– Я родителям сказала… – оборонила тихо, на меня не глядя.

Блядь.

– Я сам с ними поговорю, объясню. Пусть меня долбанутым считают.

– Не нужно, – Вика улыбнулась грустно. – Я чувствовала, что ты не готов, но когда предложил, очень обрадовалась. Я скажу, что это предварительно, без всяких дат. Потом что-нибудь придумаю.

Она встала с изящного кресла и ко мне подошла, села рядом, ладонь мою взяла.

– Я люблю тебя, Вадим, – сказала просто. Мы с ней любовными признаниями не обменивались, а приставку «любимый» – я не воспринимал всерьез. Про заверения у меня в кабинете и говорить нечего. А сейчас верил, хоть и не хотел ее любви.

– Не хочешь жениться, не нужно. Просто позволь быть рядом.

– Вика, – я повернулся так, чтобы видеть ее лицо, глаза, и чтобы она видела, – я не уверен, что вообще когда-нибудь снова женюсь. Я не могу дать тебе то, что ты заслуживаешь, – улыбнулся мягко. – Ты женщина, и хочешь семью, а я потерял. Другой у меня не будет. Зачем тебе тратить время на меня?

– Затем, что люблю…

Так просто, если любят в ответ. Так сложно, если отвечают молчанием.

– Вика, подумай хорошо, не разбрасывайся своей душой впустую.

Она отпустила мою руку, ногу на ногу положила и взглянула рационально, без лишних эмоций:

– Помнишь, ты спрашивал о причинах моего отъезда после школы? Я расскажу. Сейчас это вовремя.

Я немного удивился, но Вика была такой напряженной, натянутой – пусть выскажется.

– Тем летом я узнала, что у отца любовница есть. Совсем молоденькая девушка, младше меня, представляешь? Она ребенка ему родила. Я не знаю, что с ней случилось, – сглотнула Вика, – она покончила с собой. Почему-то. У отца тогда карьера в гору пошла, пост важный…

Я не перебивал, но сам анализировал. Если девушка действительно была критически молода, мог шум подняться… А чтобы его не было… Блядь, я ничего не мог утверждать, но точно знал, что в нашем обществе все может быть. Хреново.

– Отец домой его принес. Мы должны были сделать вид, что этот ребенок мамин! Двухлетняя девочка! Такой абсурд! – вспылила Вика, словно заново девчонкой семнадцатилетней стала. – Я разозлилась очень. Тебе не сказала – стыдно было признаться. И отец запретил. Разругалась со всеми, включая тебя. Умчалась к подружке во Францию.

Вика посмотрела на меня как-то смущенно и призналась:

– Помыкалась там пару лет: без денег, без связей, официанткой подрабатывала. Потом вернулась мириться. Сложно мне без денег, – сказала с вызовом. – На них я свои принципы обменяла.

Если ждала от меня осуждения, то я сам тот еще «моралист». У меня внутренней святости не хватает, чтобы людей судить.

– Когда вернулась, познакомилась с Алисой. Ей было четыре. Она была никому не нужным ребенком: нелюбимым, одиноким. У нее были проблемы с развитием. Мне стало жаль ее… – Вика задумалась, полностью погрузившись в воспоминания: – Я пошла к отцу, потребовала денег и забрала Алису в Париж. Там специалистов нашли, вытянули ее. Мы стали очень близки, – она тепло улыбнулась.

В этот момент я понял, что не буду рассказывать о выходке Алисы: они слишком нежно относились друг к другу. Не хочу еще одну семью разрушать.

– Она с няней часто ко мне прилетала, когда я обосновалась во Франции, – Вика снова на меня поглядела и по волосам пальцами провела: – Ты мечешься. Ты мучаешь себя и будешь мучить ее. Я знаю это. Мой отец остался в семье, но лучше бы ушел. Не терзал мать! Сам терзаться перестал быстро, – горько проговорила.

