С помощью мальчика, своего племянника со стороны сестры, Юлдаш-ака выбил ковры, побрызгал, подмел пол внутри и вокруг чайханы, выпил ореховый настой, которым упорно лечился от ожиренья, но жирел от этого только еще больше, и, проводив мальчика (тот жил за базаром, против станции), завалился спать у большого медного самовара. Это было самое уютное местечко в его чайхане.

Ночь была душной и тревожной, собаки лаяли пуще обычного, Юлдаш-ака долго ворочался с боку на бок и никак не мог заснуть. С чего бы это: уж не умер ли кто-нибудь из родственников?.. Думая о смерти, он вспомнил прошлогодние похороны деда, и ему стало горше прежнего.

Внезапно кто-то постучал в дверь, да так тихо, что Юлдаш-ака затрепетал от страха: еще на той неделе ему рассказывали, что у Кампырравата чайхану ограбили трое неизвестных, а у чайханщика отнялся язык, и до сих пор он объясняется только при помощи знаков...

Юлдаш-ака забился еще дальше за самовар, но стук повторился, и чайханщик подумал, что это может быть и Карабек: бывали ведь уже и раньше случаи, когда старик забывал в чайхане то палку, то мешочек с кормом для перепелки.

Зажав в руке на всякий случай большие щипцы для угля, Юлдаш-ака подошел на цыпочках к двери, прислушался и, затаив дыхание, сбросил железную цепочку.

Сперва он ничего не мог разглядеть в темноте. В горах пронзительно звенели кузнечики, на верхнем канале слышалось равномерное журчание поднимаемой чигирем воды. Да еще лягушки отчаянно вскрикивали в небольшом стоячем озерке, заросшем болотной ряской. Над этим озерком в тени большой чинары был выстроен навес для наиболее почитаемых гостей.

Потом Юлдаш-ака услышал совсем близко от себя шорох, кто-то крепко сжал кисть его руки, державшей щипцы. Они глухо упали на глиняный пол, а из темноты, загораживая весь проход, выдвинулась широкоплечая фигура.

— Так-то мы встречаем гостей! — насмешливо произнес незнакомый голос.

Юлдаш-ака попятился и, ткнувшись задом в настил, сел на кошму. Он смотрел в темное лицо незнакомца мутными от страха глазами.

Человек деловито закрыл за собой хлипкую дощатую дверь, оглядел чайхану, снял кожаную фуражку и сел на табурет против чайханщика.

Юлдаш-ака непроизвольно подал задом еще немного назад.

— Не узнаешь? — сказал незнакомец, приглаживая всей ладонью редкие черные волосы, слипшиеся на затылке от пота.

Юлдаш-ака отрицательно покачал головой. Конечно, это наглый вопрос: человека, ворвавшегося в чайхану, он действительно видел впервые.

— Так-так, — продолжал между тем незнакомец и миролюбивым жестом вынул из кармана цветастый носовой платок. Он вытер лицо и шею, а потом снова надел фуражку.

— Значит, не узнаешь?..

— Никак не могу припомнить, — пробормотал Юлдаш-ака. — Встречаться с вами не доводилось...

— Ай-ай-ай, — с укоризной сказал незнакомец.

Он прошелся по чайхане, одобрительно потрогал горячий еще самовар и вдруг сказал, что очень голоден с дороги и зашел в чайхану просто перекусить.

«Как бы не так!» — подумал Юлдаш-ака. Но все-таки встал и, опасливо косясь на ночного гостя, извлек из ниши несколько свежих лепешек, кусок вареного бараньего мяса и пиалу с плавленым сахаром.

Гость сел и крепкими челюстями отхватил сразу пол-лепешки. Он прихлебывал чай частыми жадными глотками и громко хрустел сахаром.

Юлдаш-ака молчал и незнакомец молчал. Они сидели друг против друга, и незнакомец жевал лепешку.

Немного успокоившись, чайханщик стал зорче присматриваться к незнакомцу. И когда тот кончил есть и натренированным жестом поставил пустую пиалу на поднос кверху дном, воспоминания разом нахлынули на хозяина. Неужели он?! Ведь прошло столько лет!..

А незнакомец словно ждал этой минуты. Он шагнул к отступившему чайханщику и положил руку ему на плечо.

— Джелял?! — проговорил Юлдаш-ака обессилевшим полушепотом, прижимаясь похолодевшей спиной к шершавой стене...

