"Ваше высочество!

За время пребывания моего в столице с целью пригляда за оставленным Вам нашим королем и моим братом наследства в моих собственных землях произошли крайне неблагоприятные события. Не рискуя утомить Вас излишними подробностями, скажу лишь, что сложившиеся обстоятельства можно поправить лишь скорейшим моим возвращением. Посему вынужден просить дозволения покинуть Вас в сопровождении сына моего и наследника маркиза Лукреция Орли, не дожидаясь того счастливого часа, когда царствование Ваше благословит сам Создатель. Никакие иные мотивы, кроме мотива абсолютной необходимости не движут мною. Малейшего знака неудовольствия с Вашей стороны будет достаточно, чтобы удержать меня подле Вас столь долго, сколь Вы сочтете необходимым."

Герцог молчал, но было слышно, как он скрежещет зубами. Молчали и придворные, ожидая дальнейшего развития событий.

— Ужели, — притворно ахнул я, будто некое страшное озарение снизошло на меня — ужели вашим именем в пакостных целях воспользовались злоумышленники? Чтобы посеять непонимание между нами, чтобы вынудить нас, презрев священные узы крови, отвратиться друг от друга… Однако как точно изобразили они вашу подпись! И печать неотличима. Такое могли сделать лишь люди, которым вы безоглядно доверяетесь.

— Подпись, данная против воли и под давлением обстоятельств, ничтожна, — сквозь зубы процедил Орли. Весь вид его выражал решимость идти до конца, он точно предостерегал меня от продолжения разговора.

Я притворился, будто не замечаю предостережения.

— О чем вы толкуете?

— Меня вынудили подписать письмо.

Настал самый опасный момент затеянной мною игры. Герцог вправе был полагать, что я не захочу раскрывать свое участие и сведу разговор к шутке. При иных обстоятельствах, возможно, так бы оно и случилось. Но на сей раз мне непременно нужно было, чтобы он продолжал говорить.

— Кто посмел вынудить вас? Скажите, и я прикажу отрубить негодяю голову!

— Вы и вынудили, — буркнул герцог. — Явились ко мне среди ночи в доспехе в сопровождении милордов Браго и Драко, ряженых в женское платье. И угрожали… хм… угрожали.

До последней минуты я боялся, что Орли разгадает затеянную мною хитрость и замолчит, но гордость привела его прямиком в расставленные силки. Осталось закрепить успех.

Я рассмеялся.

— К чему мне ходить по своему же дворцу в доспехе? Разве здесь затевается переворот? А милорды Браго и Драко… как вы изволили выразиться? В дамском платье? Взглянул бы я на того безумца, который рискнет облачить их в женский наряд!

Насмешек герцог стерпеть не мог:

— Вы обвиняете меня во лжи? — от нервного возбуждения голос его сделался визгливым. — Да я как вас сейчас видел милорда Браго в платье с декольте, какое не всякая кокетка решится надеть! А граф Драко! Какой позор! Старый Дракон должно быть в гробу перевернулся. Подумать только, его сын разгуливает по дворцу в парике с розовыми перьями! Его наследник, глава рода Драконов, метет юбками пол!

Среди придворных сквозняком потянулись шепотки. Скривился любитель гвинотских скакунов лорд Марвет. Его вечный противник Альдескин Ларго удивленно вскинул бровь. Старик Ирленгильд склонился к супруге, годившейся ему в правнучки, и та принялась что-то ему растолковывать. Виконт Наркисс Блистательный поспешил отодвинуться от маркиза Орли. Лукреций не заметил, ужас читался на лице красавчика.

— Быть может, вас посетил кошмар? — участливо спросил я. — Вы взвалили на себя непосильный груз ответственности, дядя. Вы поздно отходите ко сну, совсем не бережетесь. В вашем возрасте нужно внимательнее относиться к своему здоровью. Я премного благодарен за помощь, которую вы оказали мне в мое отсутствие, но теперь, когда я вернулся, вы смело можете сложить с себя бремя государственной власти.

В поисках поддержки Орли огляделся по сторонам. Друзья смотрели с жалостью, враги — с насмешкой. И все без исключения выражали полное неверие его словам. Их легко можно было понять. Услышь я от кого-нибудь о вторжении к нему в опочивальню двух могучих мужей, ряженых девицами, и наследника королевского престола, облаченного в броню, я подумал бы, что мой собеседник безумен. Только вот герцог ни приукрасил ни слова.

Два часа спустя карета с гербом рода Орли, влекомая четверкой лошадей, покинула столицу.