Я почувствовал, как уголок рта кривится в насмешке над самим собой. Как гадко звучит. Ведь я такой же мерзавец, пусть не один в один, но ряд предателей и изменников у нас с Зиминым общий. Да и не только с ним. Странно, что Вика, в юности пострадавшая от поступка отца, встала в ряды женщин, позволявших себе очароваться женатыми мужчинами. Какая тонкая материя наша психика: сначала бежим от жутких триггеров, потом догоняем их, ломая ноги. Я не считал себя соблазненным или привороженным агнцем божьим, но мы ведь оба понимаем, что некоторые поступки распаляли мои инстинкты и взращивали страсти порочные. Тогда это было наваждением и помутнением. Я думал членом – теперь точно знаю, как это бывает. А вот потом…

Потом виноват больше: гнев, ярость, желание разрушать и причинять боль толкали дальше, в пучину чужого и совсем не нужного. Я вытрахать пытался не только любовь к жене и эмоциональную зависимость от нее, я душу свою препарировал и выжигал. Я ненавидел Катю и ненавидел себя. Ненавидел за свою вину! Меня рвало изнутри, когда документы из дома забирал, хотелось орать и крушить, а она вся такая спокойная, про человеческое достоинство забыть не может! А я ничтожен в своих низменных пороках. Как меня тогда понесло! Мать позвонила, напомнила про совместный ужин, и я Вику схватил и поехал: надо же родителям рассказать, что больше не семейный человек! Шок. Непонимание. Ошеломленное молчание. И они тоже вели себя с достоинством! Кругом одни эмоциональные импотенты! Я уступил ярости и хотел, чтобы все были в ярости. Но это чувство скоротечно, как и страсть без сердечной подпитки. Гнев прошел, но оставил свои разрушительные следы. Изменились все. Катя прошла через боль предательства, потеряв уверенность в незыблемости искренней любви. Моя дочь резко повзрослела, познав утрату надежного дома. А я дожил до тридцати шести и понял, что так и не повзрослел. Не научился элементарному и такому важному состоянию души – признавать свои ошибки, искренне сожалеть о содеянном, не маскируя и не перекладывая вину. Я и сейчас этого не умел. Мне еще учиться и учиться, и нет гарантии, что освою эту науку. Плыть по течению всегда легче, чем грести против судьбы. Соблазниться проще, чем противостоять искушению. Просить прощение надежней, когда уверен, что простят.

– Вадим? – тихо позвала Вика.

Я осмысленно взглянул на нее. Что я могу дать женщине? Если себя не знаю. Не понимаю. Прошлое отпустить никак не могу. Но как раньше уже никогда не будет. Мы каждый день новые и с этим нужно как-то жить.

– Вика, мы не нужны друг другу, – я знал это, потому что помнил, что в сердце происходит, когда человек необходим. – Не нужно.

Она мягко улыбнулась и к щеке моей руку приложила:

– Мне ты нужен. Я люблю тебя и не знаю, что делать с этим чувством! – страстно призналась прежде, чем смущенно добавить: – Не хочу, чтобы наше расставание было таким скорым после предложения. Ведь всегда есть надежда, правда?

Понятно все. Сохранить лицо хочет.

– Я виноват в этой глупости со свадьбой, поэтому смело вали все на мою ебанутость, – и хмыкнул невесело. – Ты радоваться должна, что такое «счастье» тебе не привалило.

– Тебе нужно время, и я дам его тебе, – и ко мне потянулась, губу прихватила. – Давай не будем рубить с плеча, – прошептала, привычно к паху потянувшись. Я поймал запястье и отстранился: не хочу.

– Если буду проблемы, звони, – я поднялся. – Прости, Вика.

Перед ней извиниться легче, чем перед той, что чашу моей вины до дна выпила. С Катей в тысячу раз сложнее, но только она женщина моей жизни, и я не знал, как мне ее вернуть. Возможно ли невозможное? Сказала ведь, что не нужен. А Мальвина моя слов в пустоту не бросает. Но с Викой в любом случае все. Надеюсь, развяжемся быстро и без истерик. Наверное, подарить ей что-то нужно. Не в качестве откупа, но компенсации. Блядь, у меня как в той сказке: направо пойдешь – коня потеряешь, налево – костей не соберешь, а прямо вообще хана. А мне как раз прямо.

– Вадим, – я уже был в дверях, – я люблю тебя. И понимаю. Всегда буду понимать. Помни об этом.

Ну да, ну да: и понимать, и принимать. Это все прекрасно, но ничего общего с настоящими чувствами не имеет. Намек ясен. Сильно просто и по-взрослому не будет.

Катя

Кажется, дед Мороз под новый год решил сделать мне подарок. С сетью фитнес-клубов, в которой Светка моя работала, переговоры почти месяц велись, и наконец наметился прогресс. Премиум-сегмент – мозги делает знатно. Причем как клиента – меня ублажали, как партнера – нагнуть пытались. По цене и процентам от продаж пришлось уступить.