Мне хотелось бы уподобиться мудрецам и написать, как наблюдая за рекой, я размышлял о превратностях человеческих судеб, столь же зависящих от капризов мироздания, сколь увлекаемые рекою предметы зависят от прихотей течения. Но я был слишком молод, чтобы думать о подобных вещах. Я просто-напросто стоял у воды, дышал в такт плеску волн, смотрел на опавшую листву, на дома, на влажно мерцающую восходящую звезду и чувствовал, как напряжение отпускает меня, уступая место покою и умиротворенности.

По дороге обратно на одной из улочек меня вдруг охватило знакомое чувство раздвоенности. Наитие подсказывало, что в нескольких шагах впереди некто ждет встречи со мной. Я был уверен в этом настолько, что, не опасаясь вызывать насмешки редких прохожих, стянул плащ и обмотал им левую руку, собираясь использовать ее вместо щита. Правой я нащупал рукоять сабли.

Когда мне навстречу выскочил вооруженный человек, я был готов. Защищая плечо и бок, я подставил под удар нижнюю часть сабли, и удерживая клинок нападавшего, поменял ее положение, что позволило мне поднять саблю для атаки. Не давая противнику опомниться, я принялся теснить его яростными и частными выпадами: сталь звенела о сталь, кровь стучала в висках, подхваченный гулким эхо стук каблуков дробился о мостовую. Преимущество мое не продлилось долго. Нападавший перехватил инициативу и сам перешел в наступление. Острие меча вылетело снизу, метя мне в горло. Отразить такую атаку было сложно, но благодаря способности читать мысли, я успел предвосхитить ее и отскочил назад. Следующий удар я принял на клинок, уводя меч противника вправо. Пока он готовился к новой атаке, я опередил его, обращая защиту в нападение. Он вновь принужден был отступить.

Мне противостоял настоящий мастер меча, но под влиянием моего странного наития все знания, какими он располагал, принадлежали также и мне, что уравнивало нас. Едва он пытался перехватить инициативу, как я угадывал его намерение прежде, чем оно звучало на языке холодной стали. Наступая я всегда был готов вернуться к обороне — исключительно затем, чтобы спустя некоторое время вновь верховодить в поединке и проделывать это снова и снова.

Соединять в голове свои и чужие мысли с каждым разом получилось у меня все легче и легче. Однако я понимал, что если наш поединок затянется, я неизбежно проиграю, поскольку не привычен сражаться беспрерывно по несколько часов. Настало время повторить то, что однажды удалось и не удалось мне против Мантикора.

Исподволь прокравшись в мысли противника, я принудил его замедлить движения. В образовавшуюся затем брешь я нацелил свое в грудь нападавшему, и когда тот вознамерился оттолкнуть клинок, резко выкрутил руку в запястье. С мечом такая уловка была бы обречена на провал, но более легкая сабля позволила мне исполнить задуманное. Я увлек ее вниз, описывая полукруг, и с огромной силой уже снизу ударил по мечу. Меч вылетел из руки моего противника, звеня и грохоча пронесся по камням, и замер у ближайшей стены. Пока он проделывал этот путь, я не терял времени даром: острие моей сабли уткнулось в горло незнакомца.

— Кто вы? — требовательно спросил я, будто имя этого человека могло что-то прояснить.

Тот охотно отвечал:

— Лорд Валентайн, мастер защиты, к вашим услугам. По совместительству — наставник его высочества принца Ариовиста.

— Мой наставник, — поправил я, уже понимая, что допустил непростительную оплошность.

Он возразил:

— О нет, хотя следует отдать вам должное — вы схожи с его высочеством словно две латные рукавицы! Но вот сам я, полагаю, за последний год не мог перемениться настолько, чтобы мой ученик позабыл меня. Кто вы, мне неведомо, однако бесспорно наличие у вас незаурядного таланта, пробуждения коего тщетно ждал я от его высочества несколько лет кряду.

При этих словах рука моя дернулась, и по шее мастера защиты потекла струйка крови. Он не смутился ничуть.

— Не беспокойтесь, — заверил меня Валентайн, будто не я, а он щекотал мне горло отточенной сталью. — Я не разоблачу вашей тайны. Я глубоко преклоняюсь перед одаренностью, какую вы явили в нашем маленьком споре.

