Аш~шада же язвительность не смутила.

– Знаешь, твое идеальное самообладание на самом деле лишь подтверждает все те не слишком лестные вещи, что я только что о тебе сказал. Я не откажусь ни от одного слова. У тебя невероятно сильная воля. И опасная. Ты бы с радостью внушил ее всем. Ты никогда не допустишь, чтобы что-то вышло из-под твоего контроля.

– У меня есть еще какие-либо существенные недостатки характера или на этом пока всё? Спрашиваю на случай, если вдруг пора начать составлять список.

Аш~шад снова рассмеялся.

– Ты злишься, что я рассматриваю тебя со всех сторон. Но тебе не на что жаловаться. Ты предложил мне самого себя, Лукас. Не больше и не меньше. С этим ты прилетел на Марс, и этим ты меня убедил. Я, однако, все еще не до конца уверен, достаточно ли велика твоя ценность. Некоторые вещи говорят в твою пользу. Другие кажутся мне весьма гадкими. А теперь оставь меня одного. Протонация вашего старого дома интересна во многих отношениях. Проведу небольшое исследование. Затем решу, стоишь ли ты моих усилий.

– Небольшое исследование, – тихо повторил Лукас.

Он чувствовал, как в нем поднимается такая волна ярости, которой не бывало уже долгие годы.

– Желаю тебе хорошо развлечься.

Благодаря богатой практике Лукас умел закрывать двери очень осторожно и ничуть ими не хлопая, хотя руки его тряслись. Какая нелепость! От всей души Лукас надеялся, что Аш~шад от его ауры заработает конъюнктивит.

– А я тебе говорил, мальчик, – заметил любезно старый профессор, едва они оказались в коридоре. – И это только начало. Теперь он будет тебя понемногу исследовать. Твое прошлое, твои ошибки, твои слабости, твои чувства. Если ты не выстоишь, он тебя бросит. Рви на себе волосы, ты ничего с этим не поделаешь: он пройдет мимо тебя, сквозь тебя и уйдет. И наоборот – если он признает, что ты человек достойный, тогда-то и начнется настоящий ад. Это унижение не сравнится с тем, что тебя ожидает. Вот увидишь.

Лукас чувствовал, как кривится его рот.

– Унижение. В этом ты дока, – бросил он в лицо отцу. – С такой любовью и заботой ты готовил его… с таким увлечением, словно растирал перец чили с медом! А затем ты давал мне его ложка за ложкой. «Пьяняще сладкий вкус» – об этом есть целый ӧссенский стих: «Под кожу вонзится, что воспротивиться обманчивой сласти не сможешь… помалу и подло, без извещенья… обратится в огонь, что из едких и жгучих». Как я тебя ненавижу.

Оно вернулось. Лукас снова сражался с удушающей волной злобы и стыда… с эмоциями, которые так хорошо были знакомы ему с детства. Несложно представить себе протонацию этого дома – достаточно едва лишь припомнить все, что было в нее вписано! Рё Аккӱтликс, сколько разных срывов. Сколько мерзостей, на которые молча смотрели эти стены! И все это Аш~шад во всех подробностях прочитает?!.

У Лукаса закружилась голова. Мысль о том, как фомальхиванин усиленно вылавливает из информационного поля пикантные подробности и грехи его юности, – например, весьма полезную информацию о том порножурнале, который Лукас раздобыл, когда ему было двенадцать, и с которым затем провел множество неплохих моментов под одеялом и на чердаке, – вызывала у него лишь смех. Намного больше его смущало, что Аш~шад может стать свидетелем его слабости и беспомощности, его поражений, отчаяния и слез. Какое старье можно выкопать? Отличное будет зрелище – вот уж правда. Последствия всех трёигрӱ, синдром отмены, закрытые аукционы, инфразвук; час за часом в темнице, из которой София сделала гардероб; но прежде всего отцовская язвительность, тонна язвительности, которая прожигала до самой души и с которой он тогда просто не мог справиться. Уже ребенком он старался сделать так, чтобы никто и никогда об этом не узнал. Лукас не доверился даже Софии, хотя любил ее. Слезам давал выход исключительно за достаточно крепким барьером запертых дверей ванной, так как наивно считал, что такой приватности хватит. У Софии здесь теперь была совсем другая ванна, гидромассажная, облицованная голографической плиткой с симуляцией морских волн. Это было очень удобно – с учетом того, что Аш~шад сейчас находится метрах в двух от нее; на краю этой ванны Лукас уж точно не плакал. «Может, получилось одновременно со старой ванной вывезти отсюда и всю старую информацию, – подумал он. – Отвезти на склад за городом; а там я сижу, заточенный в голограмму информационного поля, и горюю, горюю столетия напролет». Его передернуло. Им овладело дикое желание вновь, спустя годы, сделать ровно то же. Запереться в ванной. Рыдать. И зайти дальше, чем тогда.

