— Не желает вина черемного,

Не снидает хлеба печеного…

— Нашей госте сладка только жизнь моя,

Молодая жизнь, кровь горячая… — Виталик проговорил свою реплику совсем упавшим голосом.

— Уложу я себя на широкий стол,

Славный корм для этой нена́сыти… — опять Клюся.

— Не на блюдо лягу серебря́нное,

А в домо́вину во сосновую… — ход перешел Виталику. В его голосе послышались нотки паники.

— Шитым саваном я накроюся,

Уберу волосья под вышит плат… — и снова Клюся.

— Закажу себе тризну,

Приглашу друзей… — Виталик, став бледнее бумаги, торопливо тапнул по экрану, передавая ход.

Оставшись почему-то в игре вдвоем, они смотрели друг на друга через стол так, что, казалось, воздух между ними то ли вспыхнет, то ли замерзнет.

— Пусть составят моей госте компанию,

Выпьют с ней на круг зелена вина… — сказав свою реплику, Клюся не коснулась экрана, а накрыла его ладонью, прижав так, что скрипнул стол.

— Поклоня́тся ей, молча встав вокруг,

Не прося того, что не может дать… — девушка говорила торопливо, как будто боясь не успеть.

— Нет для гости моей ни добра, ни зла,

Нет ни слез для вас, ни веселья ей.

То за мной пришла, за собой ведет,

Гость последняя и подружка — Смерть!

Клюся резко замолчала, подавшись вперед и глядя прямо в глаза Виталику. Под ее рукой отчетливо хрустнуло.

— Клюся… — растерянно начал он.

— Заткнись, — зло оборвала его девушка, — придурок. Черт, руку из-за тебя рассадила…

Она подняла к свету ладонь, из которой торчали осколки раздавленного стекла от экрана смарта. На них быстро набухали капли крови.

— А ну, пойдем… — твердо взял ее за локоть я. — Надо вытащить стекла и перевязать.

— У меня в комнате есть аптечка, — сказала она тихо. — Я сама.

— Нет уж, я тебя доведу. Подставь вторую руку, чтобы на пол не капать.

— Не могу… — Клюся бледнела, ноги у нее подкашивались, — не выношу вида крови. Так глупо…

— Бывает, — я вел ее, твердо держа за руку. — Только не падай сейчас в обморок, ладно? Отвернись и не смотри на руку.

Я подставил свою ладонь ковшиком под ее, и туда падали теплые капли крови. Так и довел девушку, сосредоточенно глядящую в потолок, до ее комнаты, толкнул дверь плечом, усадил на кровать.

— Аптечка в шкафу, — сказала она.

— Черт, куда же ее… — я стоял как дурак с полной ладонью крови.

— Ой, зачем же я посмотрела… — слабеющим голосом сказала Клюся. — Вон, в чашку, что ли, вылей… Я потом в туалет вынесу.

Я вытаскивал осколки стекла из ладони маникюрными щипчиками, промакивая кровь скомканным бинтом и промывая ранки перекисью. Девушка зажмурилась и откинула голову на стену.

— Долго там еще?

— Нет. Просто мелкие очень, боюсь пропустить.

— А правда, что такой осколок может попасть в кровь, дойти до сердца и тогда умрешь?

— Вранье.

— Откуда ты знаешь, ты же не врач?

— Прошел курсы военно-полевых парамедиков. Военкорам рекомендовано. Не настоящий врач, но насчет осколков и кровотока в курсе.

— Да ты крутой, — сказала Клюся со смешком, — настоящий мачо.

— Хреначо… Ножницы есть? Бинт обрезать?

— Нет.

— Ладно, сейчас…

Я достал из кармана «викторинокс» и, придерживая одной рукой бинт, второй попытался открыть…

— Черт!

— Что?

— Теперь тебе глаза лучше совсем не открывать, — сказал я с досадой, глядя на рассеченную ладонь.

Привычка точить ножи до бритвенной остроты, мать ее.

Слив из ладони свою кровь в чашку, начал прилаживаться с бинтом — собственную ладонь бинтовать категорически неудобно, особенно левой.

— Давай помогу, мне уже легче, — Клюся придержала бинт, и я наскоро перемотал руку. Ерунда, заживет.

— Вот тебе и крутой мачо, — неловко улыбнулся я ей. — Бывает же… Не болит?

— Почти нет. Свербит немного и тянет.

— Нормально. Так и должно быть.

