И неблагоприятными.

Это происшествие однозначно сыграет не в пользу ӧссеан.

Камёлё уже представила себе заголовки: «Битва под скоростной дорогой!», «Ӧссе пытается ликвидировать потомка земных колонистов!».

«Ӧссенский зӱрёгал – хладнокровный убийца».

Ее даже передернуло от мысли, сколько новых врагов среди ӧссеан только что обрел Лукас. Это выходило далеко за рамки личных разногласий; речь шла о медийном образе, дискредитирующем Церковь, а тем самым и Ӧссе в целом. Церковь всегда работала прежде всего с медийными образами. Конечно, Маёвёнё и ее здешние ӧссенские подпевалы в конце концов все замнут… причем логичным шагом будет свалить часть негативных эмоций народа на голову Лукаса. Если у зӱрёгала не выйдет осуществить свой план, а Лукас останется в живых, с сегодняшнего же дня его будут ненавидеть тысячи ӧссеан: целые толпы верующих, которых он даже не знает… которых никогда в жизни не видел и которых лично ничем не обижал. Кто-нибудь, может, плюнет ему в лицо на улице. Кто-нибудь попытается его убить.

«Лӱкеас Лус, должно быть, безоговорочно верит фомальхиванину, раз сделал это, – подумала Камёлё. – Он поставил на него абсолютно все: свое положение, безопасность, будущее.

Он пожертвовал ради него Ӧссе».

Камёлё содрогнулась. Разговор с зӱрёгалом назойливо крутился в памяти: все намеки исполнителя на то, что Лукас Хильдебрандт теряет рассудок, без вопросов подчиняется фомальхиванину, больше не способен ясно рассуждать. Мнению зӱрёгала нельзя не придавать значения. Он все же был на Деймосе II.

Камёлё смотрела в лицо исполнителю, охваченному священным лардӧкавӧарским экстазом. Сама она однажды отказалась умереть на алтаре, но это вовсе не значило, что на нее не воздействовала сила жертвы. Зӱрёгал держал чужака в трёигрӱ и при этом тащил вниз неисправные плазменные поля над своей головой. Кто-то мог бы назвать это терроризмом, осуждать, умалять значение… но каждому истинному верующему благородство такого самоубийственного штурма должно импонировать. Камёлё невольно потянулась к кончикам своих ушей, свернувшихся от растроганности. Рё Аккӱтликс! В ее глазах собралось целое море слез.

В этот момент Лукас, как всегда сражающийся до самого конца, с невероятным неуважением к патетическому достоинству мгновения прыгнул зӱрёгалу на спину – но было поздно. Камёлё задержала дыхание. С бокового обзора одной из дальних камер было видно лучше, чем тем троим внизу: темные полосы сбоев на плазменном поле сливаются в одно огромное пятно… а пятно молниеносно распространяется, как огонь в траве: ничто, пустота, черная дыра. Со свистом примчался грузовой поезд, огромный серебристый тубус, предназначенный для скоростного полета по совершенно гладкому коридору, и именно в этом месте пробил поле. Он вылетел с дороги и сорвался к земле. Это окончательно разрушило связи в оболочке дороги и запустило цепную реакцию – как падающие кости домино. Небо запылало всеми оттенками оранжевого и алого. Джеральд за внешней клавиатурой резко нажал Ctrl+M, тем самым выключив звук и сохранив им обоим барабанные перепонки. И все равно Камёлё чувствовала, как ее тело содрогается от эха ужасного взрыва.

Несколько камер ослепло – их сорвало ударной волной. Пальцы Джеральда прошлись по клавиатуре и увеличили изображение с оставшихся. Мчащиеся вниз поезда, падающие с неба, как слепки с производственной линии. Вспышки металлических оболочек среди облаков взвившейся пыли. Джеральда вдруг что-то заинтересовало: он заметил какое-то движение в нижней части одного из кадров. Камёлё видела, как он растягивает соответствующее окно на весь дисплей. Изображение было зернистым и нечетким, чрезмерно увеличенным, но все равно она увидела нечто, поднимающееся с земли, словно надувающаяся палатка из прозрачного полиэтилена. Под ней кто-то грузно вставал, будто раненый богатырь, из последних сил возвышающийся над полем боя и оглядывающий результаты сражения.

Фомальхиванин.

Он стоял под стрельчатым сводом призрачного храма: этот кров высился над головой фомальхиванина, удерживаемый лишь на кончиках пальцев его разведенных рук. Герданский шелк вокруг него развевался и светился, как зеленое пламя. Когда Камёлё поняла, какой глееваринский трюк мог помочь ему спастись, ей оставалось лишь тихо изумиться.

