Не то чтобы так можно было сбежать. В Сети есть функция отслеживания и выключенных нетлогов. Если бы Лукас хотел действительно исчезнуть – от медиантов ли, от Стэффорда или полиции, – он давно бы раздобыл мицелиальную завесу. Однако на самом деле он не думал, что ему непосредственно грозит преследование. Стэффорду в этот момент медианты задают такую работу, что у него нет времени и на чашку кофе, – что уж говорить о щекотливых переговорах с полицией. Если что, он скорее наймет детектива и отправит его на розыски. Лукасу было все равно. Поскольку он собирается и дальше ходить на работу, его все равно будет легко отыскать. Если он и может в чем-то увидеть гарантию своей безопасности, так точно не в способности удирать от частных сыщиков, а в своей ценности. Стэффорд наверняка уже после первого десятка звонков счел, что еще будет нуждаться в своем переговорщике. Сам он Аш~шада из шляпы, словно кролика, не вытащит. И по той же логике он убежден, что обвинение в госизмене для Лукаса является отличной мотивацией. Такая вот гильотина над головой – веская причина ускоренно найти фомальхиванина, загрызть и принести хозяину на коврик.

«Да, дорогой Рой, определенно веская – но лишь в той степени, в которой у меня может быть причина, – иронично уточнил про себя Лукас. – В той степени, в которой это вообще стоит усилий… когда твоя аура насквозь черная».

Он включил нетлог и позвонил Пинки. Предупредил ее, чтоб она не возвращалась к нему домой, что он приедет к ней. Пообещал, что по дороге остановится у рыбного ресторана и возьмет что-нибудь к ужину – это была коварная интрига, чтобы сохранить свой желудок от битвы с холодной пиццей с салями; вино подразумевалось само собой. Ничего больше он не сказал. Хотя от него это ожидалось как от настоящего эгоистичного чудовища, он проморгал шанс испугать ее до смерти и воздержался от всех многозначительных замечаний об одном деле, которое им двоим нужно вместе обсудить. Ведь с его испорченной аурой, вполне возможно, это письмо и не стоит усилий.

Визит в ӧссенский магазинчик был приятным, но Лукас не мог сказать, что верит старой Ёлтаӱл. И, несмотря на все ее намеки, он совсем не был уверен, что хочет видеть это письмо.

Рё Аккӱтликс, он ведь так давно знал, что Пинкертинка что-то от него скрывает! Если бы он думал, что схватить ее за шею и вытрясти тайну – это отличная идея, то так бы давно и сделал. Открытие, что гипотетическое что-то может оказаться именно отцовским письмом, не отменяло его полного нежелания устраивать у нее в гостиной показательный допрос, суд и экзекуцию. Что бы Аш~шад о нем ни говорил, у Лукаса не было запасов садизма такого рода; на самом деле и ни тени желания видеть Пинки, с плачем бросающуюся к его ногам, дрожащую от страха, глотающую слезы и унижение. Кроме того – с практической точки зрения – именно на его носовой платок, его рубашку и его голову обрушится поток слёз и в конце концов их придется сушить и выжимать.

Письмо.

Старый профессор так запланировал. У него был иммунитет к слезам, а платков достаточно. Он налил Пинки немного гӧмершаӱла, пристально посмотрел ей в глаза и со всей рассудительностью привел в действие свою коронную чувствовыжималку. Кто знает, что ей пришлось пообещать, пока она рыдала в его кабинете. А почему бы и нет. У старого профессора явно не стоял за спиной какой-нибудь Аш~шад, который обвинил бы его в недостатке приличия.

Чем ближе такси подбиралось к дому Пинки, тем сильнее назревало и набухало в Лукасе его решение.

«Никогда. Никогда, Джайлз Хильдебрандт! Ты всегда ко всему меня принуждал, принуждал меня стоять на коленях; но больше этого не будет! Мне не нужно это письмо; я не хочу открывать конверт, в который ты запихнул черт знает какие отбросы своей души, открывать лишь потому, что ты был моим отцом!

Почему, черт возьми, вы не можете забирать все с собой в могилу?!.»

Л

ишь на следующий день по дороге на работу Лукас снова включил нетлог. Он ожидал, что его тут же начнут доставать медианты, злопыхатели, федеральная полиция, ӧссеане или же враги… или, быть может, ему позвонит и Стэффорд; но на самом деле первым, кому он понадобился, был диспетчер курьерской службы. Он спрашивал предполагаемый адрес в ближайший час.

Посылка была из «Спенсер АртиСатс». В собственные руки.

Лукас сначала подумал, что в посылке вполне может оказаться бомба; но затем рассудил, что у Трэвиса таких удачных идей не бывает, и дал им адрес своего офиса. В течение часа эта штука оказалась у него на столе.

