Отец снова замолкает. Я слышу только тяжелое дыхание в трубке. А как он хотел? Заварить такую кашу и без последствий? Так не бывает.

— Это я ее позвал на маминого гуся тогда, — наконец, выпаливает он.

Ну он прямо глаза мне раскрыл на все.

— Я в курсе, — киваю, как будто он видит.

— Не знаю на что я надеялся, — отрешенно произносит отец. — Думал вы помиритесь. Или хотя бы пообщаетесь по-нормальному. Ну так, знаешь, без повышенных тонов. А я бы или мама уж наставили вас на путь истинный, если бы свет надежды промелькнул.

— Очень метафорично, — усмехаюсь я. — Тебе не кажется, что взрослые люди сам способны решить свои проблемы?

— Иногда не способны, — тут же парирует отец. — Иногда злость так застилает глаза, что за ней ничего и не видно. И их нужно только подтолкнуть в правильном направлении.

— Ну и как? Подтолкнул?

— Не надо издеваться, — грустно говорит отец. — Я уже весь себя изнутри съел, места себе не нахожу. У мамы спроси, если не веришь.

— Верю, — снова киваю невидимке.

— А я верил этой пизде, — вдруг разражаешься отец. — Думал ты с ума сходишь и накручиваешь себя. У вас же семья была, ребенок…

— Он взрослее, чем ты думаешь, — парирую я. — А с этой, как ты говоришь, пиздой, я семнадцать лет прожил. Неужели ты думаешь, что за это время не узнал ее как следует?

— Прости меня, сын, — вдруг сокрушается отец. — Я перед тобой сильно виноват. И перед Мишей. Не позови я ее тогда на ужин, может он и не услышал бы всего этого.

— Рано или поздно, он бы понял, что мать в нем не нуждается, — успокаиваю его я. — Хорошо, что он узнал об этом раньше, плохо, что в такой ситуации.

— Да уж, — грустнеет голос отца. — Привози его к нам, а? Я попробую с ним поговорить. Объясню ему что и как. Вдруг он поймет, что ничего не потерял. Мы же его все также любим.

— Хорошо, мы приедем на выходные. Чем черт не шутит… — соглашаюсь я.

— Ты простишь меня, сын? — с надеждой спрашивает отец.

— Я рад, что ты все понял и зла на тебя не держу. Все мы ошибаемся, — мирно говорю я.

— Спасибо, сын. Знай, это были самые тяжелые полгода в моей жизни. Приезжайте в выходные, ладно?

— Договорились.

Я нажимаю кнопку отбоя. На душе так легко становится. Как будто камень упал. Хоть с этим прояснилось все. Не сказать, что ссора с отцом сильно на меня давила, не пятнадцать лет все-таки. Но осадочек неприятный всегда был. Особенно, когда приезжал к ним, внука в гости привозил. Это гнетущее игнорирование друг друга сильно досаждало в моменте.

— Про мать говорили? — раздается голос из коридора.

Я поворачиваю голову. В коридоре стоит Миша в домашнем, с растрепанными волосами и планшетом подмышкой. Руки спрятаны в карманы и всем видом он пытается выражать свою невозмутимость, но во взгляде читается явная тревога.

— Подслушиваешь, значит? — хмурюсь я, глядя ему в глаза.

— Ты слишком громко говорил. Что мне уши затыкать? — сын не отводит взгляд, а с вызовом смотрит на меня.

— Не хами, — поднимаю бровь я.

— И не думал, — делает тоже самое сын. — По-моему хамство это за спиной обсуждать человека и называть ее пиздой.

— Мы, кажется, уже обсуждали тему мата в нашем общении, — строго говорю я.

Миша засовывает руки поглубже в карманы и начинает покачиваться взад-вперед. Явно нервничает, но старается не показать этого. Знает, что я отлично читаю людей и их поведение. Зачем из себя что-то выделывает?

— А я и не матерюсь, — слышу очередной вызов в его голосе. — Я только повторяю то, что ты сказал.

— Тебя это задело? — напрямую спрашиваю я.

— Нет, — тут же осаждается он. — Но я считаю, что нельзя так называть человека, с которым прожил столько времени.

Вот как мы заговорили. Очень интересно. Ну радует, что хотя бы заговорили.

— Сядь, — безапелляционно говорю я и киваю на табуретку у стола.