Последние отголоски. Небо было пустым – в диспетчерской наконец отреагировали и остановили весь транспорт в коридоре. Пыль потихоньку оседала. Плазменное поле стабилизировалось до уровня последних незадетых эмиттеров, и все выглядело так, будто коридор в этом месте кто-то ровно обрезал лазером. Сегмент длиной около сотни метров просто исчез.

Исправные камеры из широкого радиуса стали подтягиваться на место действия, чтобы заменить отключившиеся; то есть нетлог Лукаса, через который шла трансляция, все еще работает. Кадры захватывали невероятный разгром: обломки и руины, пепел и разрытую землю, осколки металла, перекрученные корпуса грузовых поездов, дым и догорающий огонь, расплавленный пластик.

– Вот и все, – сказал Джеральд Крэйг. – Божечки.

Он снова нажал Ctrl+M. Изображение дополнилось звуками: треском остывающего, оседающего металла, прерывистым дыханием и слегка истеричным голосом Кэрол Беннет.

– Господин Хильдебрандт?!. Господин Хильдебрандт, вы живы? Вы можете наконец ответить на наши вопросы?

Тишина. Камёлё замерла.

– Минутку, – хрипло отозвался Лукас.

Камера вдруг зафиксировала следующее: куча обломков и тело ӧссеанина… слипшаяся одежда, обгоревшее до костей лицо. Лишь распахнутые глаза остались на нем – глаза, в момент взрыва закрытые пальцами Лукаса. Глаза – самое страшное во всем его образе – мерцали в почерневших глазницах обнаженного черепа, словно стеклянные, призрачные омуты из янтаря, нетронутые и все еще создающие видимость жизни. Голова вдруг поднялась – мертвец вставал. Кэрол Беннет принялась истошно вопить.

Лукас с трудом отодвинул в сторону тело зӱрёгала и выбрался из-под него. Лицо его было ужасно бледным. Он бросил быстрый взгляд на ӧссеанина, с усилием встал на ноги и осторожно закатал рукава, чтобы манжеты не касались обожженной кожи рук. Затем откашлялся.

– Не кричите, прошу вас, – тихо заговорил он. – Я боюсь, что… некоторым образом… что зӱрёгал не выжил. Мне повезло, что я… оказался… под…

У Лукаса пропал голос. Его отсутствующее выражение лица и рассеянный взгляд указывали, что он в изрядном шоке.

Вдалеке послышался вой сирен: очевидно – полиция, скорая, пожарные. Камеры зафиксировали смуглого мужчину в желтой спортивной куртке со стилизованной фигурой темнокожего барабанщика на спине. Он перелезал через обломки и пытался подобраться ближе.

– Гляди-ка, старик Зулу уже там! – пробормотал Джеральд под нос. – Ну, конечно. У «Рувензори ньюс» транслятор прямо у дороги, у скотин африканских.

Камёлё почти его не замечала. Она закрыла глаза, совершенно замученная чудовищным наплывом противоречивых эмоций. «Лӱкеас Лус жив. Но фомальхиванин тоже. А зӱрёгал – в объятиях Аккӱтликса, на тропе верных, в воротах мучеников, где душа его сливается с Космическим кругом Совершенного Бытия… о Высший из Высших, освяти ее навеки!.. ибо предназначение его…»

Она бросила испуганный взгляд на три кольца серебристого холода, тяготящие ее запястье; в тихих глубинах своих мыслей она ясно слышала, как зӱрёгал говорит с ней.

«Мертвые добиваются исполнения своих последних желаний, Камёлё».

Другими словами – его предназначение теперь на твоих плечах.

– Ну уж нет! – воскликнул в этот момент Джеральд. – Это же не… Господи, вот это я называю ситуацией!

Камёлё резко подняла голову. Она не могла понять, испуган Джеральд или смеется.

На увеличенном изображении перед ее глазами трепетало лицо Лукаса, совершенно поглощенного чем-то на небе.

– Аш~шад! В коридоре! – выкрикнул он и показал вверх.

Джеральд стукнул по клавиатуре и переключился на дальнюю камеру. Теперь было видно, что по скоростной дороге летит еще один поезд, какой-то из тех, до которых не дошло оповещение из диспетчерской… то есть поезд, управляемый человеком вместо компьютера, какой-то реликт, аномалия или бог знает что. Машинист уже понял, что с тоннелем впереди что-то не так, и отчаянно пытался тормозить; но инерция была слишком сильной. Несколько мгновений все зрители ждали затаив дыхание, их снова охватил ужас; а затем поезд просвистел через обруч последнего эмиттера, будто цирковой тигр в прыжке, и оказался в пустоте. Солнце блеснуло на серебряных каннелированных боках… радугой заискрилось на голографических буквах, использовавшихся последний раз в прошлом веке. Не нужно было читать всю надпись, чтобы все понять: «Первый трансатлантический воздушный поездной состав… исторические экскурсии каждое воскресенье».