Оставив детишек развлекаться, пошел искать Антонину. Уж не знаю, что там насчет пропадающих детей, но у девочки явно серьезные проблемы. Как ответственный взрослый человек я должен поговорить с ее родителями.
Нашел на кухне, где она шуршала возле плиты, что-то быстро обжаривая. Пахло вкусно.
— Антонина Геннадьевна…
— Просто Тоня, что вы! А то я чувствую себя старухой… Хотите оладушек? Правда, холодные, со вчера остались.
— Не могу отказаться, — признался я. — Оладушки — моя слабость!
— Так заходите почаще, я специально для вас жарить буду. Мне нетрудно, правда!
— Ну что вы Ан… Тоня!
— Ничего-ничего, я люблю кормить людей. На здоровье!
Она поставила передо мной тарелку с оладьями и блюдце с медом.
— Компот?
— Это было бы слишком прекрасно!
— Сейчас налью.
— Тоня, — сказал я, уминая оладьи, — мне неловко поднимать эту тему, и я, разумеется, лезу не в свое дело, но так вышло, что я говорил сегодня с вашей дочерью.
— Ах, Катенька и ее мрачные фантазии?
— Я последний, кто будет учить кого-то, как надо воспитывать детей, но мне показалось, что у девочки проблемы. Не могу пройти мимо, уж извините.
— Конечно, Антон, разумеется, я вас понимаю. Вы знаете, Катя с детства очень впечатлительный ребенок. Наш развод с ее отцом… Очень ее травмировал. Увы, он был неизбежен в тех обстоятельствах, но в ее возрасте… В общем, она так и не приняла отчима. И теперь проецирует на него всякие ужасы. На него — и на этот дом. Отторгает действительность, которая ей не нравится.
— Вы показывали ее врачам?
— Конечно! Само собой!
— И что они говорят?
— Пройдет с возрастом.
— Так и говорят? — не встречал психолога, который вот так просто выпустил бы из цепких лапок пациентку. — А какой диагноз? Какая терапия?
— Какой диагноз, что вы, — мягко засмеялась Антонина, — какая терапия! Просто детские фантазии!
— А вы какому врачу показывали? Психологу? Школьному, муниципальному, частному? Или психиатру?
— Ой, да всяким показывали! — отмахнулась женщина.
— И никакого диагноза?
— Я же говорю — фантазии, само пройдет!
Черт, да мозгокрутам здорового человека покажи — и он от них выйдет с тремя диагнозами, назначением в терапевтическую группу, расписанием сеансов на полгода и рецептом на трех листах убористым нечитаемым почерком! А ребенка с попилами на руках вот так послали? Что-то Антонина путает.
— У вас же должен быть приписан детский психолог, — припомнил я федеральные нормы на ювеналку, в которых натаскался, выкручивая из этой мозгорубки Настю. — Как у муниципального детского учреждения постоянного содержания. Можно с ним поговорить? Вы уж простите, но я беспокоюсь за девочку.
— Ну что вы, Антон, не волнуйтесь, у нас все под контролем… — занервничала женщина.
— Здравствуйте, Антон! — на кухню зашел директор, Невроз… Ах, ну да, Невзор. Недолевич. — Инспектируете меню наших воспитанников? И как вам?
— Великолепно! — не покривив душой, признал я. — Сам бы тут столовался! Ваша жена прекрасно готовит!
— Да, Тоня — отличный кулинар, и очень заботится о детях. Мне с ней очень повезло. А о чем вы тут спорили, если не секрет?
— Антону Катюшка наплела своих ужастиков, — пожаловалась женщина, — он и забеспокоился.
— Ах, Катя… — понимающе вздохнул директор. — Ну да, ну да. Пойдемте, Антон, поговорим в кабинете.
В кабинете было сумрачно. Я заметил, что в Жижецке любят зашторивать окна днем. Может быть, им надоел вечный дождь за стеклом? Вот и здесь — глухие тяжелые шторы, горит настольная лампа.
— Давайте присядем, — гостеприимно сказал директор, — хотите выпить? У меня неплохой коньяк.
— Разве что капельку, — согласился я.
Он отвернулся к шкафу и зазвякал стеклом, а я огляделся. Небольшое помещение, письменный стол, книжные полки, два кресла и столик между ними. Нет ни компьютера, ни ноутбука, что удивительно. Не на бумаге же он отчетность ведет? В кармане дрогнул смарт. Я вытащил и посмотрел — на экране Нетта с завязанными глазами, заткнувшая пальцами уши. Над ней написано: «Нет сети». Надо же… Есть такие места на свете?
