— Красивая, — сказала тихо Настя. — Жалко ее. Как странно — была и нету. В этом есть что-то неправильное.
— Это сложно принять.
— Ее же теперь нигде нет? Совсем?
— Я думаю, что да. Концепция жизни после смерти кажется мне натянутой.
— Жаль.
— И мне жаль. Но вот так.
Мы так и остались единственными проводившими в последний путь Катю. Угрюмые сотрудники морга закрыли ненастоящий гроб и увезли его из зала прощания к своим печам. Неужели даже мать ее настолько чужда традиций? Конечно, мертвой девочке все равно, но ведь это и не для нее, а для тех, кто остался.
А на выходе из зала нас встретила Сумерла. За ее спиной маячила здоровенная фигура Маржака. Я с интересом присмотрелся к его большим, корявым, как будто из древесных сучков составленным, кистям рук. Не они ли отпечатались на моем горле? Размерчик подходящий.
Жутковатое создание смотрело на меня снизу вверх из-под капюшона. Эка ее природа-то наказала.
Низким хриплым голосом она проговорила распевным речитативом:
— Висит короста на вереях, из кокорины тесана.
Лежит в нем девица, лопотина мережкова.
Пелька баска, хустка бусова, пониток сурьмян.
Волосья запуклены, нюни бледны, на очех пенязи.
Ококовела, грудна, не выринуться.
В смагу дымом уйдет стерво, колпицей в ирий душа…
Замолчала. Уставилась на меня.
— Туганишь, странь хупава?
— Не понимаю я тебя, — сказал я с досадой. — Что ты такое вообще?
— И куда ж ты влез, непонятливый такой? — сказала она неожиданно по-русски.
Сейчас в ее облике не было ничего зловещего — очень низкорослая некрасивая женщина неопределенного возраста. Уж на что Лайса невеличка, а эта вообще мелочь.
— Чем дальше влез, тем ближе вылез, — напустил туману я.
— Тут вход рубль, а выхода и вовсе нету, — не менее загадочно ответила Сумерла. — Хотя б дитя пожалел.
Она кивнула на Настю, и я невольно сдвинулся на полшага, закрывая дочку собой.
— Только троньте, и вас придется жалеть. Только некому будет.
Я начал всерьез злиться. Военный психолог, через которого обязательно прогоняют сейчас полевых военкоров, говорил, что у меня проблемы с управлением гневом. Но я думаю, это у гнева проблемы с управлением мной.
— Мне она низачем, — покачала головой карлица. — Ты свои проблемы привез с собой.
— Отдайте жену, увезу их обратно.
— Да какая она тебе жена… Одно название. Не выходят из таких жены.
— Не ваше дело.
— Не мое, — согласилась она, — так и не ко мне вопрос. Но за то, что ты пришел дитя безвинное в ирий проводить, подскажу один раз. Нашим она не нужна. Нужна твоим. У них и ищи.
— Каким еще «моим»? — устало удивился я.
Почему-то был уверен, что ничего внятного она не подскажет. Не ошибся.
— Для человека, который носит свою беду в кармане, ты слишком наивный, — Сумерла развернулась и пошла к выходу.
Да черт бы вас драл.
На стене крематория было написано: «Пепел к пеплу».
На улице наткнулся на Петровича.
— Я опоздал? — расстроился он.
— Да, только что попрощались.
— Ну что же, там, где она сейчас, ей будет лучше, — сказал Петрович таким обыденным тоном, как будто мы девочку в летний лагерь проводили, а не в печку.
Я не стал возражать. Лучше, так лучше. Невольно покосился на трубу крематория, но дыма не увидел. Наверное, фильтры хорошие. Экология.
— А эта… Ну… — Петрович показал рукой возле пояса. — Не приходила?
— Сумерла? — удивился я. — Была. Только что ушла.
— Куда?
— Без понятия. Странно, что вы в дверях не столкнулись.
