— Вы, трезвый человек, верите этой абракадабре? — удивился Крамер.

— Верю, — сказал Хэмпи. — Верю и сейчас же вылетаю в Нью-Йорк...

— Доктор Хаузен, — доложил секретарь, переступая порог кабинета.

— Просите...

Крамер отложил лупу, с трудом разогнулся над книгой. Неприятно покалывало в пояснице.

Он встал, прошелся вдоль стеллажей с поблескивающими корешками книг. У каждой книги была своя история, и все эти истории Крамер помнил так же хорошо, как и наиболее интересные события собственной жизни. Ведь добрая половина его жизни — та, что оставалась свободной от заводов, пушек, ракетных двигателей, тягачей, подводных лодок, — так или иначе была связана с поисками и находками все тех же книг.

Вошел доктор Хаузен, остановился у порога.

Крамер улыбнулся:

— Рад, очень рад, коллега. Вы позволите называть вас так? Ведь и я в некотором роде...

Он быстро приблизился и крепко встряхнул руку археолога.

— Счастлив приветствовать вас. Открытия в Сьерра-Мадре — это целая эпоха, и я с удовольствием присоединяюсь к восторженным похвалам, которые расточает в ваш адрес наша пресса...

— Что вы, что вы! — возразил Хаузен. — Право, вы несколько преувеличиваете...

Непринужденно беседуя, они прошли в глубь кабинета. Указав Хаузену на кресло, Крамер выдвинул один из ящичков обширного письменного стола.

— Надеюсь, рюмка коньяку не помешает нашей беседе?

— С удовольствием, — сказал Хаузен.

Крамер налил себе и археологу.

— За удачу.

Они выпили.

— Ну, рассказывайте, — удобнее располагаясь в кресле, добродушно проговорил Крамер. — Вы напрасно не обратились ко мне сразу: я бы финансировал экспедицию...

«Черта с два!» — подумал Хаузен.

Крамер что-то скрывал, и это не нравилось археологу. Не похоже, чтобы речь шла о расширении работ в Сьерра-Мадре. Крамеру нужно другое. Что?..

Миллионер слушал его молча, полуприкрыв старческие веки — у него было светлое лицо благочестивого пастора. Иногда он спрашивал:

— Еще коньяку?..

Хаузен чувствовал, что пьянеет, — все-таки он очень ослаб в горах...

Крамер расплывался в полумраке.

— Чудесный коньяк, не правда ли? — доносился откуда-то издалека его поскрипывающий голос.

Потом позвонил большой белый телефон. Хаузен встал, чтобы уйти. Но Крамер взял его за плечи и снова усадил в кресло. Он сказал, что не следует так спешить, что он дал себе слово помочь Хаузену.

— Каким образом?

— Сейчас узнаете.

Почтительно приоткрыв дверь, секретарь доложил, что машина подана.

— Вот, полюбуйтесь-ка, — сказал Югов и разбросал на лабораторном столике перед Серебровым несколько сильно увеличенных фотографий бугского шара.

Серебров внимательно просмотрел снимки, но ничего нового не увидел. Вопросительно вскинул глаза, пожал плечами.

Югов, все время наблюдавший за ним, нетерпеливо фыркнул.

— Так-таки ничего и не видите?

— Ничего, Викентий Александрович.

— А посмотрите-ка еще раз.

Серебров без видимой охоты снова взял снимки, поднес к рефлектору — ничего.

Югов в белом развевающемся халате торжествующе прохаживался по лаборатории. Сейчас они были здесь одни — сотрудники ушли, счетно-электронные машины потушили красные и синие огоньки, погасли матовые экраны телевизоров.

— Ну? — снова спросил профессор.

— Ничего не вижу, — растерянно проговорил Серебров и положил снимки на стол.

— Эх вы, — сказал Югов с упреком.

Сереброву стало обидно:

— Не томите, Викентий Александрович...

— «Не томи-ите», — гнусаво передразнил Югов. — Вы, молодой человек, утратили былую проницательность. Исчезаете по вечерам, получаете записки и вздыхаете, когда нужно думать...

«Это он про Лялю», — догадался Серебров и покраснел. Югов стоял напротив, поблескивая стеклами очков.

— Ну ладно, ладно — вы на меня не обижайтесь. Познакомили бы с девушкой...

