Задержавшись в проходной, Серебров увидел свежую почту. Наугад взял с треугольного столика пестрый американский еженедельник, сунул в карман плаща.

В маленьком скверике около института царило то необычайное возбуждение, которым всегда бывают отмечены первые дни наступающей весны. На только что просохших дорожках резвились ребятишки, мамаши с колясками прогуливались по аллейкам. Почти все скамейки были заняты. В голых ветках еще не проснувшихся кленов прыгали юркие серые воробьи — они раньше всех в городе встречали весну.

Серебров размашисто шел по аллее и сердце его радостно пело. И оттого, что его ждала Ляля, и оттого, что она сама назначила ему встречу, весна неожиданно приобрела для него особый, значительный смысл. И думалось Сереброву, что не только он сам, но и эти аллеи и все люди, и деревья, и весельчаки-воробьи на железных карнизах крыш, унизанных серебристой капелью, — все они вместе с ним разделяют неожиданную радость.

Сначала он сел в троллейбус, а на площади Маяковского, подхваченный пестрой толпой, нырнул в высокие двери станции метро.

Стоя на эскалаторе, он по привычке сунул руку в карман плаща и нащупал там захваченный в проходной еженедельник. Он развернул его и стал просматривать с середины. Ничего интересного — обычная яркая реклама. Огромные синие буквы на первой странице обложки привлекли его внимание:

Далее шел подробный отчет в духе уголовной хроники:

«Блестящий талант доктора Хаузена... Его личное мужество... Сын мексиканского народа Педро Скаррон еще раз подтверждает верность идее содружества с великим северным соседом... Страшные пещеры Натанаро предстали перед изумленным взором исследователей во всем своем нетронутом великолепии... Многотонные шестиугольные базальтовые колонны, мозаичный пол, гигантская статуя бога Кукулкана... История майя... Бронзовый шар... Сорок девять золотых дощечек, захороненных жрецами во времена испанских миссионеров...»

И еще две страницы в том же сенсационном духе. Была в еженедельнике и фотография: доктор Хаузен улыбаясь опирается рукой в подножье статуи бога Кукулкана.

Под фотографией шла маленькая корреспонденция: «Известный в кругу миллионеров меценат и коллекционер м-р Крамер приглашает доктора Хаузена в свою резиденцию на чашку кофе. По имеющимся сведениям, доктор Хаузен принял приглашение и должен быть в Нью-Йорке в среду».

Серебров скомкал еженедельник. Столько событий за полтора месяца!..

Интересно, что скажет теперь самоуверенный Каракозов? Поди-ка, сразись еще с Хаузеном.

Но как мог десятый шар из затерянной на Памире крепости Буг попасть в сокровищницу древних майя?!

С легким чемоданчиком в руке доктор Хаузен вышел на забитый людьми перрон и спустился в душное чрево нью-йоркской подземки.

Четыре дня прошло с того времени, как он, приняв любезное приглашение Крамера, покинул неприветливые, но милые сердцу горы Сьерра-Мадре. Ольмекский храм, обнаруженный им в пещере Натанаро, привлек в Монтеррей ловцов сенсаций. Но он не любил и всячески избегал преждевременных заявлений или интервью. А о бронзовом шаре долго никто ничего не мог пронюхать. Этот шар был новостью номер один. И когда Хаузен раскрыл карты, журналисты прямо-таки лишились дара речи. А в следующее мгновение, толкаясь и сшибая друг друга, ринулись на телеграф. Что там было! Вспоминая об этом вечере, Хаузен не мог удержаться от улыбки. Но какая гроза разразилась потом! Днем и ночью под окнами его дежурили неутомимые репортеры, его фотографировали везде и всюду; телефонные звонки бесцеремонно отрывали его от работы или подымали с постели. И Хаузен сбежал: он стал ненавидеть и себя, и свою неожиданную популярность...

Дорога немного успокоила его. А здесь, в шуме вечно спешащей толпы, в грохоте поездов подземной железной дороги, он наконец-то окончательно обрел былое равновесие.

