Перед глазами у меня стояло встревоженное и удивленное лицо мистера Хейза, как он сказал:
— Ты чего?
— Готовлю завтрак.
— Еще только два часа ночи. Иди спать.
Не знаю, где был Аксель — вряд ли на работе, но, может, у семьи Уилксов. Вернулся он пьяный. От него пахло табачным дымом. Мы уснули в обнимку, и он сжимал меня в объятиях так крепко, что я едва могла дышать.
Раньше я не задумывалась об этом, но мне казалось, пережив чью-то смерть однажды, впервые — потом уже не будешь так отчаянно страдать. Кто был мне Эрни? Друг, хороший знакомый. Я не должна была, сколь цинично бы это ни звучало, скорбеть по нему так сильно, как тогда, когда узнала, что моей матери больше нет.
Но оказалось, это так не работает.
Тоска просто увеличилась вдвое. Разрослась, пустила метастазы внутри меня, и я уже не знала, избавлюсь ли от них когда-нибудь. Как будто могильная плита в груди, под которой была спрятана вся моя боль, приоткрылась — совсем немного, — и того хватило, чтобы утянуть меня в эту бездну.
На стол выставили какие-то закуски, к которым никто не притронулся. Фокс принес пару бутылок бурбона:
— Этот Эрни любил, — сказал он. — За мой счет.
Фокс занял место на краю, с трудом уместившись между мужчиной в шляпе — это был «ковбой», который тоже играл в покер, — и Долорес.
Бурбон пустили по кругу, наливая понемногу в бумажные стаканчики. В нос ударил запах спиртного.
У меня промелькнула мысль, что поминать бурбоном человека с алкогольной зависимостью — довольно забавно. Интересно, оценил бы иронию сам Эрни?
Аксель пододвинул стакан и мне.
— Если не хочешь, не пей…
— Все в порядке, — слабо улыбнулась ему я. Если тут так принято, то и я выпью.
Первым импровизированный «бокал» поднял парень с густыми усами — его я тоже видела на покере в ту самую первую ночь.
Откашлявшись, он начал говорить:
— Эрни, наш славный Эрни, был отличный парень. Не без слабостей, как и любой из нас. На этого парня всегда можно было рассчитывать. У него было большое сердце, щедрая душа и крепкий кулак. Упокой Господь его душу. За Эрни!
Все подняли свои стаканчики, и нестройным эхом повторили: «за Эрни!».
Я выпила залпом содержимое. Аксель налил мне совсем чуть-чуть, но и эта скромная порция драла глотку так, словно я опрокинула в себя стакан керосина.
Запить это было нечем. По лицам остальных я поняла, что была самой неискушенной в алкоголе — хотя что греха таить, я и вправду ничего крепче белого вина не пробовала. Вероятно, Эрни тоже не сильно разбирался в этом деле, либо же предпочитал самое дешевое пойло.
Снова потянулись долгие разговоры о том, какой он был прекрасный и замечательный человек. И чем дольше я их слушала, тем сильнее злилась.
Злилась на Эрни, что он так жестоко с нами и с самим собой поступил.
Второй стакан бурбона после долгой и сбивчивой речи незнакомого мне парня я тоже выпила, хотя и с большим трудом. Аксель внимательно смотрел на меня, и губы его шевелились, должно быть, спрашивая меня, все ли в порядке. Я уже перестала воспринимать этот вопрос. Как он мог это спрашивать? У него ведь тоже все не в порядке.
Все вокруг говорили тихо, и голоса сливались в сплошное жужжание. Мне казалось, что я сижу посреди улья. У меня кружилась голова. Я не могла вспомнить, ела ли что-нибудь с утра.
И вдруг двери в бар распахнулись. Все головы, как одна, повернулись в ту сторону, и моя тоже, хотя и с некоторым запозданием.
На пороге, у музыкального автомата, стоял Томпсон.
На его гладковыбритом лице было хмурое и, как мне показалось, фальшивое выражение грусти. Одет он был в черный костюм-тройку.
Никто ничего не сказал.
Он подошел к нам и, оглядев присутствующих (задержав при этом взгляд на нас с Акселем), сказал:
— Соболезную вашей утрате. Я тоже хотел бы помянуть память юного мистера Уилкса. Мы не были знакомы с ним лично, лишь самым отдаленным образом, но, как член нашего общества, он был очень важен для каждого из нас.
