— Бек, — стону я, когда он целует меня ниже пупка. — А если они нас услышат?

Я чувствую дыхание от его смеха на своей коже.

— Тогда они узнают, как хорошо я забочусь о своей девушке.

Я внутренне схожу с ума от того, как он говорит «моя девушка», когда он проводит пальцем по моей мокроте. — Или, лучше сказать, моя невеста.

Я никогда ничего не делала, если бы знала, что другие люди могут меня услышать. Наверное, я никогда не хотела кого-то настолько сильно, чтобы не дождаться, пока мы останемся одни. Но сейчас я рядом с Беком. Мне все равно, услышат ли они. После того, как все будет сказано и сделано, может быть, мне будет стыдно смотреть в глаза Эзре или стюардессам, но сейчас я слишком отчаялась, чтобы снова почувствовать его губы на себе, чтобы меня это волновало.

Прежде чем он поместит свой рот именно туда, куда я хочу, он поднимается вверх по моему телу и нежно целует меня в губы. Я хочу спросить его, почему он остановился, когда его пальцы обхватили низ толстовки. Он поднимается, натягивает ткань через мою голову и бросает ее на матрас рядом с нами.

Я осталась в одном лифчике, а он все еще полностью одет в свой костюм.

— Как бы мне это ни нравилось, — его пальцы скользят под ленту лифчика, — это должно уйти. — Ему не требуется много времени, чтобы дотянуться до меня и отстегнуть его от моего тела. Ткань выбрасывается вместе с остальной одеждой рядом с нами.

Теперь действительно несправедливо. Я совершенно голая, а он парит надо мной в костюме-тройке. Может быть, это неправильно, что мне нравится это ощущение, что на мне нет ни намека на ткань, в то время как его присутствие кричит о деле с официальной одеждой.

— Ты знаешь, какая ты красивая? — произносит он, глядя на меня с таким восхищением.

— Бек, — шепчу я, его слова не просто возбуждают меня. Я мокрая и готова к нему, но мое сердце тоже присоединилось к веселью, подпрыгивая, когда он назвал меня красивой.

— Каждый чертов дюйм твоего тела потрясающий. В тебе нет ни гребаного изъяна.

Я вскрикиваю, когда его пальцы сжимают мою лодыжку, и он тянет меня вниз по матрасу, пока мои ноги почти не свисают с кровати. Он опускается на колени, усаживаясь между моих ног.

— Я знаю, что заставлял тебя умолять меня, но я бы становился на колени и умолял бы тебя каждый чертов день. — Он раздвигает мои бедра, его руки впиваются в мою кожу, чтобы держать их открытыми.

— Для этого. — Его язык лижет меня сверху донизу. Я извиваюсь, наслаждаясь тем, как нежность его языка облегчает жжение между моих ног, которое все еще осталось со вчерашней ночи. — Я буду умолять и умолять, готовый сделать все, что потребуется.

Если бы кто-нибудь открыл дверь позади него, он бы увидел меня, широко распахнутую перед Беком. Его руки остаются прижатыми к мышцам моих бедер, удерживая меня именно такой, какой он хочет меня, когда он целует меня так же искусно, как он целует меня в губы.

В конце концов, одна из его рук больше не держит мои бедра открытыми. Это не нужно. Я держала ноги в любом положении, в котором он хотел, чтобы его язык работал с моим клитором с такой точностью. Он медленно вводит два пальца внутрь меня, слегка сцепляя их так, что я схожу с ума.

Не может быть, чтобы люди меня не слышали. Я ничего не могу с собой поделать, ощущение, сеющее хаос в моем теле, слишком велико для меня, чтобы я могла оставаться спокойной, а я еще даже не кончила. Хотя, учитывая скорость, с которой его пальцы работают внутри меня, и ощущение его языка, кружащего вокруг моего клитора, скоро все в этом самолете точно узнают, чем мы с Бек занимаемся.

Я хватаю Бека за волосы, мои бедра двигаются у его рта в чистом небе. Я не скрываю раздраженных стонов, когда он отдергивает свой рот, продолжая работать пальцами внутри и снаружи меня. Он улыбается, вокруг его рта влажно от меня.

— Когда ты кончишь, я хочу, чтобы каждый проклятый человек в этом самолете услышал это. Ты поняла, малышка?

