— Обернулись! — выдохнула Сагитта.

Не сразу связал я ее слова с происходящим. Спутники мои оказались быстрее. Браго ухватил меня за шкирку, резким рывком дернул назад. Попятились закованные в железо вражеские воины.

Между нами и армией невесть откуда появились два чудища. Гигантский змей, толщиной превосходящий ствол векового дуба, раскачивался на свитом в кольца хвосте, раздувал капюшон и громко шипел — раздвоенный язык так и мелькал в разверстой пасти. Светящиеся крапчато-желтые глаза змея были мне знакомы по ночным кошмарам. Против змея присела тварь, какой не видел я даже в кошмарах. У нее было кошачье туловище, волчья голова и гладкий чешуйчатый хвост, оканчивающийся жалом. Тварь молотила хвостом по земле, отчего жало моталось из стороны в сторону и гремело, словно наполненный сухими бобами бычий пузырь. Размерами тварь была под стать змею.

Чудища ринулись друг на друга. Когти столкнулись с клыками, чешуя проросла шерстью, вой, урчание, свист слились в единую какофонию. Дрались твари нещадно. Сухая трава пропиталась горячей кровью, холодный воздух наполнился запахами железа и мускуса, горечью, вонью развороченной требухи. Когда драка подошла к завершению, на чудищах не было живого места: располосованные, искусанные, вздувшиеся от яда, они натужно дышали и были недвижимы.

— Думаешь, сдохнут? А вот не дождешься! — прошептал мне на ухо Браго.

Я уже и сам догадался, что к чему, но догадываться — одно дело, а видеть собственными глазами — совсем другое. Никогда не признал бы я в гигантском змее лейб-мага, кабы не узрел превращения воочию. Змей внезапно пошел судорогами, затрясся, будто разрываемый изнутри, забился в агонии. Блестящее от темной крови тело изворачивалось причудливыми фигурами, целые лоскуты кожи слезали и оставались лежать среди травы и камней. Каждое метание его передавалось дрожью земле. Змей бился, и дрожал, и извивался, и когда я подумал, что все кончено, из чешуи выскользнул лейб-маг, нагой, как в день, когда впервые пришел в этот мир. По сути, превращение змея в человека весьма напоминало второе рождение. От ранений ни осталось и следа. А я-то гадал, отчего колдуны не носят доспеха! Страшно представить, что сталось бы с ним при всех этих метаморфозах!

Случайно или нет, но Альхаг воплотился из чешуи как раз подле места, где оставил свой меч. Однако стоило ему наклониться за оружием, как сразу три стрелы вылетели в лейб-мага: одна вошла ему в спину, другая — в бедро, третью, что метила в грудь, Альхагу удалось отбить. Пользуясь заминкой, человек-тень нанес удар. Лейб-маг принял тяжесть меча на подставленный клинок. От сокрушительной силы удара у меча Альхага отвалилось острие. Тогда воины человека-тени приблизились и почти в упор принялись расстреливать лейб-мага. Они успели выпустить около двух дюжин стрел, но Альхаг продолжал сражаться обломком, оставшимся у него в руках.

— Мы договаривались о честном поединке, — прохрипел лейб-маг.

— Честность — удел слабых.

Эти слова были знаком. Однако мы замешкались, ибо предполагали услышать их из уст Альхага. Но оказывается колдун настолько хорошо знал своего противника, что смело говорил за него.

Наше замешательство позволило нам увидеть то, от чего Альхаг пытался оградить нас, когда приказывал уходить не оглядываясь. Эта картина до сих пор со мной. Я вижу ее более явственно, чем многие события прожитой жизни. Закрывая глаза, я легко могу восстановить ее на внутренней стороне век. Годы спустя, став тем, кем я стал, я корил себя за то, что никак не вмешался в исход поединка. Однако до самого последнего мига я был уверен, что происходящее лишь затеянная лейб-магом хитрость. Наблюдая Альхага день за днем, я перенял от своих спутников безоговорочную веру в абсолютную его неуязвимость, а на моих глазах исчезнувшие раны лишь сильнее укрепили меня в этой вере. Наверное, я нынешний, вооруженный всеми имеющимися у меня знаниями, смог бы попытаться что-то изменить. Однако на тот момент мое вмешательство не решило бы ровным счетом ничего. Я мог лишь смотреть, и это зрелище показалось мне, да и теперь, по происшествии многих лет, до сих пор кажется невозможным: как двуручный меч очертил широкий круг и с размаху отсек голову Альхагу.

