— Не понимаю, — сказал я Петровичу, — в чем тогда смысл всей этой виртуальной движухи. Денег «Кобальт» не зарабатывает, искусственный разум ему, оказывается, тоже не нужен. Зачем?

— Как тебе сказать, Антох… — протянул он задумчиво. — Вот тебе, к примеру, нравится, как устроено общество, государство и мир в целом?

— Ну, как по мне — довольно херово все устроено. Но не хуже и не лучше, чем было всегда.

— И в чем причина этого? Кто, так сказать, виноват, и что с этим делать?

— Без понятия. Неправильное устройство общества? Нужны перемены? Во всяком случае, так пишут в политических пабликах, но я до них не большой охотник.

— Антоха, все взыскующие перемен и прочего счастия народного наглухо игнорируют единственный реально значимый факт. Проблема любого общества не в том, что у них монархия или теократия, демократия или диктатура, олигархия или анархия. Проблема в том, что оно состоит из людей. Пока кто-нибудь не найдет, как решить именно эту проблему, все потуги на «перемены» в историческом смысле обречены.

— Не то чтобы мне было очень интересно, Петрович, — вздохнул я, глядя на него поверх бокала с коньяком, — но мне, очевидно, полагается изумленно всплеснуть руками и спросить: «Как так?». Считай, что я это все проделал.

— Любые перемены, Антоха, упираются в то, что люди эгоистичны, глупы, непредусмотрительны, легко поддаются манипуляциям и никогда не руководствуются логикой. Даже самая кровавая смена общественных декораций этого не меняет.

— Допустим, — у меня не было настроения спорить, — и что теперь? Ничего не делать? Нет, меня, лентяя, это устраивает, но…

— А вот тут приходит время «Кобальта»! — воодушевленно взмахнул бокалом Петрович. — Чтобы исключить злоупотребления в управлении обществом, надо внедрить объективный контроль с обратной связью. Человек не может быть объективен. Человеку нельзя доверить контроль, потому что он обязательно им воспользуется в дурных целях.

— И вы хотите поставить ИИ посредником промеж людей? — догадался я.

— Ты здорово упрощаешь, но, в целом, да. Вот, допустим, коррупция. Явление, которое не было устранено ни при одном общественном строе, потому что борьба с коррупцией — это перераспределение средств, в процессе которого коррупционеры коррумпируют антикоррупционеров.

— Да и хер бы с ней… — вяло ответил я, вспоминая, сколько раз за свою жизнь давал взятки.

— В последнее время ее пытались устранить полным контролем над средствами чиновников, — не унимался Петрович, — но в результате лишь появился слой чиновников-контролеров, которые немедленно начали брать взятки с остальных.

— Предсказуемо.

— Но что, если контроль полностью автоматизирован? Исключаем человеческий фактор — исключаем злоупотребления.

— Звучит страшненько.

— Только на взгляд дилетанта. На самом деле мы уже некоторое время живем в мире, где большая часть судебных процедур автоматизирована, то есть компьютер в самом прямом смысле распоряжается нашей жизнью. И никого, заметь, не смущает, что камера на дороге фиксирует нарушение правил, программа оценивает степень вины, система выносит приговор и приводит его в исполнение, списав деньги с твоего счета. То же самое с неуплатой налогов, курением в неположенных местах и кучей других нарушений. Да весь административный кодекс сейчас на автоматике! Ты когда в последний раз слышал о взятке полицейскому?

— Не помню.

— Именно! А ведь казалось, что это победить невозможно, потому что кто проконтролирует контролера?

— Я понял твою мысль. И как скоро у нас будет киберпрезидент?

— Антох, нам нужен не президент, а сисадмин!

В общем, тогда он меня в директора не уговорил. Согласие я дал позже, уже в конце лета, когда в гости к нам непринужденно заявился Кеширский.

— Ну что же… — сказал он, оглядел наши казенные апартаменты. — Бедненько, но чистенько.

Свою знаменитую белую шляпу он держал в руках, не найдя взглядом достойного места, чтобы ее положить.

— Антоша, дружок, — начал он, осторожно устроившись на стуле, — ну почему такой занятой человек, как я, должен ехать тебя уговаривать?

— Наверное, потому, — проницательно ответил я, — что Вассагов не может заставить меня силой. Кстати, почему?

— Некие традиции и устаревшие, но все еще милые сердцу договоренности, — вздохнул гость, — не одобряют силового вмешательства на дружественной территории. Это было бы… неэтично. А местные акторы сейчас не в том положении, чтобы нам помочь.

— И что же вам надо?

— Вернуть твою пропавшую любовь. Простите за неделикатность, — кивнул он помрачневшей Марте, — но я предпочитаю называть вещи своими именами.

— Вы хотите вернуть не мою любовь, а отмычку от города. Это наводит меня на мысль, что ключ от него вы проебали.

— Фу, как грубо, Антош! Ты всегда отличался неумением выразиться изящно. Впрочем, это и подкупало аудиторию.

— Дрей Дреич, давайте начистоту — дочку я вам не отдам. Мне больше не нужна Анюта, я отпустил ее, и вам советую. У меня есть семья, жена, дочь, работа, а даже самая безумная любовь со временем проходит.

— Уверен? — уточнил Кеширский неожиданно жестко, как будто отбросив привычную маску расслабленного плейбоя. — Обстоятельства ведь могут измениться.

— Никогда не был ни в чем уверен так прочно, — подтвердил я. — Готов принять последствия своего выбора.

— Ну что же, дело твое и последствия на тебе.

Кеширский откланялся, а я решил, что мне лучше пока не покидать Жижецк и иметь надежную «крышу». Утешая рыдающую Марту (Кэш ее здорово напугал), решил, что черт с ним, побуду директором. Жилье и какая-никакая зарплата нам не помешают. Опять же, Настя школу закончит спокойно.

Насте в «Макаре» нравится. Она тут «дочь директора» и первая помощница. Взяла на себя большую часть хозяйственно-административных хлопот, пока я вытаскивал из глубин клинической, на грани комы, депрессии Марту. Моя блудная супруга потеряла себя настолько, что я даже от бессилия обратился за советом к Вассагову, который тогда еще не уехал из города.

— Вы, уважаемый Антон, — сказал безопасник с умеренным сочувствием, — наблюдаете заключительную фазу ситуации «брошенная тульпа». Они не так самостоятельны, как им кажется. Марта Менделева должна была исчезнуть пять лет назад, но помешала ваша привязанность. Бросив вас, она вернула процесс к естественному ходу вещей.

— И что же делать? Я не хотел бы ее потерять.

— Вы не будете по ней горевать, — равнодушно сказал Вассагов, — даже если сейчас вам кажется, что это не так. Через несколько дней она превратится в смутное воспоминание, через неделю — сотрется и оно. Даже печать в вашем паспорте исчезнет. Тульпы — воплощенная разумом навь, и исчезают без следа, как только перестают быть кому-то нужны. Так что не мучайтесь угрызениями совести, вашей вины тут нет.

— А как же воспитанники «Макара»?

— Они были нужны друг другу и Невзору. Пусть даже последнему не вполне бескорыстно. Это был интересный эксперимент — смогут ли они существовать без своих создателей, если им дать нужные условия. И да, предупреждая вопрос: ваша так называемая дочь — совсем другое дело.

— Оставьте эти инсинуации, — огрызнулся я. — «Так называемая» и прочие заходы. Вы ее не получите.

— Вы всегда так забавно сопротивляетесь неизбежному, Антон! — засмеялся безопасник.

Но мне было плевать на его намеки. Я шел в больницу, где лежала тогда Марта, и, глядя на ее тонкий, исхудавший до лезвийной остроты профиль на подушке, врал, что люблю, что был дурак и не понимал своего счастья, что наплевать мне, каких глупостей она наделала, и что виноват в них я, а не она. Просил не оставлять меня одного и прочие слезливые глупости. То, что врут женщинам, лишь бы не плакали. Она не плакала, а умирала, но все равно помогло. И, когда Марта порозовела, задышала полной грудью и начала, наконец, реагировать на мое присутствие, мне в последний раз приснилась Анюта. Она была с зонтиком, но он исчезал на глазах, как будто медленно сгорая. И этот огонь сиял в ее глазах. Ее волосы развевались на невидимом ветру, превращаясь в темную пыль и уносясь вдаль. Тревожное багровое сияние подсвечивало ее нервным злым контражуром, совсем непохожим на тот манящий свет, который обещают в конце туннеля.