Миша мешкает. Знает, что такому моему тону нельзя противиться, иначе хуже будет. И, в то же время, хочет показать свою независимость. Внутренняя борьба продолжается недолго. Он тяжело вздыхает и садится на табуретку. Я на секунду ловлю себя на мысли, что он может снова закрыться, если я буду сильно давить. Зря я сбил с него эту спесь. В ней он хотя бы мог высказаться.

— То есть ты считаешь, что данное слово не подходит для твоей матери? — спрашиваю я. Деваться некуда, нужно выводить его из себя, пока окончательно не остыл.

— Она вообще-то моя мать, — кривится Миша. Он не успокоился — отлично.

— И что? Это дает ей право, делать что она хочет и как она хочет?

— Каждый имеет право совершать ошибки. Ты сам так говорил.

— И продолжаю так считать. Только это не было ошибкой. Спланированная акция возмездия — более подходящее определение.

— Ага, еще скажи годами вынашивала этот план, — фыркает Миша.

— План не вынашивала, — соглашаюсь с ним. — Но все это копилось в ней. А потом вырвалось наружу.

— Тебя не поймешь, — Миша скрещивает руки на груди и откидывается на спинку стула. — То ты ее пиздой называешь, то защищаешь. Ты уж определись.

— Во-первых, прекрати материться в моем присутствии, — мое лицо немеет и перестает показывать хоть какие-то эмоции. В такие момент я предельно сосредоточен. Все чувства обостряются, а мозг начинает работать на двести процентов. — Иначе, я не посмотрю на то, что ты уже взрослый, схвачу за загривок, спущу штаны и выпорю, как маленького. Сил у меня хватит, поверь. Никакая физическая подготовка не поможет, — Миша напрягается, отводит глаза и начинает нервно потряхивать коленом. — Во-вторых, я не защищаю, а объясняю тебе ее мышление. Поведение, если можно так назвать. То из-за чего все это случилось. А в-третьих, я не враг тебе. Не надо воспринимать каждое мое слово в штыки. Я здесь. С тобой. Если ты вдруг не заметил. Сижу и пытаюсь разговаривать на волнующие тебя темы. А не устраиваю свою личную жизнь за тысячи километров.

— Может быть, потому что она тебе не нужна? — усмехается Миша, разглядывая сахарницу на столе.

— Кто? Твоя мать?

— Личная жизнь!

— Нужна, — округляю глаза я. — Только у меня другие приоритеты на данный момент. Сейчас для меня важнее ты и твое эмоциональное состояние.

— И поэтому ты решаешь свою любовницу ко мне подослать? — снова фыркает Миша.

— Кого-о? — зычно спрашиваю я в полном недоумении.

— Класснуху мою. Ангелину Андреевну. Я, кстати, так и не понял зачем? Думаешь она больше чем ты врубается в то, что происходит?

— С чего вдруг такие выводы? — легкий холодок проходит по спине. Как будто он нас застукал за чем-то запретным. В целом-то, вроде бы ничего не произошло такого. Ну попросил учительницу поговорить со своим учеником, что с того?

— Так ты же теперь ее забираешь с работы и домой отвозишь, — язвит Миша. — В домашнем в школу приезжаете вместе.

— Мы это уже обсуждали, — вскидываю брови я. — Так сложились обстоятельства.

— Даже не хочу знать, что за обстоятельства.

— Так, слушай, — выхожу из себя я. — У твоей Ангелины Андреевны…

— Моей? Или все-таки твоей? — опять язвит Миша.

— Твоей! Прекращай дерзить! — еле сдерживаюсь, чтоб не дать ему подзатыльник. — У нее проблемы с бывшим парнем. Я ей помог от него отбиться в тот вечер, когда ты защищал честь девчонки. Судьба у нас с тобой такая — девчонок защищать. Бывший этот оказался матерым бандитом с солидным прицепом. Мне нужна Ангелина Андреевна, чтобы его поймать. Все! Ни о каких любовницах и речи быть не может. Это опасно для нее, между прочим.

— Речи быть не может, но ты все же отправил ее ко мне с расспросами.

— Не отправил, а просто попросил. Ты закрылся и не хотел со мной разговаривать. Нужно было вызвать психолога из управления? Ты этого хочешь? Они любого раскалывают на раз-два. Отработали бы с тобой так, что и думать про всякую чушь забыл.

— Не нужны мне никакие психологи. И моя мать — это не чушь! — гневно выкрикивает Миша наклоняясь вперед.

— Да? Она тебе хоть раз позвонила с тех пор?