Мы обменивались красноречивыми яростными взглядами: я мысленно накрутила себя, а его эгоистичная манера не признавать косяков напалмом сердце выжигала. Сейчас я ненавидела его!

– Уверена? – он кивнул на чемодан, пронзая холодом интонаций. – Если уйду, завтра по-другому разговаривать будем.

Вадим не пошел по пути раскаяния и искренности, он снова наседал и угрожал. Но я не его оппонент, я женщина. Жена! И попытки давить на меня всегда были неудачными. Пора бы запомнить. Фиговая тактика выбрана. Очень.

Я гордо голову вскинула, отвечая не менее ледяным взглядом. Неужели ждал, что просить остаться буду, в ногах валяться после унижения от предательства?! Вадим либо настолько самоуверен, либо меня считал тряпкой, либо не хотел оставаться и искал способ сделать это, разделив вину со мной. Отлично, пусть валит! Если уйдет сегодня, то завтра я подам на развод!

– Уверена.

Вадим заскрипел зубами и презрительно чемоданы осмотрел.

– Жалеть не будешь?

Я промолчала, глядя сквозь него. А ты не будешь?! Хотелось крикнуть, но я терпела, нельзя в истерику срываться. Ника дома.

– Ну жди адвокатов тог…

– Пап, а ты куда? – Ника выбежала в коридор и с недоумением глазами захлопала.

– Завтра утром приеду, в школу тебя отвезу, Земляника, – моментально переменился и обнял ее крепко-крепко. – Я люблю тебя, доча. Очень люблю, – Вадим в светлую макушку поцеловал ее и поднялся, уже тише добавив: – Ебанутая ты, Мальвина. Совсем ёбнутая.

Я стояла с открытым ртом и провожала его спину. Никогда не думала, что муж от меня уйдет вот так – с непробиваемой уверенностью в собственной исключительности и абсолютно без страха больше не войти в эти двери. Теперь я точно знала, как рушится жизнь: когда любимый муж, единственный, венчанный, бывшим становится. Чужим… Значит, крепко держит его та, другая. Возможно, любит ее даже. Так уверенно к просто «увлекся» не уходят. А меня, получается, не любит? Я рот кулаком заткнула, глотая всхлипы.

– Мам, а куда папа уехал? – встрепенулась, мгновенно слезы утирая, улыбку беспечную натянула. – В командировку, да? – предположила Ника, в лицо мне заглядывая неуверенно.

Дети чувствуют настроение взрослых, и во мне росло осознание конечности счастья женского, а вместе с ним боль душевная. Я подавила ее и уверенно в глаза дочери посмотрела. Нельзя плакать и ругать Вадима. Отец все же. Я ведь не святая, не ангел совсем. Меня душила обида, хотелось рассказать Нике, каков подлец ее любимый папа. Чтобы на моей стороне была. Чтобы отца осудила. Чтобы Вадим глазами родного ребенка увидел, что предатель. Но так нельзя.

Обида рано или поздно притупится, придет принятие и смирение, а с маленьким хрупким человеком эта боль останется надолго.

– Ник, – я присела на ее уровень, чтобы не смотреть с высока, – мы с папой решили пожить отдельно.

– Почему? – недоумевала она.

– Так бывает, доченька. Бывает, что людям вместе тяжелее, чем порознь.

Нет, это ему легче! А мне невозможно совсем. Сейчас сердце болит по-настоящему. Но этого я никогда вслух не скажу.

– Вы разведетесь, да? – очень серьезно спросила она. Умненькая не по годам. Что же ты понимаешь все с полувзгляда… – У Алены Мацкевич из нашего класса родители развелись. Аленка сказала, что папа к стерве силиконовой ушел.

– Ника! – меня аж встряхнуло. Алена эта слова мамы повторила. Нельзя так. Как бы я ни страдала, ни злилась, а нельзя, чтобы ребенок обиду с матерью делил. Вадим оказался неверным мужем, но отец хороший, и Вероничку любит. – Это наше с папой общее решение. Он никого не бросает. – Я врала, потому что думала совсем по-другому. Это его вина и только его. – А тебя папа любит и всегда любить будет, – говорила спокойно, а слезы все равно по щекам бежали.

Я обняла дочь крепче, прижала к себе, губу прикусила, чтобы не видела и не слышала моих рыданий.

– Я люблю тебя, девочка моя. Очень люблю.