Таким архаичным способом, кроме бомб и коробок конфет, в основном посылали оригиналы договоров, которые необходимо было подтвердить на бумаге. Но в конверте, если судить на ощупь, был лишь микрод. Лукас смотрел на него без малейшего желания открывать.

И все-таки оно теперь у него, хотел он этого или нет! Вот что он получил, не захотев потребовать отцовское письмо у Пинки? Поменял одно на другое? Лукас серьезно сомневался, что выиграл на этом.

Он мог представить совершенно точно, чего от него хочет Трэвис. Это будет измученная просьба о помощи – какое-нибудь трясущееся «пожалуйста, Люк, я так больше не могу!». Сколько людей вот так хватало его за рубашку, воздевало руки и возлагало на него надежды?

«Трэвис, избавь меня, будь так любезен! Это я должен тебе помогать? Проверь свою совесть: кто заварил эту кашу со Стэффордом, а?» – обратился Лукас мысленно к коричневому конверту. Но не было смысла в чем-либо упрекать Стэффорда. У него позади, весьма вероятно, несколько худших дней и ночей его жизни: он пережил все, от физических симптомов до приступов агрессии, жалости к себе и бешенства; а за его спиной стояли ӧссеане и подсовывали разные свои планы, которые он со своим характером моллюска не нашел бы сил отвергнуть и в куда более вменяемом состоянии.

Лукас знал, что точно действует против синдрома отмены: выбросить весь чай и подождать пару дней или, скорее, недель. Рецепт прост. Только жутко тяжело это сделать.

В конце концов, даже ему самому не удалось с первого раза. Получилось лишь позже, когда он окончательно переехал из дома. Ему помогла эффективная медицина, которую, однако, Трэвису с его зарплатой он едва ли мог прописать: тотальный недостаток денег в сочетании с твердым убеждением, что он не хочет и не будет обворовывать старушек. Тысячи часов, проведенных над жутко унылыми ӧссенскими знаками, воспитали в нем волю куда сильнее, чем обычно бывает у людей, которые добираются до наркотиков из сибаритства или от скуки. У него была в запасе годами взращиваемая способность в течение долгого времени терпеть неудобства. И, кроме того, ему не пришлось преодолевать юношеское упрямство и мириться с семьей, чтобы стать порядочным гражданином; классическая схема в его случае пошла наперекосяк. Отец привел его к зависимости, а Лукас ненавидел его так страшно, что боролся за свободу как сумасшедший.

Однако Лукас не мог себе представить, что Трэвис сумел бы повторить его метод. Кому-то следует повесить на рот замок и связать руки, потому что те явно его самовольно предают и хватают все, что пахнет грибами. Лукас в целях детокса мог бы депортировать его в отцовский дом. Там все обустроено для таких мероприятий.

Он усмехнулся. Мысль о том, как он неделями держит шефа «Спенсер АртиСатс» в заключении в гардеробе Софии, была и правда забавной. Куда там, Трэвис совсем не такой, как он. Ему может помочь совсем другое. Лукас разумно взвесил свои возможности, способности и ответственность и решил, что в случае необходимости позвонит Дюваль. Мир полон психотерапевтов, специализирующихся на бережном и эффективном лечении разнообразных зависимостей.

С этим убеждением он энергично разорвал конверт и вытряхнул микрод на ладонь. Вставил его в проигрыватель.

Он и правда был от Трэвиса. Запись сделана сегодня ночью. На ней была видна квартира, согласно ожиданиям Лукаса, в люксовом современном стиле, балансирующем между напыщенностью и китчем, в тысячу раз дороже, но в то же время в тысячу раз уютнее любого гостиничного номера. Трэвис выглядел опустошенным. Конечно, за пару дней едва ли можно значительно похудеть, но в его случае казалось так. Растрепанные волосы, ввалившиеся, совершенно серые щеки, над которыми невменяемо блестели глаза. Его пропитанная потом рубашка с короткими рукавами свидетельствовала о том, что он именно в той фазе, когда становится страшно жарко – и в то же время шерстяное одеяло у его ног говорило о том, что фазы жара регулярно чередуются с таким же страшным ознобом. Трэвис сидел на гигантском диване, так мягко обитом и таком глубоком, что безнадежно в него проваливался и задыхался, а подбородком упирался в самые колени. При взгляде на блестящую обивку из кремово-белой кожи Лукас слишком живо вообразил, как влажно и липко этот материал прилегает к вспотевшей спине человека, которого трясет в приступе тошноты. Нет, это точно была не та мебель, на которой Лукас предпочел бы страдать.