— Это я понимаю. Не понимаю, зачем это компании, разрабатывающей компьютерные программы.
— Во-первых, очевидная задача оптимизации интерфейсов. Те же вирпы — побочный игровой продукт, они туда глубоко интегрированы и самообучаются через игру. Геймификация взаимодействий — очень перспективная тема.
— А есть еще и во-вторых?
— Несомненно. Но это уже мои догадки.
— Поделишься?
— Если хочешь. Я думаю, они поддерживают «Диджитал резистенс». Видишь ли, «ДР» — это не дефейснуть сайт Роскомнадзора и написать там слово «ХУЙ». Это противостояние алгоритмам бигдаты и госнейросетям. А противостояние — это опережающее развитие. Причем тех же техник. И это, Антох, такая глубокая тема, что ну его нафиг. Нас с тобой это не касается, и слава труду.
«Диджитал резистенс», он же «ДР», считается движением технофриков против государственной цифровизации. Борцы за прайвеси, оперирующие терминами вроде «цифровой концлагерь». Не могу сказать, что они во всем неправы, но всегда считал их бунтующими со скуки сетевыми маргиналами, почесывающими свое ничтожное эго об условную неповоротливость государственных структур. Не хотелось бы иметь к ним какое-то отношение. Государство не такое неповоротливое, как кажется, а я слишком взрослый и ленивый, чтобы верить в искренность борцов за все хорошее.
— Не забивай себе голову, — посоветовал Петрович, заметив мои сомнения. — Это просто мои размышления. Ты фиктор — вот и занимайся своим делом.
Между тем мы дошли до плотины, и Петрович, достав свой смарт, погрузился в какие-то вычисления. Я огляделся — днем тут уныло, но совсем не страшно. В дневном свете видны здоровенные стальные трубы, торчащие из плотины, какие-то циклопические вентили на уходящих в глубины люках. Серьезный был замах, жаль — не удался. Может быть, тут бы поля колосились, и нивы… что-то там делали. Я не силен в сельском хозяйстве.
— Почти, но не совсем, — сказал, наконец, мой спутник. — Но близко, близко…
— Да что близко-то? Ты обещал рассказать.
— Обязательно. Чуть позже. Какая интересная конструкция! — сказал он, оглядевшись. — А это что? Насосная? Давай заглянем, хочу посмотреть!
Я только глаза закатил. Ну конечно, нет тут ничего интереснее старой будки управления насосами. Там, небось, давно все сперли на металлолом.
Однако как ни странно, бетонный параллелепипед оказался заперт. Железная дверь, висячий замок.
— Так, — деловито сказал Петрович, — ты этого не видел…
Он сунул в замок кривую железку, ловко там поковырял — и замок, щелкнув, повис на разомкнутой дужке.
— Ты, я смотрю, человек многих талантов.
— Чему только в жизни не научишься, — вздохнул он. — Сложное детство, странные игрушки, причудливая биография.
Внутри трубы, вентили, лампочки на железных шкафах, железные ребристые цилиндры электромоторов.
— Какая прелесть! — умилился Петрович. — Все аналоговое! Вот вообще ноль цифры! Ностальгическое зрелище.
Мне вся эта машинерия ни о чем не говорила, но он очень возбудился. Бегал по помещению, смотрел, читал надписи под переключателями, фотографировал трубы смартом. Не думал, что он такой фанат индустриального дизайна.
— Ладно, пойдем, — сказал Петрович, угомонившись.
Замок он легко и изящно запер обратно, так что можно сделать вид, что мы не нарушили границы… Кстати, чьей собственности? Кому принадлежит теперь все это хозяйство? Муниципалитету? Федералам? Области?
— И что такого интересного ты там увидел?
— Очень, очень интересного, Антох! Но это надо обдумать. Проверить, сравнить, посоветоваться…
— Какой-то ты сегодня мутный, Петрович, — обиделся я, — я с тобой по болотам таскаюсь, скоро квакать от сырости начну, а ты ничего не объясняешь.
— Всего один вопрос — и мои объяснения, ладно?
— Давай свой вопрос.
— Тот Дом-на-болотах, про который ты говорил, он отсюда в какую сторону?
