Вокруг вьется стайка подростков. Особей так на дюжину. Периодически они отталкивают безропотно уступающих им место мужиков, ныряют в раскоп, как грачи в борозду, выныривают с чем-то в клювиках. Рассматривают, передавая по кругу, молча и пристально, откидывают в сторону, ждут дальше, наблюдая за копачами. Это и есть их археологическое волонтерство? Выглядит забавненько.

Мы подошли поближе, на нас покосились без всякой радости. Неприязненно так посмотрели. Вблизи подростки оказались мокрые, чумазые и недовольные. Я бы, на месте их родителей, призадумался насчет пользы такого волонтерства для здоровья физического и душевого. Как минимум, они могут простудиться.

Заглянул в раскоп — и чуть не навернулся туда с перепугу. Вскрытая могила внизу сочится темной болотной водой, которую черпают, подавая наверх, ведрами два мужика. Два вскрытых гроба. Крышки откинуты, лежат рядом. Гробы залиты по самые края, как наполненные ванны, и в них плавают как будто оранжевые тонкие водоросли…

Я не сразу понял, что это волосы. Длинные рыжие волосы, под которыми просвечивают из-под черной поверхности белые страшные лица.

— Опа, свежие трупы! — удивился Иван. — Это удачно, что мы с полицией!

— Нет, — мрачно ответила Лайса, — им лет, может, сто, а то и тысяча. Торфяная вода — природный консервант.

На нас смотрели все мрачнее. Подростки отошли в сторонку, скучковались и теперь бросали на нас нехорошие взгляды исподлобья. А мужики-копачи окружили нас и переговаривались непонятно, но зловеще.

— Блазнит, из балагты прелагатаи озойливые?

— Завсе вожгаемся кажон выдень, грабаем вотще. А хитни матрошат!

— Отжить ба.

— Прикорнать свертней? Скрячить тулаем, потяти, да в коросту стерво, к сколиям…

Я ничего не понял, но интонации мне не понравились.

Мы отошли от раскопа, они неторопливо двинулись за нами, сжимая в корявых руках лопаты. Из могилы вылезли… Нет, слава небесам, не покойники, а те двое, с ведрами. Что-то мне все это не нравится. У Лайсы вроде был пистолет?

— Кою нуждой изглашились? — раздался недовольный тонкий голос сзади.

— Привет, Фигля, — сказал я девице. Оно же девица?

Рядом переминались с ноги на ногу ее клевреты — тонкий и толстый.

— Ты тоже тут? С ними?

Она посмотрела на меня неодобрительно.

— Ономо набдею за вами. Азовка так рекла.

— Ну, рекла так рекла, — не стал спорить я.

— Ристайте отсель, — велела Фигля.

— Вот еще! — возмутилась Лайса.

— Обинитесь. Не мудите. Пойдут сугонью покляпые, залазно закамшат вас та капно заяти, — пояснила девица. Я ни слова не понял, но догадался, что лучше бы нам покинуть это место, да побыстрее. А то будет плохо.

— Стланью через яругу по гребельке на полунощь. Дале ровно, — она махнула рукой в сторону. — Борзо!

Это я даже понял. Ну, насчет «борзо». Надеюсь, Лайса поняла остальное.

— И правда, пойдемте, — сказала полисвумен, — а то темнеет уже. Не стоит шастать по болотам ночью.

Она демонстративно не смотрела на мужиков с лопатами. И вовсе-то мы не испугались, кстати. Вообще ничуть. Да мы бы их, если что… Но вот эти рыжие волосы, плавающие в гробах, мне теперь, наверное, сниться будут.

Темнело как-то удивительно быстро. Мы, ковыляя и проваливаясь по колено на старой гати, сначала брели с фонариком, но потом дождь прекратился, тучи рассеялись, и над болотом взошла огромная сияющая луна.

— Черт, скоро полнолуние, оказывается, — странным тоном сказала Лайса. — Забываешь об этом с вечным дождем…

— Это важно? — спросил Иван.

— Иногда — да.

— Впервые вижу тут небо, а не тучи, — заметил я.

— Ночью развиднеется. Особенно, когда Луна большая, — пояснила Лайса.