— Спасибо.

— Не за что. Это мой парамедицинский долг.

Я подвинул Клюсю и уселся на кровать рядом, откинувшись на стену. Идти в гостиную не хотелось. Пусть дочка там с Виталиком глазки спокойно друг другу построят.

— Много практики было? — спросила она.

— Почти нет, — признался я, — сейчас на войне либо «фигня, царапина», либо сразу «медицина бессильна». Умные боеприпасы и вот это все.

— Ну хоть кто-то там умный…

— После того, как я уволился, одни боеприпасы и остались, факт.

— Скромный какой!

— Не то слово… Слушай, а что это за игра такая у вас?

— Не спрашивай.

— Почему?

— Просто не спрашивай, — я бедром почувствовал, как она напряглась, сидя рядом, — не надо оно тебе.

— Ну не надо и не надо… Эй, что ты делаешь?

Клюся внезапно схватила со стола чашку и, зажмурившись, сделала из нее глоток.

— Сдурела?

— Мы с тобой смешали кровь! — сказала она, со странным смешком. — Теперь ты.

— Вот еще…

— Глотни, пожалуйста! Ну что тебе стоит! — она так это сказала, что я поддался атмосфере абсурда и одним глотком выпил остаток. Там и было-то чуть…

Солоно, как всегда. Я бывший боксер, для меня нет ничего необычного во вкусе крови. А вот в том, как впилась в мои губы внезапным поцелуем Клюся, элемент неожиданности присутствовал. Я малодушно позволил себе насладиться моментом — пару секунд, не больше, — и отстранил ее. Впрочем, она и сама прекратила.

— Поцелуй кровного братства! — засмеялась девушка нервно и странно. — Теперь мы самая близкая родня друг другу, понимаешь? Ближе, чем брат и сестра, ближе, чем муж и жена!

Ох уж мне эти подростковые экзальтации.

— И что это значит?

— Ничего… почти.

— И все же?

Клюся замялась, отвела глаза. Ну вот, я так и думал, что неспроста это все. Почти через силу выдавила из себя:

— Ты же ходил сегодня… К Кате?

— Да. Мне показалось правильным проститься, раз уж все остальные…

— Я не смогла, — вздохнула Клюся, — собиралась, извелась вся… Но так и не смогла… посмотреть на нее. Еще раз.

— Ничего страшного.

— Я тебя попрошу об одном. Приди так же ко мне? Пожалуйста! Не оставляй меня в этот момент одну.

— Ты о чем… — но она меня не слушала. Повернулась ко мне, схватила за плечи, приблизила лицо и зашептала зло и горячо:

— Никто же не придет, никто! А я не хочу, чтобы меня Сумерла в печь провожала, понимаешь? Не хочу Сумерлу!

— Ну, не хочешь — и не надо, — ответил я растерянно, — говна-то…

— Ты мне теперь самый близкий, и ты смелый, не побоишься прийти. Придешь? Скажи, придешь же?

— Эй, барышня, — сказал я, — тебе восемнадцать, помнишь? У тебя больше шансов быть на моих похоронах, чем у меня на твоих. Но, если лет через восемьдесят-девяносто, я еще вспомню кто ты такая, как тебя зовут, а главное — как зовут меня, то, честное слово, приковыляю на своих ходунках, кряхтя и пукая, проводить тебя в последний путь. Обещаю.

— Тьфу, дурак! — резко отстранилась Клюся. — Ничего ты не понял.

Впрочем, продавленная кроватная сетка не позволила ей отсесть, и она снова прислонилась к моему плечу.

— Даже и не знаю, — печально сказал я, — почему я ничего не понял? Может быть, потому что мне никто ни хрена не объясняет? Да ну, нет, не может быть, бред какой-то… Должно быть и правда — дурак малоумный.

— Не обижайся, — вздохнула девушка, — но правильно тебе не говорят. И я не скажу. Но помни — ты обещал. Когда бы это не случилось, хоть завтра.

— Эй, — забеспокоился я, — ты не задумала никакой глупости?

— Я ее уже сделала. Вон, даже рука порезана теперь. И смарта нет. Как я играть-то буду?

— Давай я тебе куплю?

— С какой это стати? — ощетинилась Клюся. — Я тебе не любовница!

— Ты мне самый близкий родственник, только что сама говорила. Ну и кобольд мой без твоего заскучает. Они, по-моему, отлично спелись.