Я не понимала, как остальные этого не слышат, или зачем делают вид, что не слышат, — в голосе его отчетливо звучали торжествующие ноты. Все обвинения сняты. Он невиновен. Конечно, молва об этом уже должна была разнестись по округе и заглянуть в каждый дом наряду с вестью о кончине Эрни, приглашением на похороны и домыслами об обстоятельствах случившегося.
Фокс метнулся к бару и принес для него стул и нормальный стеклянный бокал.
Все потеснились, освобождая для него место.
К счастью, Томпсону хватило ума не толкать речь.
Слово взял Аксель.
Он рассказал о том, что Эрни был довольно набожным человеком, и, хотя он и страшно согрешил, нам не дано понять, сколь сильное внутреннее отчаяние могло подтолкнуть его к этому шагу. Он сказал, что Эрни любил стихи, и что в его сердце оставалось место прекрасному. Что он был добр и имел необычайный дар всепрощения. И, в самом конце — что, может быть, вина за его смерть лежит на каждом из нас, ведь мы не смогли ему помочь.
Его речь становилась все более мрачной и тревожной. Я со злорадством ощутила, что многие за столом чувствуют себя некомфортно.
Фокс хмурился, а Томпсон, напротив, слушал с вежливым вниманием, хотя его маленькие темные глазки то и дело перебегали с Акселя на меня и обратно.
— Спасибо, Акс, — вдруг сказал Сэм.
— За Эрни, — подвел итог Аксель, и все подняли стаканы. Я со своего едва пригубила, потому что боялась, что меня стошнит.
Перед глазами все плыло. У меня было чувство, что я так и бегу по пастбищу и что не успеваю. Краем сознания я начала приходить к логическому умозаключению, что, если бы я не потащила Эрни к Белле, и не заставила бы Акселя раскрыть карты там, на дороге у моста — Эрни, может, еще был бы жив. Я не позволяла себе думать об этом. От эгоизма и страха. И оттого, что знала, — Аксель думает ровно то же самое. Что это он виноват.
Если бы Эрни не знал, это, может, не стало бы последней каплей.
А если бы я в другой день попросила маму побыть со мной, а не ехать в ресторан, она бы тоже, возможно, осталась жива.
От разговоров об Эрни все перешли к более личным темам. Я слышала, как Аксель завел разговор с Сэмом, но не могла уловить его смысла. Томпсон смотрел прямо на меня, не стесняясь.
Я чувствовала, как полыхает мое лицо. Стало нестерпимо жарко, еще хуже чем на кладбище.
И тут до меня донесся отрывок их диалога. Знакомое имя.
— Да, предложили стажировку. Пока не знаю, куда пойду: в «Гамильтон и Ко» или в «Кинни и партнеры».
Однажды я прочла в каком-то научном журнале о самом длительном эксперименте в мире. Пек — очень вязкая, почти твердая, жидкость вроде смолы. Образец ее стоит в воронке с отверстием снизу в подвешенном состоянии, и одна капля ее падает вниз чертовски медленно — раз в десять лет, примерно.
Заинтересовал меня не сам эксперимент, а тот факт, что никто никогда воочию не видел, как же падает эта капля. Один раз она упала в выходной день; в другой — когда ответственный наблюдатель вышел из кабинета, чтобы налить себе чашечку чая. За время проведения опыта (лет восемьдесят?) она упала несколько раз, и каждый раз рядом не оказывалось ни единого свидетеля. В последний раз воронка уже стояла под круглосуточным наблюдением видеокамеры. Только в тот день произошел сбой, камера ненадолго отключилась, и тут-то капля сорвалась вниз. Следующая возможность — или невозможность — увидеть падение капли пека случится еще нескоро.
Я не сильна в основах статистики, но каковы были шансы, что за все эти годы никто не увидит, как падает капля? Какова вероятность, что отключится камера, и что ученому приспичит выйти на минутку из лаборатории, именно в тот самый момент?
А я скажу, какая.
Примерно такая же, как та, что Сэма пригласят на стажировку в контору моего отчима.
То, что Сэм поступил на юридический, — не чудо из чудес, это одна из самых высокооплачиваемых специальностей в стране. То, что он поступил именно в Бостон — тоже вполне прогнозируемо, ведь там больше сотни университетов и колледжей. И то, что мы с ним встретились тут и даже стали, пусть на время, соседями — удивительное совпадение, но не невероятное.
