Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Я тоже. И мне тоже грустно.

В окно виден унылый забор, на котором не без таланта намалевана цветная картинка несчастной девочки-подростка, сидящей, обняв колени. И надпись: «Все разные, а ты ОДИНАКОВАЯ!». Как будто мне мало несчастных подростков. И надписей.

— Почему она ушла, пап? У вас же было нормально?

— Последнее, что нужно в отношениях — это «нормальность».

Я журналист, мои отношения с правдой — пакт о ненападении и постановление о разделе имущества. Но я стараюсь не врать хотя бы дочке.

***

— Я уезжаю, — сказала тогда Марта, — у нас гастрольный чёс.

— Когда вернешься?

— Никогда. Я ухожу.

Вот так просто, между делом, собирая чемодан, она перечеркнула нашу семью. Уж какой она там ни была.

Два одиночества, внезапно притиснутых друг к другу обстоятельствами непреодолимой силы — случайный, созданный из взаимной неловкости брак. На момент его заключения мы были знакомы один день. Это был очень, очень длинный день, но все же. Мы считали, что брак фиктивный, для штампа. Но вышло — хорошо. Точнее, как сказала Настя, «нормально». Мы не ссорились, неплохо проводили время, наладили совместный быт. Она очень помогла мне с дочерью. Я хреново смотрелся в амплуа отца-одиночки. Девочке, быстро превращающейся из ребенка в подростка, нужна близкая женщина рядом. Даже самый распрекрасный отец ее не заменит. А я не самый распрекрасный.

Я не изменял Марте, хотя соблазны были. Она — не знаю. Все эти гастроли… Я не спрашивал. Красивая женщина-музыкант. Опасное сочетание.

Может быть, если бы у нас появились свои дети, мы стали бы прекрасной семьей. Но не случилось. Хотя мы давали им шанс.

— Я тебя чем-то обидел? Слушай, знаю, что неприятный мудак, но…

— Нет, — грустно улыбнулась Марта, — я привыкла. Дело не в этом.

— Я сделал что-то не так?

— Скорее не сделал.

Ненавижу эту женскую манеру.

— Я должен угадать, что именно?

— Ты ничего мне не должен, Антон. Я очень благодарна за все. Прости меня.

— Блин, Марта, скажи уже!

— Антон… Мы прожили вместе пять лет. Это были хорошие пять лет, правда…

— Но… — подсказал я ей.

— Но ты ни разу за пять лет не сказал: «Я тебя люблю».

Ну вот, поезд ушел. Она уже все решила. И если бы сейчас сказал — было бы это правдой? Не знаю. А «не знаю» равно «нет».

— Настя расстроится.

— Прости. Можно мы не будем пока разводиться?

— У меня нет матримониальных планов, а налоги за это не берут.

— Спасибо. Мне легче в статусе замужней. Оркестр — тот еще серпентарий…

— Удачи тебе.

— И тебе. Если матримониальные планы появятся — напиши мне, разведемся.

— Аналогично.

Настя, узнав, расстроилась и даже поплакала, что вообще-то для нее нехарактерно.

— Я знаю, что она мне не мама, но я очень привязалась. Как мы теперь?

— Тебе придется самой мыть за собой посуду.

— Пап!

— И убирать в комнате.

— Папа!

— И готовить завтрак. И застилать постель. И запихивать белье в стиральную машину. И…

— Ну, пап, прекрати! Я не об этом!

— Я знаю. Но давай сосредоточимся на том, что можем исправить. Кстати, на кухне полно немытой посуды.

— Эй, а почему ее должна мыть именно я? Я ненавижу мыть посуду!

— Я тоже. Но я старше, а значит, ненавижу дольше, чем ты. Вперед, к раковине!

***

— Ты прогуляла школу.

— Да, — полное равнодушие, ноль эмоций, разувается в прихожей и — хлоп — у себя в комнате.

Выждав пару минут, стучусь.

— Можно? Ты переоделась?

— Заходи.

Сидит носом в смарт. Головы не повернет, одежда кучей на полу.

— Почему опять? — со вздохом поднимаю с пола и расправляю школьную форменную блузку.

— А смысл?

