Оркестр подхватил тему, и странная музыка как будто что-то сдвинула вокруг. Туман начал рассеиваться, и я увидел, что центральная фигура фонтана пульсирует, как живое сердце, выплевывая из оборванных аорт порции багровой, как кровь, воды. Возле его ограды стояли плотной группой подростки из «Макара» в окружении покляпых, и, отдельно — Настя и Сумерла. Сцена выглядела мирно, но я направился туда, с трудом оторвав взгляд от Марты. Она откинула капюшон, и ее красивое лицо было пустым и жутковатым. Еще одна мертвая женщина, играющая на скрипке.

Подойдя, я увидел, что ребята стоят спокойно, но вряд ли соображают, что происходит вокруг. Зрачки их расширены, лица безмятежны. А вот между Сумерлой и Настей оказался внезапно Вассагов. Он говорил уверенно, но в голосе чувствовалось напряжение.

— При всем уважении, мы не можем этого позволить.

— Они принадлежат Балию, — угрожающе ответила Сумерла, выглядящая сейчас маленькой неприятной старушкой. — Это не ваши дела, баскак.

— Они — сколько угодно, но она — наша.

— Это — слово Рыбака?

— Это мое слово, нейка.

— Твое слово здесь мало весит, баскак. Балий хочет эту нежизнь, — она указала на воспитанников «Макара». — И Балий хочет ее, которая сама себе тульпа и сама себе мать. Это лакомый кусочек, ты знаешь.

— Она нужна нам.

— У вас нет власти здесь. Вы гости, и не вам устанавливать правила вежества.

— Поэтому я всего лишь прошу — отдай ее нам, нейка. Не ссорься со мной.

— Не пугай меня, баскак. Ни тебя не боюсь, ни хозяина твоего. Отступись. Иди праздновать, сегодня большой день. А она уже не ваша.

Настя стояла, переводя взгляд то на Сумерлу, то на Вассагова и, вроде бы, была в себе, но я не поручусь.

— Она моя дочь, — сказал я, подходя.

— И ты здесь, странь.

— У него есть право! — тут же заявил Вассагов. — Я не зря спрашивал тебя, Антон. Пора делать выбор.

— Какое там право… — отмахнулась Сумерла. — Если бы не знак Рыбака на нем…

— Право крови, ты знаешь, нейка.

— Ты знаешь, баскак, что нет крови — нет права. И мертвая вода смывает все. Маржак!

Я не заметил, откуда взялась нелепая угловатая фигура, но я был готов. Выстрел как будто угас в тумане, хлопнул невпечатляюще и негромко, но помощник Сумерлы споткнулся на полушаге и обрушился на мостовую, как сломанный манекен.

— Она моя дочь, — повторил я.

— А ты стал лучше стрелять, — одобрительно сказал Вассагов.

— Тренировался в командировках, — кивнул я, беря за руку Настю, — как знал, что пригодится.

Фонтан за моей спиной захлюпал громче, плюясь водяными струями, вода заходила ходуном, выплескиваясь на мостовую.

— Грядет Великий Балий! — произнесла Сумерла торжественно.

Она на глазах делалась моложе и выглядела уже лет на тридцать.

— Вам с дочерью лучше удалиться, — сказал тихо Вассагов. — Я не уверен, что…

— У меня тут еще есть дело, — ответил я упрямо. — Некоторые служебные обязанности. Время позднее, детишкам пора спать. Провожу воспитанников до интерната, прослежу, чтобы все помылись и зубы на ночь почистили. А то, знаете, эти подростки…

— Ах, Антон-Антон, — покачал головой Вассагов, — опять вы…

— Грядет Великий Балий! — воскликнула Сумерла громко, задорным девическим голосом. Теперь ей и двадцати не дашь.

— Грядет Великий Балий! — откликнулась нестройным хором площадь.

— Антон, я бы пренебрег вашей судьбой, — вздохнул Вассагов, — вы большой мальчик. Но, если вы попытаетесь их остановить, то, боюсь, вашей дочери тоже не поздоровится. А мне ее участь небезразлична. Оставьте кесарю — кесарево, а балию — балиево.

— Грядет Великий Балий! — выкрикнула детским тонким голоском Сумерла. Площадь откликнулась эхом.