Он примирительно положил руку Сереброву на плечо и добродушно улыбнулся:

— Так как же?

— Познакомлю обязательно, — еще больше смущаясь, сказал Серебров.

— Ну вот и отлично. А теперь вернемся к делу...

Примостившись на краешке стола, Югов быстрыми пальцами перебрал всю пачку с фотографиями. Несколько штук отложил в сторону, пачку сунул под штатив держателя.

— Ну-с, — удовлетворенно проговорил он и, взяв один из снимков, отчертил на нем ногтем несколько глубоких линий.

— Это что?

— Море Ясности.

Серебров отвечал коротко и покорно, как проваливающийся на экзамене студент.

— Хорошо, а это?

— Кажется, Море Спокойствия... Нет, Море Изобилия...

— «Кажется» — что за ответ?! — проворчал Югов, пряча в густые брови снова посуровевшие глаза.

Серебров пробормотал несколько невнятных слов в свое оправдание, но Югов только отмахнулся.

— Еще вопрос из школьной астрономии, — перебил он. — Сколько планет в Солнечной системе, вам известно?

— Девять.

— Десять, — поправил Югов. — Вы забыли Трансплутон... А теперь сравните эти фотографии. Вот — Марс, не правда ли? Видите характерную сеть каналов?.. А это?..

— Тоже Марс.

— Правильно. Только один снимок сделан с искусственного спутника Земли при помощи новейшего телескопа, а другой — с одного из бугских шаров, уже имеющихся в нашей коллекции...

— Значит, одиннадцать шаров — это...

— Это — десять планет нашей Солнечной системы, — подхватил Югов, — а одиннадцатый шар — естественный спутник Земли...

— Однако найдено только десять шаров, — сказал Серебров.

— Не хватает Меркурия... И, очевидно, искать его следует на Канарских островах.

— Вы так думаете?

— Вспомните Бокаччо, — улыбнулся Югов. — В 1341 году он посетил Канарские острова и писал, что у населяющих острова гуанчо была молельня со статуей, изображавшей нагого человека с шаром в руке...

— Но вернемся к нашему сателлиту, — продолжал Югов, снова разбрасывая перед Серебровым фотографии. — Вы заметили, с какой скрупулезностью нанесено на шар Море Дождей? И эти концентрические круги, и непонятные значки у кратера Архимеда...

— Да, действительно, — согласился Серебров. — Но может быть это просто случайность?..

Югов вскинул на него живые, поблескивающие глаза.

— А шар Хаузена?! Судя по описанию, на нем в такие же концентрические окружности вписан район Памира. Если бы это была только депеша, как я считал раньше, только попытка заговорить с нами на общепонятном языке, то, несомненно, на шаре были бы изображены все моря и кратеры Луны, как видимой, так и невидимой стороны.

— Черт возьми! — протянул Серебров. — А ведь и верно...

— Вот-вот, — посветлел Югов. — Развивайте мысль.

— М-м... Пришельцы из космоса сознательно привлекают наше внимание к району Памира — на Земле и к морю Дождей — на нашем спутнике...

— Именно!

— Но с какой целью?

Югов повернулся и сделал несколько шагов в сторону.

— Я предлагаю такую рабочую гипотезу, — сказал он помедлив. — Попытаемся поставить себя на их место. Предположим, мы, а не они, приземляем космический корабль на неведомой планете, населенной разумными существами. Вполне естественно наше желание поделиться с собратьями по разуму своими техническими достижениями, облегчить их путь к знанию. Но дать эти достижения в руки древнего человека — все равно что предложить ребенку в качестве игрушки... водородную бомбу... Да он не только сам подорвется — весь мир потащит за собою в пропасть. Как же быть?.. Остается, очевидно, один путь: ждать, пока человечество разовьется настолько, чтобы не употребить полученных знаний себе во зло.

Видимо, Югов не впервые развивал свою мысль — говорил он горячо, страстно. Долгими днями и ночами вынашивал профессор эту гипотезу, сам находил в ней спорные и противоречивые места — отметал их, чтобы тут же предложить новое объяснение. Он говорил:

— К тому времени человечество вырвется из своей колыбели и завоюет все околосолнечное пространство. Оно сможет довольно просто решить сложные технические вопросы, связанные с высадкой на Луне...