— А при чем тут Луна?

— Не знаю. Но факт. В полнолуние небо всегда чистое.

Идти стало немного легче, хотя резкие тени сбивали с толку и не разобрать, где яма, где лужа, а где просто темное пятно. Но мы все равно уже были грязные и мокрые, терять нечего. Впрочем, вскоре тропа пошла вверх, под ногами перестало чавкать и я понял, что мы идем по искусственному сооружению.

— Это насыпная плотина, — сказала Лайса, — теперь я знаю, где мы.

— А раньше не знала? — нервно спросил Иван.

— Так, приблизительно… Ночью все такое странное.

— А это что за сарай? — показал я на темнеющее неподалеку сооружение.

— Будка управления шлюзами. От мелиоратров осталась.

— Мелиорировали-мелиорировали, да невымелиорировали… — сказал Иван задумчиво. — А что это там движется за нами?

Я оглянулся — в лунном свете по болоту перемещались темные тени. Они двигались быстро, целенаправленно, легко — как будто не по болоту с ветхой гатью. Им не мешала трясина, их не пугали топи — мчались, как жуки-водомерки. А когда они подбежали ближе, я понял, что это дети.

Перепачканные землей и тиной, встрепанные, мокрые, с лицами, неприятно бледными и странными в свете безумной луны. Те самые подростки, что мы видели в могильниках. Они добежали до нас и встали в начале плотины. Луна светила им в спины, от сырой земли поднимался туман, и выглядело это, откровенно говоря, зловеще, как в кино про живых мертвецов. Мне даже, по какой-то оптической причуде, показалось, что глаза у них светятся, хотя это, конечно, совсем уже чушь.

— Э… Не поздновато ли для прогулок, детишки? — чрезвычайно фальшивым тоном спросил Иван.

Ему не ответили, но вся компания сорвалась с места и помчалась на нас. Я еле успел отпрыгнуть в сторону, когда они, топоча ногами и сопя, пробежали мимо. Мы смотрели им вслед, но они не оглядывались. Остался только запах — земли, сырости, плесени, прелого дерева. Запах Жижецка.

— Интересно живете, капитан… — сказал Иван.

— Я привыкла, капитан, — в тон ему ответила Лайса.

По дороге до города мы увидели детишек еще раз — они сгрудились на островке посреди топи и окружили какую-то темную фигуру ростом повыше, которая, раскинув руки и запрокинув голову, что-то вещала. Разобрать, что именно, мы не смогли. Лайса, влекомая полицейским долгом, хотела подобраться поближе, но небо снова затянуло тучами, хлынул дождь и началась настоящая гроза — с молниями и громом. Найти в темноте тропу на островок оказалось невозможно, нам с Иваном пришлось вытаскивать полисвумен из трясины за руки. В свете молний эта компания выглядела особенно впечатляюще. Интересно, куда смотрят их родители?

В город мы добрались далеко за полночь. Иван, откланявшись, побрел под дождем в свою гостиницу, а мы с Лайсой сидели на кухне в халатах, отогревшиеся по очереди под горячим душем, и пили чай. Нам не спалось.

— А ты Ивана хорошо знаешь? — поинтересовалась она как бы между прочим.

— Не очень, — признался я. — Так, знакомый.

— Не знаешь, он женат?

— Кольца не носит, о семье не говорит. Скорее нет, чем да. Ну и к тебе он клинья подбивал сегодня уверенно.

— Скажешь тоже… — смутилась Лайса.

— Не делай вид, что не заметила.

— Он… Интересный.

— Наверное, — пожал плечами я. — Не мне судить.

И мы разошлись, наконец, спать. Сегодня Лайса мне не снилась.

— Спасибо тебе, новый фиктор! — сказал однорукий дворф. — Ты был прав, с хвостами — как отрезало! Буду должен.

— Да брось, — ответил я, — это было несложно.

— Ты не понимаешь, — покачал он ушастой головой, — теперь у меня есть своя история. Это все меняет…

— Ты был добр к нему, — отметила Нетта, когда мы вышли из трактира на улицу. Мне показалось, с некоторым удивлением. Если, конечно, вирп может удивляться.