– Я никогда бы не навредил Совету умышленно! – неуклюже сказал Лукас. – Медиантам я неустанно повторял, что дальнейшие переговоры с фомальхиванином будет вести Совет. Вы сами допускали, что именно так можно вновь обрести потерянную репутацию, которой навредило дело Д-альфы…

Он осекся. Ощущение тщетности было столь убийственным, что Лукас вдруг не смог продолжить свою мысль. Интуиция, которая обычно помогала оценить ситуацию, хватала его за язык и стирала гладко складывающиеся фразы. Сейчас убеждение не поможет. Его шеф ожидает от него именно этого: образцовой защиты, демонстрации оскорбленной невинности и циничного разглагольствования, парада тактических маневров и уверток… неприличной попытки манипуляции, которая тут же будет раскрыта и осуждена. Если бы он хотел застать Стэффорда врасплох, лучше всего, видимо, было бы расплакаться на месте. Ведь чем лучше и хладнокровнее он будет защищаться, тем сильнее будет отвечать его нелестным представлениям.

– Вам не стоило вмешиваться, – сказал Стэффорд. – Вы улетели на Деймос несмотря на то, что я вам совершенно ясно сказал, что отправлю туда другого. Вы вырвали фомальхиванина из рук Фионы Фергюссон и тут же с ним исчезли. Так куда вы его спрятали? Не могу дождаться, когда вы меня с ним познакомите.

Проигрывать нужно с изяществом. Утром Лукас давал звонящим уклончивые ответы, так как смысл бороться за время еще был. Сначала он хотел каким-нибудь неопределенным обещанием успокоить и Стэффорда; но теперь видел, что неопределенности здесь не хватит. Если ему не помогут отговорки или его поймают на лжи, он потеряет и то немногое, что еще осталось от кредита доверия. Простая констатация, что он не знает, где сейчас фомальхиванин, прозвучит как покаяние.

– Ну же, Рой. Хотите смотреть, как я тону в замешательстве? – спросил Лукас с тихим упреком. – Вы ведь знаете. Сами видите, что я не привел его с собой. У вас наверняка есть и свои личные источники информации, которые донесли до вас, что Аш~шад вчера ночью собрался и ушел. – Горечь даже не пришлось имитировать: она вкралась в его голос сама по себе. – Я хотел его привести. Но, очевидно, перестарался. Я думал о том, какую пользу это принесет Совету, а он об этом узнал. С самого начала я говорил вам, что опасно пытаться как-либо его использовать.

Рой Стэффорд отвел глаза. Его руки опустились на стол, а пальцы крепко переплелись. Резкий наплыв чувств; Лукасу даже показалось, что он почти видит их, словно сам воздух задрожал: прилив подавленных старых симпатий, которые вновь блеснули под коркой отрицания и чуть не одержали верх. Теперь в замешательстве оказался Стэффорд. Лукас готов был поспорить, что знает, о чем его шеф только что вспомнил – о каком разговоре и о каком моменте, включая приступ, который этому предшествовал. Да, у Стэффорда была к нему слабость. Он отчасти жалел Лукаса, отчасти восхищался им. И более того: Лукас ему действительно нравился. Но в этот раз он не показал своим видом ничего подобного. Даже не улыбнулся с намеком. А едва это мимолетное колебание прошло, на его лице промелькнуло выражение бездонной ненависти.

«То есть это еще не всё, – понял Лукас. – Фомальхиванин – это не единственное, в чем он меня упрекает». Пока его не было, в Совете явно случилось что-то серьезное: должно было произойти некое событие, которое сильно понизило Лукаса в глазах Стэффорда. То, что он ничего не знает, его не спасет. Рой Стэффорд его за это по-настоящему ненавидит. Ненавидит и себя – за то, что ранее так ему доверял.

– То есть вы даже не пытаетесь отрицать, что исчезновение фомальхиванина – ваше упущение! – констатировал он.

Затем тряхнул головой, будто такую дерзость себе и представить не мог.

– И спокойно в этом признаётесь!

– Мне бы стоило солгать?

Стэффорд потер лоб и снова посмотрел на него.