— С ней сталкиваться — дураков нет… — туманно ответил он. — Ну, я побежал тогда. Может, догоню. Дельце до нее образовалось…
Петрович и Сумерла? Дельце?
«…Сумерла — не добро и не зло. На Той Стороне нет добра и зла. Она, как и все мы, имеет свои долги и честно платит по ним. Это единственное, что признает Навь.
Когда-то прелестное юное дитя встало на путь Нави. Сама ли, по чужой ли воле — кто теперь вспомнит? Теперь она ведет этим путем других детей — потому что других путей не ведает.
Она не желает им зла. Она не знает, что это такое».
Это написал в одном из писем покойному фиктору Бабай.
Забавненько.
***
Лайса дома отсутствовала. Видимо, взяла-таки себя в руки и пошла на службу. Настя послонялась по дому, попялилась в залитые дождем окна, несколько раз освидетельствовала содержимое холодильника, а потом сказала:
— Пап, пойдем в «Макара»? Там, конечно, сейчас уныло, но не унылее же, чем здесь?
Я, подумав, согласился. Мне сейчас тоже, пожалуй, тягостно наедине со своими мыслями. Я видел много мертвых людей. Достаточно, чтобы они превратились для меня в просто неприятное зрелище. Я видел, как люди умирают — иногда быстро, иногда сложно. Однажды человек умер, давая мне интервью — крупнокалиберная пуля снесла ему голову. Я еще держу перед ним диктофон, а говорить ему уже нечем. Через секунду мы — я и его безголовое тело — рушимся в окоп (я с перепугу, он под действием гравитации), но этот момент мне потом долго снился. Бум — и его мозги стекают по моей руке. Казалось бы, что мне до смерти почти незнакомой девочки? И все же, отчего-то стоит перед глазами ее мертвое лицо.
В «Макаре» удивительно обычно. Как будто не улетела сегодня невидимым дымом в небо одна из них. Дети сидят, играя в свою настольную игру, выложив перед собой смарты. На этот раз я подглядел через Клюсино плечо — на экранах сменяется нечто вроде карт Таро.
— Не запру я новых две́рей дубовы́х,
Не задвину стекольча́тых око́ленок, — начала Клюся, остановив касанием картинку.
На экране этакая модерновая молодежная Смерть — в коротком, до середины красивого бедра балахоне, с отличной фигурой и в модном капюшончике. В руке помесь косы с фэнтезийной алебардой.
— У ворот да не поставлю приворотчиков,
У дубовых дверей да сторожа́телей, — подхватила девочка из угла.
Что на экране ее смарта, мне не видно.
— По крылечку ли придет молодой женой,
По новым ли сеня́м да красной девушкой, — продолжил сдавленным голосом Виталик.
— Со синя моря ли при́дет голодная, — вторил голос с дивана.
— Со чиста ли поля холодная…
— Аль ка́ликой подойдет перехожею,
Потихо́шеньку, аки тать ночной.
— У дубовых дверей не стучалася,
У окошечка не давалася…
— По подоко́нью не столыпа́лася,
Отворить-пустить не просилася…
Речитатив, мерный и ритмичный, шел не по порядку, а в непонятной мне последовательности. Дети касались экрана, произносили свое двустишие, и замолкали, напряженно глядя в смарт.
— Мы поставим ей сто́лы дубовые,
Мы постелим скате́рти тонкобраные…
— Положи́м ей вилки золоченые,
Наточи́м востры ножички булатные…
Очередь по непонятному алгоритму снова перешла Клюсе.
— Посади́м ее на стульица кленовые,
Гость последнюю, доброжданную… — девушка тапнула по картинке, закрыв ее от меня рукой.
— Подадим ей на стол, то, что ест она,
То, что вкусно ей, то, что лакомо… — откликнулся подросток у камина.
— Но не ест она е́ствушек сахарных,
Не берет пития́ медвяного…