Так вышло, что отъезд отца и сына Орли совпал с пробуждением принцессы, точно организм ее, почувствовав миновавшую опасность, подал знак к исцелению. Еще слабая, Нинедетт подолгу сидела, утопая в расшитых шелком и бисером подушках, но голос ее уже окреп и румянец вернулся на щеки.

Болезнь принцессы переменила мое отношение к ней. Я понял, что прежде боялся ее, робел перед ее величием, как всякий простолюдин, каковым до сих пор оставался в душе. Увидев принцессу без слепящего ореола славы, я разглядел наконец те удивительные душевные качества, за которые так любили Нинедетт окружающие: ее простоту и отзывчивость, ее непритязательность и приветливость, что не утратила она даже в болезни. Я был покорен мужеством, с которым без единой жалобы переносила принцесса выпавшие на ее долю страдания.

Пока Нинедетт пребывала в беспамятстве, у меня было достаточно времени подумать, что подарить ей по случаю будущей свадьбы и в благодарность за поддержку на Совете. Я вспомнил рассказ Ариовиста об его отце, успел посоветоваться с Браго и Драко, и даже перемолвиться со слугами. А еще я припомнил о посещении Северной башни и о своей находке. Похоже, я догадался о предназначении диковиной трубы, но проверить догадку мне хотелось вместе с принцессой.

Едва лейб-медик разрешил Нинедетт прогулки, первое время короткие и неспешные, я вызвался сопровождать ее. Вечером, когда стемнело, и на небо выкатились первые звезды, крупные и сочные, словно яблоки, я предложил принцессе подняться на башню. Один я мигом взбежал бы по винтовой лестнице, но из опасения утомить Нинедетт ступал чинно, часто останавливался, готовясь поддержать принцессу при первых признаках усталости. Факелы, закрепленные в скобах на стенах, озаряли наше восхождение.

Мы одолели добрые шесть десятков ступеней, прежде чем оказались на самом верхнем ярусе — теперь выше нас были только звезды. Жаровни в углу едва хватало, чтобы разогнать мрак, но я нарочно просил не зажигать огня. Для задуманного мною действа требовалась темнота. Сквозь распахнутые ставни в башню врывались порывы ветра. Нинедетт зябко ежилась в своем плаще на подкладке из меха горностая, я же вовсе не чувствовал холода. После подъема сердце мое колотилось часто — или тому виною было предвкушение необычного? В узкие окна заглядывала полная луна. Распираемый бесшабашным весельем, я подмигнул Ночной госпоже.

Труба была при мне. Гладкие бока ее были холодны, стеклянные глаза тускло посверкивали в озаряемом тлеющими углями мраке. Я протянул свою находку принцессе.

— Что это? — подивилась Нинедетт.

— Зрительная труба моего отца, — если первое время я испытывал некоторые затруднения, называя отцом самого короля, то теперь ложь непринужденно слетала с моих уст.

— Зрительная труба?

— Если вы взглянете через нее на луну, Ночная Госпожа сама сойдет к вам с небес.

Я назвал луну так, как называли ее жители городского дна, но по счастью принцесса не заметила моей оплошности. Все внимание ее занимала труба. Несмело Нинедетт поднесла подарок к глазам. Я приготовился подхватить трубу, если принцесса вдруг ее выронит — я помнил, в какое изумление повергли меня чудесные свойства этого инструмента.

Принцесса наставила трубу на луну и ахнула.

— Я вижу, вижу! О, как это величественно, как красиво! Я вижу горы и реки, дороги и мосты! Ну же, принц, вы непременно тоже должны взглянуть!

В воодушевлении Нинедетт передала мне трубу, и мне ничего не оставалось, как посмотреть сквозь нее на лунный диск. Сколько ни тщился, я видел лишь мутное расплывчатое пятно. Чтобы различить на лике Ночной Госпожи реки и горы, следовало обладать пылким воображением. Я вернул трубу Нинедетт, и она опять обратила восторженный взор на ночное светило. Принцесса то и дело делилась со мною увиденным, предлагала взглянуть, и чтобы не расстраивать ее, я направлял трубу в небо, но, разумеется, не мог видеть лунных гор и рек. От нечего делать я принялся поочередно наводить трубу на звезды, которыми складывались созвездия, а после — и на одинокую искорку, что окрестил когда-то Глашатаем зари. Она висела близ самого горизонта, собираясь скрыться. Каково же было мое удивление, когда за стеклами разглядел я не очередное пятно в лучах голубоватого света, а полумесяц размером не больше медного кроша! Я не поверил своим глазам и попросил взглянуть Нинедетт.