Только она и осталась от любви моей великой. Сладкой, терпкой, страстной и… горькой. В прах она обернулась. Значит, нет любви вечной. Не бывает…

Вадим

Во мне все полыхало от гнева и ярости, когда сорвался с места, уносясь вверх по Садовой. Как же Катька бесить порой умеет, просто швах! Вещи мои собрала, слушать не хочет, запросто так семью похерить решила. Из моего же дома выгнала без права на последнее слово!

Я заглушил едва различимый шепоток совести: ты сам все разрушил и каяться не торопился. Я резко ударил по сигналке, когда мой хищный «Мaserati Levante» чуть не подрезало какое-то ведро с гвоздями! Да, я виноват и сейчас исправлюсь! Поеду к Вике и расставлю точки в правильных местах. Для нее невозможен секс без обязательств, а я Катю люблю и уходить из семьи не хочу. Я не искал таких приключений, они сами меня нашли: измен я тоже не приемлю, но отрицать, что не хотел бы вспомнить сладость близости с Викой, обман самого себя. Я хочу трахнуть ее. Отыметь так, чтобы закрыть этот вопрос раз и навсегда. Но сейчас понимал, что просто сделать и забыть не выйдет: она не даст, а может и сам не смогу. Не знаю. Я сейчас ни в чем не уверен.

Я поднимался в роскошном лифте не менее шикарного отеля с видом на Кремль. Хорошее место выбрала, чтобы аркан на меня набросить. Извинюсь перед Викой за то что голову морочил, скажу, что не могу так Катю свою обидеть. Она и Ника для меня на первом месте. Да, так и скажу.

Я открыл люкс на крайнем этаже своим ключом, стучать не стал. Тут же окутал интимный полумрак со свечами и запахом пряной ванили. Напряжение сразу прошило, когда потянул дверь в спальню. Она поддалась, и я окунулся в мягкий свет, дурманящий голову. Вика из него была соткана. Совершенно обнаженная, только туфли и невероятное бриллиантовое колье, мерцающее на пышной груди.

Я сглотнул напряженно, впуская в себя хмельную страсть. Лжец. Я искал оправдание своему приезду, но в душе знал, что еду трахаться: сочно, громко, пошло. Чтобы она кричала от восторга, а я рычал от удовольствия. Я нихрена не стойкий оловянный солдатик. Совсем не святой праведник, чтобы от такого подарка отказаться.

Я сорвал с себя пиджак и рубашку, прежде чем Вику на кровать толкнуть. Никакой нежности и разговоров. Никаких условий. Никаких «нет»!

– Вад… – я не дал сказать, рукой ей рот закрыл и ноги широко развел. Меня разрывало при виде золотистой плоти с темной сердцевиной. Брюки не снял, только приспустил, болт напряженный в руке взвесил и нетерпеливо воткнул, жестко тараня изнывающее лоно. Негой захлебнулся и руку изо рта ее убрал, на лобок перемещая, растирая клитор влажный. Я не позволял ко мне тянутся, грубо ее зафиксировав, но Вика кричала и извивалась, распаляя меня все сильнее. Я сохранил остатки разума и успел достать член, кончая на атласные простыни.

– Наконец-то! – простанала она и поднялась. Брюки мои спустила вместе с боксерами и член насухо облизала, стирая следы соков и семени. Ствол каменный, а яйца звенят от спермы накопившейся, пока до капли не выдавлю – не слезу. Вика подготовилась и потянулась ко мне с презервативом. Я предусмотрительно взял другой, из тех, что на тумбе лежали, и натянул гандон на подрагивающую плоть. Резко перевернул, голову в подушку уткнул и сзади пристроился. Дальше творилось безумие, бурное и непристойное. Упал без сил уже под утро. Жесткое, бредовое утро.

Я открыл глаза, как в хмельном тумане. Сощурился на яркое солнце, заливавшее комнату. Какой-то задней мыслью отметил, что сегодня будет хороший день: морозный, но ясный. Сел в кровати и сразу споткнулся взглядом о смятые простыни со следами спермы и смазки. Напряженным взглядом спальню обвел: использованные презервативы и изорванные упаковки от них. Вот это блядство. Натуральное гребаное блядство! Гандон я, а не те скафандры, что свидетельствовали о моем падении.

Я был один в постели, но в ванной явственно текла вода. Что же я наделал… Пиздец. Полный пиздец! Я сипло воздух из легких выпустил и косым взглядом на плече полоску алую заметил. Вскочил резко и к зеркальным панелям спиной встал. Все исполосовано ногтями.