НОЧЬ В ДЕРЕВНЕ Во тьме, когда последний ворота затворяет и прислоняет к небу, к каменному фризу, переступают лошади, храпят, над ними тени, острый блеск, негреющий огонь, юлой скользящий вниз. Безлунно время. Уснул последний. Стучатся в стену ветви, приди скорее, ветер, в горле, в глубине невнятный говорок: кошкой облако урчит, скликающей слепых котят, а темнота все глубже загоняет в дом. Пусть кто-то у окна, а кто-то в круглой шляпе, в лесах плутая, слушает собачий лай в ему невидимой дали. Деревья, реки, берега заиндевели густо. Клетка птицы, горестная арфа, звенит — крылья бьются о решетку. Мгла, собери, втяни в себя по каплям соль, по каплям свет. Перевод Георгия Ашкинадзе. САРМАТСКАЯ РАВНИНА В душе мгла до краев. Поздно — вспороты жилы дня. Синева… Равнина поет. Кто повторит ее песню, прикованную к прибрежью, ее зыбкую песню: море после штормов — ее песня. Но они внемлют тебе, вслушиваются, города, старинные, тихо звучащие вдоль берегов. Ветры твои, словно песком, города заметают дурманом. И деревни твои у тебя на груди зеленеют. Все в прожилках дорог. На пожарищах лета — слез размолотое стекло, пепла следы. Мягко ступает стадо, дыша предвечерьем. Свистом его мальчуган погоняет. Из-за плетня старуха кричит ему вслед. Равнина. Сон необъятный. Необъятный от сновидений. Распахнуто небо твое, под куполом жаворонков голоса. Вдоль бедер твоих струятся потоки. Всюду влажные тени лесов и просветы полей, где дорогами птиц на далекой заре отшагали народы свое бесконечное время, которое ты охраняешь во тьме. Я вижу тебя, тяжелая красота безликой глиняной головы, — Иштар тебя звали или как-то иначе? — найденной в топи болот. Перевод Георгия Ашкинадзе. ОТСВЕТ
Смеркается. Поверх лугов бежит зеленая волна. В холодном свете молодой луны свист птичьих крыл. Над берегами рек, вдали, где небосвод прибрежья обнимает, в тени лесов, мы вслушивались в песню. Пел пращур, шагая по оврагам. Птичье сердце, легкий оперенный камень, ты с ветром падаешь в туман. Тебя равнина принимает. В траве след смерти, краткий, словно путь улитки. Но кто же вытерпит меня, человека с закрытыми глазами, злым ртом, с руками, держащими пустоту, человека, который бредет вслед за потоком, умирая от жажды, и в дождь выдыхает время другое, которое не повторится, другое — немое, как облака? Ввысь взлетает гневная птица, крыла распахнув, отсвет, света мятежный двойник. Перевод Георгия Ашкинадзе. ВИЙОН Ты просквозил, словно ветер, тропы Турени, камни больших городов, ты не вернешься. Месяца нож за тобой, деревья и башни перед тобой скрестили копьями тени. Кто это свищет вдали? Кого обвивает облачком легким хитона греческий бог воровства? Шляпу долой! Не твоя ли лысина светит в зеркале смерти — в омуте каждом! Где-то у моря, где-то на Севере ветер кроет туманом крыши косые. В гнезде позабытом рыбачьем ты найдешь свой покой. Рыбаки утром вернутся, выпьют, сев у огня, и в масло кипящем на сковородке забьется белая рыба, мученье немое. Это и есть мой покой. Перевод В. Леванского. ВЕТРЯНАЯ МЕЛЬНИЦА Свет, вспененный свет, над равниной крутая громада блеска, яростный грохот, атака бури с выдохом молний, жуть врастающей в небо стены. Я шел по дюнам, в край безлесья, шагал без тени, без мечты с толпой жнецов. Стояла мельница, застывшая и старая, цепляясь тусклыми крылами за ветра. Она в отлет стремилась вслед за журавлями, огромная на сером фоне неба. Ее издалека зима слепила белками диковатых глаз. Сердце, ледяная птица, построй гнездо из плавников и кости в дупле, в бормочущей крови, останься у детей равнины, живи для них в тени из песен, танцев, отгородись ноябрьскою травинкой от снегов. Перевод Георгия Ашкинадзе. |