— Да, здесь не берет, — пояснил директор, увидев мои манипуляции. — Это очень старый дом, причудливая архитектура.
— Можно же репитер поставить…
— Можно, но я не хочу. Признаться, я не любитель цифрового шума. Вы, наверное, заметили, в Жижецке его гораздо меньше, чем… Чем в других местах.
— Да, — подтвердил я, — сеть тут слабая.
— У нас как-то не прижились эти новшества, даже среди молодежи. А уж у старшего поколения и вовсе не принято. У меня, конечно, есть мобильник и компьютер, по должности положено, но здесь, в кабинете, зона тишины.
«Мобильник»? Он сказал «мобильник»? Сто лет не слышал этого слова. Он, небось, кнопочный, размером с кирпич и с выдвижной антенной? И в него надо говорить ртом, прижимая к уху? Да, тут и правда заповедник.
— И что, дети не чатятся, не играют в игры, не сидят на соц-поинтах?
— Знаете, нет.
— Удивительно, — сказал я недоверчиво, припомнив подростков в гостиной, уткнувших носы в смарты.
— Не смотрите на наших воспитанников, это исключение, — заметил мое недоверие директор. — Они все-таки из другой среды, и мы не принуждаем их ломать привычки. А местные дети, вы удивитесь, совершенно не подвержены этой цифровой заразе. Они получают необходимый минимум компьютерной грамотности в школе, но и только. Зато как дружно они играют на улицах! Обратите как-нибудь внимание, здесь очень много детской уличной активности. Например, сейчас все очень увлечены археологией. У нас тут древние могильники, слышали? Дети активно помогают в раскопках.
— Надо же, давно не видел детей на улицах. Кажется, это не одобряется ювеналкой? Беспризорность, пренебрежение контролем перемещений…
— У нас очень тихий и безопасный город, Антон.
— А как же Бабай? — не удержался я.
— Думаю, это скорее страшилка и часть городской мифологии. Вы же… дружите с Лайсой, да? Спросите у нее — у полиции нет ни одного тела. Да, люди пропадали, — поднял он руку с бокалом, предостерегая меня от возражений, — но, обратите внимание, только приезжие. А приезжие что? Как приехали, так и уехали…
Я мог бы поспорить — сам видел следы крови на полу, и в сумке у меня лежит планшет пропавшего человека, — но не стал. Попробовал коньяк — действительно, недурной.
— Так вот, Катя, — продолжил директор. — Девочка, конечно, глубоко травмирована разводом родителей и переездом в Жижецк. Ей было восемь лет, самый беззащитный возраст. Уже нет детской приспособляемости и еще нет подросткового отстраивания. Кроме того, у нее повышенная лабильность психики, она склонна накручивать себя до истерик. Ее брат, Виталик, повзрослее, он принял ситуацию более спокойно, увидел в ней положительные моменты, хорошо адаптировался, нашел себя в новых обстоятельствах. Играет в группе, неплохо учится, нормально коммуницирует со сверстниками, приемлемо социализирован — для современного подростка. А Катя, увы, замкнулась в себе и своих мрачных фантазиях. Девочка крайне невротизирована, боюсь, она иногда доводит себя до настоящих галлюцинаций. Однако все не настолько плохо, чтобы требовало медицинского вмешательства. Пубертат пройдет, психика стабилизируется…
— А кто это определил? Ну, необходимость вмешательства?
— У меня психологическое образование, — сказал директор, — я совмещаю здесь ставку психолога.
— Так можно? — удивился я. — Разве в этом нет конфликта интересов?
— Это не совсем правильно с точки зрения штатного расписания, — признал он, — но у нас кадровый дефицит. Вынужденная мера.
— Кроме того, разве вы можете работать как психолог с собственной падчерицей? Насколько мне известно…
— Да-да, формально вы правы, — перебил меня директор, — это действительно сомнительная практика. Однако сошлюсь, опять же, на вынужденность этих обстоятельств. В городе есть еще психологи, но они не особо стремятся работать с детдомом. Оплата крайне скудная, а дети проблемные — уже в силу своего статуса. К сожалению, все наше учреждение тащим мы с Тоней сами, своими силами. Не хотите, кстати, помочь? У нас очень не хватает воспитателей. Оклад, конечно, крайне скромный…