– У меня сложилось ощущение, что вы лжете мне достаточно давно, Лукас, – холодно сказал он. – Дело фомальхиванина для Совета совершенно принципиально. Вы в него своевольно вмешались и позаботились, чтобы ничего не вышло. Если бы я думал, что в этом виновата лишь ваша неспособность, я бы пусть и с трудом, но вытерпел – человеческие провалы хотя бы можно понять. Но фактов, свидетельствующих против вас, столько, что чем дальше, тем сложнее видеть в них случайность. Как вы объясните мне то, что натворили у Спенсеров?

«У Спенсеров?!.» Да, оттуда стоило ожидать проблем.

Воспоминание о Трэвисе преследовало его – олицетворение беспомощности и падения. Когда Большой Боров выяснил, что его мандалы больше нет, то издал душераздирающий крик и с плачем обрушился в кресло. Лукас утешал его полтора часа.

– Я знаю, что ты должен был это сделать, Люк. Я знаю, что мне угрожает. Да, я буду разумным, – повторял Трэвис эти полтора часа между всхлипами.

Он сжимал зубы и держался мужественно и решительно. Выпроводил охранника, который пришел посмотреть, откуда такой вой. И все равно Лукас знал, что это не конец. Он видел это в глазах Трэвиса, когда усаживал его в такси. Немногие вещи имеют такое показательно прямое влияние на человеческую смелость, любезность и вообще взгляд на жизнь, как уровень алкалоидов в крови.

– Что я, по-вашему, натворил? – осовело спросил Лукас. – Я встретился с Робертом Трэвисом. У него… зависимость от ӧссенских веществ. Я попытался ему помочь – вот и все. Я могу представить, что свой синдром отмены он ставит мне в вину, но это личное дело. Ничего, что имело бы связь с Советом.

Стэффорд поднял брови.

– Разве нет? – усмехнулся он. – Трэвис звонил мне утром. Вы якобы воспользовались его доверием и угрозами принудили его дать вам свой корабль для нелегального похищения одной персоны. При этом вы демонстративно уничтожили некое ценное произведение искусства. Он требует от Совета – от Совета, не от вас! – возмещения ущерба. Иначе он передаст дело в суд.

– У него нет доказательств.

– В суд и медиантам, – уточнил Стэффорд.

Он пристально смотрел на Лукаса.

– В том, что вы выкрали у него корабль, я совершенно не сомневаюсь. Мы прекрасно знаем, зачем он был вам нужен. Но вы действительно уничтожили ценное произведение искусства?

– Это была ӧссенская мандала. Если бы она осталась у него, то убила бы его в течение месяца.

– То есть вы якобы спасли ему жизнь?! – переспросил Стэффорд. – Как благородно, скажу я вам! Жаль, что сам Трэвис так не думает.

– Трэвис ничего не думает, – сказал Лукас. – Вся эта комбинация не могла бы удержаться в его голове. Хотел бы я видеть, как он посмотрит мне в глаза и слово в слово это повторит!

Рой Стэффорд глядел на него задумчиво. Это не было взглядом непримиримости, совсем нет. В его глазах трепетало все то же трудноописуемое выражение – выражение, которое не вызывало на бой, но при этом было самой сущностью вражды.

– Однако он с нами больше общаться не собирается, – отметил Стэффорд. – Он сообщил мне, что с этого момента отказывается от спонсорского соглашения. Знаете… я хотел бы верить, что вы так разозлили его по ошибке, Лукас, и что это не было изощренным саботажем. Но прощать бесконечно невозможно. Вы уничтожили все, что мы годами выстраивали в отношениях со Спенсерами.

Его голос звучал совершенно бесстрастно, и это было намного хуже, чем злость. Человек, ослепленный минутной злостью, не знает, что делает. Это же была ледяная неослабевающая ненависть.

Лукас с трудом вдохнул.

– Трэвис грозился этим уже неоднократно, – подчеркнул он. – В последний раз он хотел отменить соглашение из-за Д-альфы, но я убедил его, чтобы он этого не делал. И сейчас я думаю, что еще есть возможность для переговоров…

– Перестаньте, Лукас, – бесцеремонно перебил его Стэффорд. – До вас все никак не доходит, а?!

Он удобно откинулся и смерил Лукаса очередным холодным взглядом.

– В этот раз он решился. Я получил сообщение из банка. Они отменили аккредитив.

Лукас размышлял, стоит или не стоит демонстративно ужаснуться.