— Смысл хождения в школу заключен в получении обязательного образовательного минимума. Мы уже говорили об этом — если ты не будешь ходить в школу, то к нам придет ювеналка. И тогда ты все равно будешь ходить в школу, но уже при интернате для неблагополучных подростков. А я буду сидеть в тюрьме. Потому что просто так я тебя им не отдам. И как ты говоришь: «А смысл?».

— Там гнило. И тупо. И буллинг.

— Это третья школа за два года, дальше тебя переводить некуда. Смирись, везде будет то же самое.

— Вот так тебе не повезло с дочерью.

Мне казалось, что повезло. В десять лет она была идеальным ребенком — очаровательной, умненькой, позитивной и совершенно беспроблемной девочкой. И в двенадцать. И в тринадцать тоже ничего. И в четырнадцать еще терпимо. Что с ними всеми случается к шестнадцати? Куда делось веселое существо, на которое нельзя было смотреть без улыбки? Откуда взялся унылый подросток, на которого без слез не взглянешь?

Ах да, еще прыщи. Не забудьте о прыщах.

— И где ты была полдня, если не в школе?

— Гуляла. Бродила по магазинам. Тупила в витрины. Злилась на людей. Почему на меня всегда пялятся?

— Ты красивая.

Гримаса, означающая «ты нихрена не понимаешь в прыщах».

— Ты покрасила волосы в апельсиновый. Удивляюсь, что на тебя пожарная сигнализация не срабатывает.

Гримаса, означающая «я ожидала, что цвет волос что-то изменит в моей жизни, но кругом все равно мрак, тлен и безысходность». С некоторых пор разнообразные гримасы — основная реакция на мои реплики, и я неплохо научился их понимать.

— Я понимаю, что тебе не хочется в школу. Прогуливай, когда совсем невтерпеж. Но давай договоримся — ты не будешь этим злоупотреблять, и ты будешь сидеть дома, а не шляться по улицам. Мне так спокойнее.

— Да что со мной может случиться?

— Тебе всё перечислить?

Гримаса, означающая «опять эти родительские глупости».

— Ладно…

— Я люблю тебя.

Обнимать не рискую. В лучшем случае раздраженно дернет плечом, отстраняясь. Тактильный контакт — только по ее инициативе.

— И я.

Любить подростков тяжело, но это почти единственное, что мы можем для них сделать.

Мертвая женщина играет на скрипке (СИ) - image1_604368b363ea8f0007d7593a_jpg

***

— Мне нужна работа без командировок, Вит. От меня ушла жена, и мне не с кем оставлять ребенка.

— И сколько твоему?

— Моей. Шестнадцать. Сложный возраст.

— Шестнадцать? — Виталик удивленно уставился на меня поверх стакана. — Это сколько же тебе было, когда…

— Неважно, долгая история. Ты можешь меня кому-нибудь порекомендовать? Я опытный журналист, ты же знаешь.

— В этом-то и проблема, Антох, в этом-то и проблема…

— В чем?

— В опыте. Ты не в тренде, коллега. Той журналистики, в которой у тебя опыт, больше нет. Она сдохла, коллега, сдохла, как сучка! Мы по инерции пляшем вокруг трупа, монетизируя последние судороги, но она мертвая сучка. Да ты сам знаешь, чего я… — он поднялся со стула. — Я к стойке, за добавкой. Тебе взять?

— Возьми, — сказал я расстроенно, — чего уж теперь.

Я знал, что он прав. Просто надеялся, что где-то что-то еще теплится. Иашка3, в которой я работал, тихо загибалась. Командировочные мне в этом году срезали уже дважды, а задержки зарплаты стали нормой. С тех пор, как медиарынок стал медиафронтом, журналисты не нужны. На их место пришел информационный мобресурс.

— Ты давно писал настоящую статью, коллега? — глумился надо мной вернувшийся со стаканами Виталик. — С фактологией, анализом, спектром мнений, интервью? Не рерайт пресс-релиза, а классическую работу, за которую не было бы стыдно перед седыми преподами на журфаке?

вернуться

3

От «ИА» — информационное агентство. Рудимент информационного общества.

2
{"b":"814175","o":1}