Все здесь, в этом затерянном среди гор городке, вызывало воспоминания.

Участникам экспедиции, а их было около тридцати человек, выделили гостиницу — старое кирпичное здание с крепкими, толстыми стенами и узкими, словно бойницы, окнами.

Югов ходил по дому, хозяйски осматривал полы и двери, долго стоял у старого карагача, закинувшего толстые ветви на железную крышу гостиницы.

У него было просветленное, взволнованное лицо. Жестом заговорщика он пригласил Сереброва следовать за собой и по темной скрипучей лестнице повел его на чердак. Чердак был низкий, с частыми, торчащими во все стороны стропилами.

Югов подошел к слуховому окну и выглянул на улицу. Там, под самым домом, играли ребятишки из детского сада, что находился напротив, в большом тенистом парке.

— Так здесь вы и отстреливались? — догадался Серебров, разочарованно осматривая низкий, ничем не примечательный чердак. Вон ржавое корыто у трубы, а рядом с ним — старинное истлевшее кресло...

— Мой пулемет стоял у окна, — сказал Югов.

Он присел на корточки. Со всех сторон над окном свисала густая паутина. Давно это было.

— Удивительно, — проговорил Серебров. — Судьба словно нарочно вернула вас в эти края...

— Удивительно? — Югов задумчиво покачал головой. — Все так и должно было быть, понимаете?..

И Серебров, не сразу согласившись, подумал, что профессор, наверное, прав. Видимо, неспроста всю свою жизнь он посвятил археологии, неспроста тридцать лет работал над удивительной историей Междугорья. Югов любил край своей комсомольской молодости, и в этом нет ничего удивительного.

О чем он думал сейчас? Может быть, вспоминал тот суровый тысяча девятьсот двадцать четвертый? Или, ступив на родную землю, продолжал свой давний спор с Каракозовым?!!

Воспоминания... Воспоминания... Как часто измеряешь ими свой нынешний день: не ослабел ли, не обмельчал?..

— Нужно разыскать Рахима, — сказал наконец Югов. — Завтра едем в Хурлисай.

— Да, кстати, — спросил он. — Вы умеете ездить верхом?

Серебров покраснел:

— Немного.

Но для того, чтобы попасть в Хурлисай, теперь совсем не нужно было ехать верхом, и это немаловажное обстоятельство обрадовало Сереброва.

Автомашина доставила их к повороту, а оттуда до кишлака было километра три, не более. Югов вскинул на плечо двустволку; дальше они двинулись пешком.

Дорога вела то вверх, то вниз по горам. Она петляла между скал, ныряла в ложбины, взбегала на пригорки и снова исчезала в камнях, беспорядочно нагроможденных друг на друга. Растительности почти не было, — только местами торчали из расселин бурые метелки опаленной солнцем травы с пожухлыми листьями и почерневшими ломкими стебельками.

Через полчаса послышался отдаленный рокот. Еще немного, и они вышли к бурной неширокой реке. Вода была прозрачной: внизу, на скользких глыбах колыхались мелкие коричневые и грязно-зеленые водоросли. Тропинка, постоянно сужаясь и теряясь среди камней, упиралась в беснующийся поток, над которым темнел стальной трос, перекинутый с берега на берег.

— Вот вам и переправа, — сказал Югов, поправляя на плече ружье.

— Что же, по проволоке будем карабкаться? — неуверенно спросил Серебров.

— По проволоке...

Югов, конечно, шутил. А если нет? Серебров поглядывал на трос с опаской.

На противоположной стороне реки у подножья высокой скалы стояло несколько глинобитных домиков и зеленело два или три чахлых деревца.

— Хурлисай, — сказал профессор.

За потоком выросла из камней человеческая фигура. Человек был без рубахи, в белых штанах, подвернутых до колен. Он шел босиком по острым камням, как по речному песку.

— Э-э! — крикнул Югов, размахивая шапкой над головой. Но крик его потонул в грохоте стремительно падающей воды.

— Э-э-эй! — снова прокричал Югов, приподымаясь на носки.

Человек махнул рукой. Он встал на приспособление, напоминающее детские качели, и, часто перебирая трос, стал двигаться навстречу им над беснующимся потоком. Трос раскачивался и временами «качели» касались воды. Но человек не обращал на это внимания. Он методически перебирал стальной трос и с каждой минутой приближался к берегу.