О какой одаренности он твердит? Не мог же он догадаться о моей способности раздваиваться во время поединка? Или он намекает на мастерство владения клинком? Я видел в бою Ариовиста, и если по мнению этого человека мне удалось переплюнуть принца… что ж, мне приятна его лесть! Эти мысли промелькнули в моей голове в долю секунды, поскольку лорд Валентайн продолжал:

— Касаемо вашей личины, признаюсь, у меня зародились определенные сомнения. Будучи человеком любознательным, мне захотелось увериться в своей догадке или признать ее несостоятельность. Можно до неузнаваемости загримировать лицо или изменить голос, можно подделать подпись так, что она сделается неотличима от оригинала, но манера сражаться — часть души, от нее отречься нельзя, как не отрекаются от своего естества.

Я стоял в замешательстве, не решаясь нанести последний удар. За мгновения, которые благодаря своему странному наитию я был единым целым с мастером защиты, я успел уловить отголоски его чувств. В голове его царил сумбур, да и мне некогда было отвлекаться на сантименты. Однако непохоже было, чтобы лорд Валентайн испытывал ко мне ненависть или злобу. Пожалуй, любопытство и впрямь самое верное определение, хотя любопытством чувства его не исчерпывались. Мне нужно было на что-то решиться. Не мог же я стоять до наступления ночи, прижимая клинок к шее этого человека! Вокруг нас уже начали собираться зеваки.

— Лорд Валентайн, у меня к вам последний вопрос. Не случись у меня этого самого таланта, вы бы меня убили?

— О, несомненно. Все-таки недаром долгие годы я слыл одним из лучших наемников королевства, — лучезарно улыбнулся тот, накрепко убеждая меня в своем безумии.

Я опустил саблю. Я не убивал безумцев, ведь они — опора мирозданию.

— Вот и вы, ваше высочество. А мы ищем повсюду, беспокоимся.

Браго кудахтал, точно взволнованная квочка. Образ этот настолько не взялся с грозным нравом воина, что я, не удержавшись, прыснул в кулак. Жест не прошел незамеченным.

— Ужели простудились?! Дурное обыкновение ваше бродить, где глаза глядят!

— Да я не вспомню, когда простужался последний раз.

Браго хлопнул себя по лбу:

— Все забываю о вашей живучести. Гляжу, как вы расхаживаете по дворцу разряженный в парчу и бархат, важный, точно павлин, и кажется, будто последнего года как не бывало. Будто и горы, и къертаны с их арлом, и Мантикор навеяны доброй кружкой браги. Будто бы живы их величество Максимилиан, а из этих дверей выйдет сейчас лейб-маг собственной персоной.

Вторя речам воина, двери, которые мы проходили, со скрипом растворились. Свет лампы в руках у Браго выхватил сумеречные покои с мрачно горбатившейся по углам мебелью. На миг блестящий паркет перечеркнула косая тень, дохнуло сквозняком. Язычок пламени в лампе забился, заметался, точно желая вырваться из своего стеклянного узилища и в испуге унестись прочь.

Браго резко осекся:

— Имейте ввиду, до недавних пор даже дуновение легкого ветерка укладывало вас в постель. Хоть покашливайте иногда правдоподобья ради…

— Куда ты ведешь меня?

— Пришли уже.

Браго толкнул двери Зала Совета. Тяжелые от золоченой резьбы створки нехотя разошлись. За ними отрылось просторное помещение с высокими окнами. Потолочный свод поддерживался рядом колонн из белого в сероватых прожилках мрамора, другой точно такой же ряд повторялся в росписи стен. Это художественное решение порядком дурачило мозг, уводя взор вглубь нарисованного пространства.

Между нарисованными колоннами были изображены сюжеты из столичной жизни. По мостовым чинно прогуливались горожане, на выложенные пестрыми камешками клумбах распускались цветы, деревья высотою своей достигали потолка. На их ветвях чистили перья птицы и резвились белки. Были здесь и дома с мелькавшими в распахнутых окнах детскими лица. В проулках деловито сновали псы — у одного, самого хитрого, свисала из пасти связка колбасок. Эти открывавшиеся то тут, то там подробности создавали впечатление, будто мы чудесным образом шагнули прямо из дворца на оживленную площадь.