Перерезать вены.

Исчезнуть из мира.

Это было лишь сравнительно краткое мгновение. Конкретно – примерно пятнадцать секунд, пока Лукас шел по галерее с металлическим ограждением, тянущейся по периметру зала от двери комнаты к лестнице. К этому моменту он наконец рассудил, что в его возрасте это уже ни к чему. Аш~шад в роли «исследователя» ужасно неприятен, а настойчивое любопытство фомальхиванина исключает его из какого угодно приличного общества, так что нет смысла занимать голову его бестактностью и нападками. Конечно, это неприятно; даже всеведение божье раздражает, что уж говорить о всеведении человека, который с таким пылом его критикует; но в мире есть вещи, с которыми ничего не поделать. Лукас ухмыльнулся, сунул свои трясущиеся руки в карманы – гелевая повязка, надо думать, выдержит все! – и сбежал на первый этаж.

Это вышло так быстро, что на какой-то момент он оторвался и от старого профессора.

О

статки ужина уже были убраны. София и Пинки перешли из столовой в комнату и попивали кофе с шапкой из сливок и тертых орехов. София даже не спросила Лукаса, что он выпьет. Она сразу вытащила из бара бутылку виски и пошла за льдом. Лукас прошел мимо Пинки, которая сидела в кресле спиной к нему; рукой он провел по ее плечу, но не остановился. Рё Аккӱтликс! На предстоящее и неизбежное у него совсем не было сил.

«Тебе не нужна ее любовь – отнюдь! Ты лишь хочешь иметь над ней власть. То, как ты используешь Пинкертину Вард, на самом деле гнусно».

Лукас поджал губы.

«Это неправда, Аш~шад, – сказал ему Лукас. – Это просто неправда! Я люблю ее, и никак иначе! Пинкертинка всегда мне нравилась». Но в этот момент Пинки закинула голову и посмотрела на него с такой тихой преданностью, что ему показалось, будто он погрязает в ее глазах словно в клею. Его охватила паника.

– Я приду, – пообещал он с улыбкой и быстро отступил, чтобы она не схватила его за руку и не затянула к себе в кресло.

Не то чтобы у него были дела поважнее. Не то чтобы он пытался сбежать. Это вышло инстинктивно, от чистого отчаяния.

Лукас направился на кухню к Софии. Взглядом наткнулся на большой дисплей в рамке с идеально точным трехмерным изображением ледникового озера, с виду где-то в Доломитах; оно сменило вулкан Котопахи, который был у Софии в прошлом месяце. Она постоянно меняла картинки, но на них всегда были горы. В этом она была совсем как мать. Лукас прикрыл дверь в кухню и украдкой заглянул в чулан, где обычно хранилось альпинистское снаряжение сестры. Все было снято с полок и сложено на полу – ледоруб, стальные карабины, кошки, шлямбуры и веревка, – прямо возле наполовину собранного рюкзака.

– Куда это ты собираешься? – спросил он.

– Всего-то в Блу-Спрингс, для вдохновения.

София вздохнула.

– У меня есть один заказ, никак не продвигается. Полная ерунда, всего лишь статуи для вестибюля отеля, но они отвергли уже четыре разных варианта. Должно выйти мультикультурно, но при этом четко, неизбито, но в то же время ненавязчиво; и, конечно, авангардно, однако не должно никого обидеть. Я считаю, им с такими дурацкими запросами стоило нанять золотую рыбку, а не скульпторшу, но заказчикам я этого, разумеется, не сказала. Ах. Работы на полгода и так хорошо заплатят! Заберусь на Бабью стену или на Орлиное крыло, может, что-нибудь придет в голову.