Истошно закричала Сагитта, точно не лейб-маг умер, а сама она была ранена в сердце. Колдунья рванулась к человеку-тени. Я успел удержать ее — убийство уже свершилось, разве могла она воскресить Альхага? Сагитта вырывалась бешеной кошкой. Мне не по силам было справиться с ней, и тогда я сделал то, о чем давно грезил во снах, но на что никак не мог решиться наяву. Я приблизил свои губы к губам колдуньи и поцеловал ее.

В ответ на это святотатство небеса разверзлись. Тучи прорвались градом, где каждая градина была размером с кулак. Следом за градом хлынул сильнейший дождь. Вспенилась, заклекотав, земля. Сделалось темно как ночью. Сагитта яростно оттолкнула меня, я ухватил ее за руку.

— Бежим! — закричал я. Пользуясь ненастьем, я собирался прорываться через строй вражеских воинов, если понадобится, прорубая себе дорогу клинком.

Но гроза стала только началом. Смерть Альхага высвободила ужасные силы, о существовании которых я никак не мог догадаться. Беспрерывно грохотал гром. Вспышки молний вспарывали сгустившуюся мглу. Ветер вырывал деревья вместе с корнями, выворачивал камни из их векового ложа. В воздухе нарастал страшный гул. За дождем видно было плохо, да признаться, я вовсе не стремился постичь природу очередного чуда. Я был движим одной лишь мыслью — оказаться как можно дальше от долины со всеми ее чудесами.

Сагитта что-то кричала. Теперь она злилась на меня, и злость отвлекала ее от смерти наставника. Я крепко держал колдунью за руку и тянул вперед через грозу, через грохот и страх. Браго и Драго, ограждая от ненастья принца, торопились следом, Ирга позабыл о своей роли проводника и улепетывал, боясь встретиться с так любезной его сердцу кончиной неминучей. Все были настолько растеряны, что безоговорочно признали за мной право вести.

Позади человек-тень тщетно пытался унять разбушевавшуюся стихию. Природа мстила за смерть Альхага. Из средоточия туч на вражескую армию опускался столб, собранный множеством стремительно вращающихся облаков. Он был освещен голубоватыми вспышками молний и свистел, как тысяча змей. Навстречу с земли поднималась колона, из захваченных ветром камней и деревьев. Она росла и росла, и, наконец, оба столба соединились между собой в гигантскую пуповину. Круша и ломая, двинулся смерч по долине. Вражеские воины бросали мечи и в ужасе бежали, но стихия настигала их, поднимала в небо, на лету срывая доспехи.

Смерч шел прямо на нас! Мы видели, как молнии сверкают внутри облаков, озаряя разлохмаченное их нутро, как во все стороны от облачного столба разлетаются огненные шары. Мы пустились бежать, но из-за ветра точно не двигались вовсе. Я почувствовал, что не властен более над своим телом: ноги мои утратили опору и вместе с колдуньей, которую я так и не отпустил, я вознесся к небесам — туда, где бурлили облака, где непрестанно полыхали молнии и пахло раскаленным песком.

Вокруг нас в озаряемом вспышками тумане пролетали огромные валуны и деревья с растопыренными корнями, мелькали перекошенные от ужаса лица врагов. Пару раз из тумана или с того света мне подмигивали желтые крапчатые глаза, хотя последнее я отношу на власть иллюзий. Я не лишился сознания от страха лишь потому, что мысль потерять Сагитту пугала меня куда сильнее — колдунья стала моим якорем в этом бешено вращающемся мире.

Сколько длился полет, я не скажу даже приблизительно. Все было в нем зыбко — отсутствие почвы под ногами, отсутствие времени и любых ориентиров, по которым можно его определить. Скажу лишь, что мы пролетели по воздуху значительное расстояние и приземлились на пологом склоне, поросшем редколесьем из карликовых берез, искривленных ив, диких яблонь и груш с побитыми морозом плодами.