Миллионера Крамера знали все. Он покровительствовал художникам. Огромное здание Музея абстрактного искусства было выстроено по его проекту и на его средства. Здание это размещалось в самом центре города. Земельный участок был приобретен за баснословную цену, несколько домов в добром старинном английском стиле было снесено, и на их месте за три-четыре месяца выросло это неуклюжее сооружение. Здание с острыми углами расширялось кверху. Треугольная дверь, облицованная плитами с изображениями вытянутых человекообразных фигур, вела в просторный зал, пол, стены и потолок которого были выложены брусками из разноцветного мрамора. Бруски сплетались в затейливый рисунок, полный какого-то непонятного и таинственного содержания. Одни называли изображение на полу из черного, серого и красного мрамора «Смертью», из светлых плит на потолке «Жизнью», из красных и зеленых на стенах — «Любовью». А художник, по эскизам которого были выполнены все отделочные работы, стремился передать просто безмятежные картины сельского пейзажа.

Винтообразная лестница вела во второй зал, где была щедро представлена современная скульптура: замысловатые железобетонные, жестяные и проволочные конструкции. Были здесь и глиняные скульптуры — несовершенные бледные создания, порожденные отходящей стариной.

Впрочем, построив Музей современного абстрактного искусства, сам Крамер вовсе не был его горячим поклонником. Благообразный седой старик с белой эспаньолкой, в черной бархатной шапочке и такой же бархатной визитке с глубокими карманами на груди и по бокам, — он был человеком очень спокойным и рассудительным. На создание Музея абстрактного искусства его толкнули эксцентричные дочери.

Крамер любил старину, и кабинет его на Третьей авеню похож был на лавку древностей, описанную Диккенсом в его бессмертном романе. Огромная светлая комната была так плотно заставлена всевозможными редкими вещами, что посетитель буквально не знал, куда же ему поставить ногу, чтобы не попрать какую-нибудь историческую реликвию.

Мебель — самая разнообразная, начиная с неуклюжих, грубо обитых медными пластинами кресел времен первых Меровингов и кончая тонкими и элегантными работами лучших мастеров второй половины восемнадцатого века. На стенах пестрели ковры, увешанные богатейшей коллекцией старинного оружия, по углам стояли фигуры воинов в полном боевом снаряжении — в кольчугах, в шлемах, со щитами в руках... Редкое собрание старинных монет говорило еще об одном страстном увлечении хозяина дома.

Но самым большим сокровищем Крамера была, конечно, библиотека, разместившаяся в большом зале, выходящем окнами на тихую боковую улочку. Стеллажи из полированного ореха и красного дерева тянулись от пола до потолка. Сквозь тонкие стекла смутно проступали толстые тома книг, переплетенных в тисненую желтую и темно-коричневую кожу. В специальных ящиках хранились рукописи: несколько египетских папирусов, пергамент, первая бумага, изготовленная в Китае. Здесь были и редкие книги из Индии, и глиняные таблички, привезенные с раскопок в районе Ниневии, столицы древнего Вавилона.

В библиотеке Крамер держал также наиболее ценные и редкие экземпляры из своей коллекции: очень древнюю статуэтку танцующего Шивы, каменный топор, череп неандертальца и рядом — восстановленный по черепу слепок его лица; засушенную голову египетской мумии и мраморное изваяние обнаженной женщины из Афин.

Крамер мог часами просиживать в библиотеке над какой-нибудь ветхой рукописью, хотя, кроме английского, знал только немецкий и чуть-чуть французский, но сам вид рукописи, запах чего-то старого неизменно возбуждал в нем целую гамму приятных ощущений.

Страсть Крамера граничила с болезнью. Каждое лето он совершал далекие путешествия — то в Индию, то в Китай, то в Грецию.

О находках доктора Хаузена Крамеру сообщил по телефону мистер Хэмпи, управляющий его заводами на северо-западе. Сначала Крамер не понял — ну и что? Хэмпи не следует забывать о своих делах, а доктором Хаузеном он займется сам. Крамер терпеть не мог, когда вмешивались в вопросы коллекционирования — это тонкое дело, и дилетанты всегда что-нибудь перепутают. Но Хэмпи настаивал. Находка доктора Хаузена далеко не так невинна, как может показаться на первый взгляд. И заинтересован в свидании с Хаузеном не только Крамер.