Оркестр гремел музыкой, две скрипки ввинчивались в уши так, что зудели зубы, фонтан плевался багровой водой в багровую луну. А потом вдруг раздался звук, с которым уходит последняя вода из засоренной раковины. Хрип, всхлип, свист… Некоторое время продолжалось холостое хлюпанье переставшего извергать воду фонтана, как будто его насос хватанул воздуха, а потом и оно затихло. Уровень в бассейне начал на глазах снижаться.

— Гря… — осеклась Сумерла. — Вода! Мертвая вода уходит!

Она снова выглядела старухой и, казалось, сейчас рассыплется от древности, как пересыхающая мумия. Нейка рванулась, спотыкаясь, к дверям здания, покляпые двинулись за ней, а я, не удержавшись, приподнял капюшон лежащего на мостовой Маржака. Под длинным плащом оказалась простреленная посередине сухая тыква с вырезанным на ней злым лицом и кривые палки, обмотанные каким-то мочалом. Может быть, меня и не посадят за убийство, а то перед Клюсей было бы неловко. Тоже мне, поручился за девочку. Кстати, где она?

— Они забрали Марту! — крикнула мне Клюся. — Вон туда пошли!

Девушка сидела на краю сцены, держа на голых острых коленках голову женщины в плаще. Та не выглядела живой, но и мертвой тоже не выглядела. Правильное восковое лицо, как у куклы. Кажется, эта кукла совсем сломалась.

— Лайса! — поймал я бредущую мимо капитаншу. — Ты как?

— Как после тяжелой пьянки, — сморщилась она, — но уже лучше. Ты опять что-то натворил?

— Может быть, — уклонился я от ответа, — но я тебя попрошу. Доставь детей в «Макара» и присмотри за ними, пока я не вернусь. Сможешь?

— Смогу… Наверное.

— Архелия Тиуновна, — обратился я в пространство, — проконтролируйте, будьте ласковы.

— Бабуля здесь? — испуганно закрутила головой Лайса.

— Здесь, — соврал я. — Так что…

— Ладно-ладно, все сделаю. Вот вы с ней спелись.

Покляпых и Сумерлу я догнал уже на плотине, где они упорно и бессмысленно ломились в железную дверь насосной. Пытаясь перекричать вой электромоторов и шум воды, Сумерла орала хриплым старческим голосом:

— Переключи обратно! Верни воду, численник!

Марта лежала в стороне, брошенная прямо на дороге. Ее красивое, с тонкими чертами лицо погрузилось щекой в большую лужу. Я поднял ее на руки, мокрую и грязную, и пошел назад.

— Помочь? — подхватил ее с другой стороны Петрович.

— А я думал, ты там внутри, оборону держишь.

— Они тоже так думают, — хохотнул он, — но у меня в смарте все управление.

— Так что случилось-то? — спросил я вяло. На самом деле мне не было особенно интересно.

— Переключил насосы на реверс. Вернул их, так сказать, к первоначальному предназначению. Пришлось преодолеть некоторое сопротивление работодателя.

— А «Кобальт» тут при чем?

— Это был рычаг воздействия на местных. Обеспечивал их лояльность и доступ к некоторым… Интересным ресурсам.

— Это ты детей так называешь?

— Да, звучит говенно, — признал Петрович. — Да и не только звучит. В общем, приношу извинения от лица компании. Официально заявляю, что это была не одобренная инициатива одного из сотрудников. Точнее даже, не совсем сотрудника. Ну, ты понял.

— И что? Вы ее уволите в бэкап? Или понизите в должности до парковочного автомата?

— Какая тебе разница? В целом идея была интересная, и если бы не Элинкины перегибы в методах…

— Ах, перегибы, — я даже не злился. Устал, наверное. Глинтвейн выходил из меня с потом, мир прояснялся, возвращалось чувство реальности.

— Больше этого не будет. Она успела получить уникальные результаты, но внеэтичные методы недопустимы, ты совершенно прав. Компания обсудит варианты компенсации.

— Кому?

— Это она тоже обсудит.

Когда мы дошли до города, луна ушла, и начался рассвет. Дождя не было, и я впервые увидел, как над Жижецком встает солнце.

Забавненько.

— Почему ты не отпустил меня тогда? — спросила Марта. — Я ведь ушла от тебя сама. Думала, плюнешь и забудешь, а ты уперся.