— Без понятия, — признался я. — Мы же не прямо шли, тут прямых путей нет…
— Ох ты, горе мое… — покачал головой Петрович, — а навигатор тебе на что даден? Добрые люди из «Кобальта» его в операционку встроили, а ты стоишь тут, по мху на деревьях ориентируешься.
— Откуда тут деревья… — проворчал я, пристыженный, и достал смарт.
Долго ковырялся в менюшках, пытаясь соотнести треки с картой и расстояниями.
— Как отразить вчерашний трек на сегодняшней карте? — спросил я, сдавшись.
— Ты что, вручную ищешь? — поразился Петрович. — А вирп тебе зачем? Для красоты?
— Ну, если честно, то, в основном, да, — признался я. — Она меня развлекает.
— Молодой еще парень, а такой ретроград!
— Ну ладно, попробую.
Я вызвал трек, ткнул пальцем туда, где должен находиться дом, и, немного смущаясь, спросил вслух:
— Нетта, расстояние и направление от текущего месторасположения до этой точки.
Кобольдесса выскочила на экран в пиратской треуголке, с повязкой на глазу и с астролябией. Или, может быть, секстаном. Не помню, чем они отличаются. С серьезным видом приложилось к устройству глазом, потом, сдвинув в сторону повязку, другим… Какая анимация!
«4,3 км юго-юго восток» — появился у ее рта комиксовый Speech Balloon. Она сделала удивленные глаза и осторожно ткнула в него пальцем. Пузырек лопнул, надпись всплыла вверх экрана и осталась в области уведомлений. Красота!
— Ага, так я и думал, — отреагировал Петрович на эту информацию.
— Ну хватит уже!
— Все-все, пошли обратно, по дороге расскажу.
Мы пошлепали сапогами в сторону города.
— Помнишь, я говорил, что «Кобальт» не отдает наружу нешифрованные фискальные треки?
— Ага.
— Есть одно исключение. Несовершеннолетние. Опекуны могут получить их треки в открытом виде. Безопасность и все такое.
— В этом есть смысл, — признал я, приложив ситуацию на себя, — я бы не отказался. Мало ли, куда дочку занесет.
— Так вот, Невзор, директор «Макара», имеет доступ к трекам воспитанников и даже обязанность их мониторить. Но не умеет. Он вообще дремучий, как лесной пень. Отчеты же с него требуют. Он попросил меня посмотреть, нет ли каких-то аномалий. Это конечно, насквозь незаконно, но я к этому отношусь философски, ты знаешь. Так что поглядел и сказал, что все в порядке.
— А на самом деле? — догадался я.
— Изредка, то один, то другой ребенок тащится ночью на болота. Нечасто. По одиночке. Но регулярно. Я не стал говорить Невзору, решил сначала глянуть сам. У детей и так свободы с гулькин хрен теперь — ни тебе на стройке пошалить, ни дымовуху запустить, ни покурить за школой, ни по помойкам пошляться. Не хочу усугублять без нужды.
— Думаешь, дети просто гуляют?
— А ты в детстве не шлялся по ночам ни разу? Это же классика. Особенно для ущемленных в личной свободе подростков из детдома. Опять же, если посмотреть на даты, это всегда приходится на полнолуние. То есть почти светло, нет дождя, романтика. Как не прогуляться?
— Получается, очередной загул вот-вот? Может быть, прямо этой ночью?
— Может быть, — пожал плечами Петрович, — я думаю, ничего особо опасного в этом нет. Традиционные детские развлечения, рудименты обрядовой инициации.
Может быть, он и прав. Но он не видел, как молча бегут по болоту под луной черные силуэты. Если это традиционные развлечения, то ну их в жопу, такие традиции. Когда-то в элементы обрядовой инициации входил и ритуальный каннибализм.
— Нет, пап, я не в курсе, — сказала дочка. — Мы не обсуждали это. У них тут куча суеверий, представляешь? «Днем не говорят о ночи, ночью — о дне».
— И что это значит?
— Ну, типа, обсуждать ночную жизнь — табу.
— Что за ночная жизнь в шестнадцать лет? Ночью спать надо!
Фыркнула, посмотрела на меня с жалостью. Ничего-то эти взрослые в жизни не понимают.
Лайса меня поддержала:
