— Я ухожу, Антон, — сказала она. — Теперь уже совсем. Никаких больше флэшбэков, палиндромов, тяжелых снов и внезапных видений. Меня зовет Навь, прощай. Спасибо, что смог отпустить.

Я проснулся в слезах, как в детстве, но мне стало легче. Может быть, в том, что я говорю Марте, меньше вранья, чем я думаю. А если повторять это достаточно долго, то и сам поверю.

— Здравствуйте, господин директор, — оторвала меня от воспоминаний Лайса. — Благополучен ли контингент? Налажен ли учет туалетной бумаги на жопу населения?

— Кончай издеваться! — отмахнулся я.

Полисвумен дали майора, и она повадилась дразнить меня за мое сомнительное директорство. С тех пор как Мизгирь сложил с себя мэрские полномочия и уехал из города, карьера Лайсы рванула вверх ракетой, и она всерьез предлагала мне идти к ней на службу. Заняться уже настоящим мужским делом, а не сопливые носы детям вытирать.

Я отговаривался тем, что воспитанники здоровы, соплей в носах не обнаружено, а криминальная обстановка в городе и без меня спокойная. На самом же деле я встрял в ситуацию «Если не я, то кто же?» и не видел из нее никакого выхода. После того, как желающие скормить детей местному мумбо-юмбо перевелись, в директора тоже больше никто не рвался, и я, исполняя кое-как свое и.о., внезапно оказался человеком в фокусе чужих надежд. Это чертовски странно и утомительно, особенно для меня, с трудом привыкнувшего даже к одной дочери. Ответственность и я — непересекающиеся сферы, и пересекать их совсем не хотелось. Но пришлось. Уже через пару недель я знал, у кого прыщи, и она страшно переживает. У кого кривые зубы, и она не улыбается. У кого перхоть, с которой он безуспешно борется какой-то шарлатанской химией, а кто химией же свои волосы спалил, в попытке их обесцветить. Я узнал, кто по кому вздыхает, и кто при этом безответно, а кто имеет шансы. Просветился на тему подростковых депрессий и молодежной моды и начал чувствовать себя многодетной мамой. Если бы не Клюся, которую я малодушно выставил между собой и девочками, я, наверное, был бы в курсе менструальных циклов. Это все доставало неимоверно, но когда я откровенно сказал, что мое директорство меня тяготит, и я планирую с ним завязать, то в личном составе случились три истерики (две женских и одна мужская), две депрессии и одна неубедительная попытка изобразить суицид. Так я и остался — умывальников начальник и мочалок командир.

— На твоих снова жалоба! — обозначила, наконец, Лайса цель визита.

— Что опять? — застонал я.

— Угроза насилием в группе по предварительному сговору.

— Всего-то угроза? — с облечением вздохнул я.

— Жертвы отделались легким испугом, но заявление написали. Я обязана реагировать. Уйми ты их!

— Не знаю, с чего там твои жертвы обделались, но ты прекрасно знаешь, что мои не начинают первыми.

— С их слов все звучит иначе.

— Как всегда?

— Как всегда. Но с этим надо что-то делать!

Получив на руки группу подростков-изгоев, неприязнь к которым со стороны сверстников после всех событий еще более возросла, я решил учить их драться. Ну не вязанию же их учить? Вязать я не умею. Все лучше, чем без дела болтаться, впадая в десоц и дебилизм. Я отродясь никого не тренировал, но оказалось, что у меня есть тренерская лицензия для работы с несовершеннолетними и педагогические курсы, дающие право преподавания физкультуры в средних учебных заведениях.

— Не благодари, — буркнул Петрович. — Защита в этих базах «от дурака». Они никому не интересны и не верифицируются. Мастер спорта ты настоящий, а приписать к нему остальное — фигня.

Сначала шло очень тяжело. Детишки неспортивные, а представление о единоборствах почерпнули из кино. Даже в песочнице совочками не дрались никогда. Самые умеренные физические нагрузки их удручали, а регулярность и дисциплина занятий вызывали протест с топаньем ножками. Случайный синячок, неизбежный при контактном спарринге, мог повергнуть нежное дитя в уныние и слезы. Но раскачались на удивление быстро. Через месяц уж бегали как лоси и лупили друг друга ногами с непосредственностью кенгуру — и это детишки, которые не поднимали ничего тяжелее смарта!

— Во ты тугой, — хмыкнул Петрович, когда я поделился тренерской гордостью, — они же тульпы, а ты фиктор. Ты из них можешь, как из говна, лепить.

Вот тут-то я и заколдобился. Это уже перебор. Что-то из разряда власти демиургов, каковая неприлична смертным. Что мне с этим делать-то?

Однажды я ликвидировал прыщи одной убедительной речью, что «скоро пройдет», чувствуя себя при этом злым колдуном. Почему злым? А колдуны не бывают добрыми. Выйдя за пределы человеческих возможностей, автоматически выходишь за границы человеческой этики. Поэтому, например, монарх неподсуден обычному суду.

Однако, возвращаясь к претензиям Лайсы, — вскоре вечные жертвы буллинга превратились в сплоченную боевую группу, сильную в первую очередь мушкетерским принципом «Один за всех, и все за одного». Цепляться к ним стало небезопасно, и, несмотря на жесткие принципы пределов самообороны, которые я им внушал, жалоб от непонятливых поначалу было много. Сейчас даже самые тупые усвоили, что трогать «макарскую странь» — себе дороже.

— Лайса, я поговорю с ними.

— Ты всегда так отвечаешь, — вздохнула она.

— И всегда честно. Сама-то как?

— Не знаю, не спрашивай, — отмахнулась полицейская, — даже по бабушке заскучала, представляешь?

Архелия Тиуновна сочла свой долг исполненным и покинула бренный мир окончательно. Я об этом узнал первым по возвращению кота. Теперь я снова его вижу так же ясно и индивидуально, как личные граффити на стенах. Да, я знаю, что граффити — это просто меняющие цвет микрочастицы в красках, управляющиеся через наночипы, получающие энергию от электромагнитных полей, тепла и света. По крайней мере, некоторые из них. Из частиц создаются моментальные картинки, которые для всех, кроме адресата, лишь узор пыли на стене. «Кобальт» постепенно превращает мир в свой монитор.

— Людям в наше время хватает развлечений, — вещал Петрович, — этого добра вокруг хоть жопой жри. Им не хватает чертовых нормальных отношений. Горизонтальные связи: дружбу, любовь, семейность, простое приятельство даже — столько лет вытравливали из общества, разводя людей по личным углам, натравливая друг на друга и торгуя их вниманием. Нынешний пользователь энпээснее энпээса: огороженный по самое некуда, натасканный на рефлекторное реагирование, до усеру боящийся любых отношений, кроме товарно-денежных. В игру их затягивают не квесты, бои, фарм и крафт. Они влипают в искренность и живость нашего мира, который стал более настоящим и честным, чем реал. Я говорю «нашего», Антон, потому что он всем этим обязан фикторам, таким, как ты.

— Ну вот, — мрачно ответил ему я, — скоро наш мир превратится в эту, как ее… Древнее кино-антиутопия такое было еще.

— Матрица?

— Она. Будут все лежать в желе со шлангами во рту и в жопе.

— Глупости, Антох. Никакой «Матрицы» не получится, потому что она нафиг никому не нужна. В том кино из людей извлекали энергию, а на самом деле, что из них можно извлечь? Разве что говно. Люди не хотят бежать от реальности. Они хотят реальность, в которую хочется сбежать.