Моя голова падает на подушку, глаза зажмуриваются от возбуждения. Мне не должно быть так горячо, что он хочет, чтобы все меня услышали. На самом деле, собственничество и его желание, чтобы все знали, что мы занимаемся сексом, должны его отталкивать. Это не так. Я хочу доставить ему удовольствие. Я хочу, чтобы все знали, как он доставляет мне удовольствие, как я схожу с ума от его прикосновений.

Он высвобождает из меня пальцы.

— Это нормально, если ты не хочешь, чтобы люди слышали. Мы можем попробовать что-нибудь еще. Но если это так, то я хочу, потому что, пока я буду поедать твою сладкую маленькую киску, мой член будет так далеко в твоем горле, что ты не сможешь издать ни звука.

Его кончик пальца скользит от моего клитора к другой части меня, к которой ни один мужчина никогда не прикасался. Место, которое я даже не исследовала каждый раз, когда я заставляла себя кончить.

— Выбирай, или я выберу за тебя.

— Я хочу, чтобы они услышали, — тяжело дышу я.

— Хорошая девочка, — говорит он, снова касаясь меня губами. — Я хочу, чтобы они все, блядь, тоже услышали. Мое кольцо на твоем пальце, а мой рот на твоей киске. Ты моя.

Затем Бек подтверждает свою точку зрения, заставляя меня кричать его имя не один, а три раза.

Когда мы поднимаемся на лифте в пентхаус, голова Марго падает мне на плечо. Мы прислоняемся к задней стене, мы оба устали за последние двадцать четыре часа.

— Я так счастлива быть дома, — говорит она, нарушая тишину.

Мне приходится проглотить растущий ком эмоций в горле.

— Я тоже, — выдавливаю я, не вдаваясь в подробности, что в постели с ней в той гостинице я чувствовал себя более комфортно, чем здесь, в одиночестве. По правде говоря, я счастлив вернуться в наше личное пространство, в обыденность, которую мы создали за последний месяц. Ничто по-настоящему не чувствовало себя как дома до нее, но я взволнован мыслью о том, что этот пентхаус постепенно становится таковым из-за нее.

Ее живот громко урчит, заставляя ее хихикать, когда она прикрывает его рукой с застенчивым выражением лица.

— Очевидно, я голодна. — Она снова смеется, пожимая плечами.

Звонит лифт, двери в пентхаус распахиваются. Обычный запах чистящего раствора, который обычно используют службы уборки, ударяет мне в ноздри. Когда я закатываю чемоданы, мы оба останавливаемся в гостиной, в ноздри ударяет другой запах.

Марго смотрит на меня, в ее глазах светится возбуждение.

— Я чувствую запах китайской еды?

Я не могу не ухмыльнуться ее волнению, когда она мчится на кухню, не удосужившись снять туфли.

— Боже мой, я никогда в жизни не была так взволнована, чтобы увидеть еду на вынос!

На звук ее голоса я обнаруживаю, что она уже рвет белый пластиковый пакет для еды на вынос, стоящий на краю кухонного островка. Она вытаскивает два контейнера с супом, маленькую коробку с яичными рулетиками и две большие коробки с нашими закусками.

Она, не теряя времени, разрывает пачку палочек для еды, открывает одну из больших коробок и кладет в рот кусок курицы. Она громко стонет, закатывая глаза.

— Твою мать. Я забыла, как сильно скучала по нью-йоркской еде.

Я вытаскиваю телефон из кармана и отправляю сообщение управляющей дома, чтобы поблагодарить их за доставку еды. Я смотрю, как она запихивает в рот большой кусок чоу мейн [19], болтая лапшой у подбородка, прежде чем заговорить. — Мы ели его две недели назад, после того, как ты умоляла меня об этом.

Она улыбается мне с набитым ртом. Если бы это сделал кто-то другой, я бы нашел это отвратительным, но с ней это мило. Каждый маленький нюанс ее. Она проглатывает пищу ртом.

— Точно. Это было слишком давно.

Я закатываю глаза от ее драматизма, вытаскиваю руки из рукавов куртки и бросаю ее за дальний край кухонного острова.

— Мне жаль, что домашняя еда, за счет которой ты жила, была такой ужасной.