Все ссоры были забыты. В подземельях то хрупкое равновесие, что так долго колебалось между мною и воинами, окончательно сместилось в мою пользу. Данко оставил насмешки. Браго продолжал подтрунивать, но уже без злобы, а больше в силу привычки. Драко растолковывал мне премудрости воинской науки. Ариовист, видимо, тоже доверившись нашему сходству, принимал мою помощь, а большего от принца ждать не приходилось. Он казался отравленным какой-то душевной болезнью, и яд, который выплескивался вовне, был не следствием дурного характера, а одним из признаков владевшего им недуга. Помимо воли я жалел принца и не знал, что делать с этим непрошено возникшим чувством.

В подземельях не было солнца или луны, чтобы отсчитывать смену дня и ночи. Мы ориентировались по внутренним часами, но как в отсутствие путевых вех трудно рассчитать расстояние, так и в отсутствие небесных светил сложно измерить ушедшие минуты. Пройденный путь человек определяет по изменению видимой картины мира. Однако будет ли он точен, лишившись поддержки зрения, ориентируясь лишь на чувства голода и усталости? И коль скоро несовершенно присущее нам восприятие расстояния, вряд ли в отношении времени мы одарены более щедро.

Подземные чертоги были сродни изнанке мира. Следуя через погруженные в вечную полночь залы, река времени могла сбиться с привычного нам течения, иначе трудно объяснить то, что в четыре дня под землей мы совершили переход, который на поверхности отнял бы вчетверо больше времени. А что до чувств, разве найдется в мире человек, ни разу не обманутый ими? И тем вернее мы обманывается, чем сильнее жаждем принять на веру иллюзии, которыми они нас влекут.

Упомянутым ниже событиям очевидцем я не был, однако позволяю себе живописать их, руководствуясь теми соображениями, что они идеально ложатся в канву повествования. Излагаю я со слов Сагитты, которая, будучи ученицей и наперсницей Альхага, как никто иной могла предвидеть действия колдуна и движущие им мотивы. В любом случае, это единственное из известных мне описаний, и в таком виде, полагаю, оно представляет собой некоторую ценность.

Проводив нас, Альхаг остался у Ледяной скалы и пока мы шли подземным путем, сдерживал атаки, заставляя нападавших верить, будто крепость обороняется сразу несколькими воинами. Когда же по его расчетам мы должны были подняться из подземелий и покинуть крепость у Белой вершины, колдун сотворил заклинание мгновенного перемещения, отталкиваясь от уверений Ирги о сходстве крепостей. Это было как жестом величайшего доверия проводнику, так и величайшим риском, поскольку непременным условием успешности заклинания является то, что маг должен был воочию видеть место, куда он всем сердцем стремится. Места этого, понятное дело, Альхаг видеть не мог, зато крепость Ледяной скалы он рассмотрел до мельчайших составляющих.

Здесь я почти дословно передаю размышления Сагитты, ибо сам не столь хорошо ориентируюсь в той таинственной материи, коей является магия. Но было и еще одно обстоятельство, о котором колдунья умолчала. Мне кажется, магическое предприятие Альхага имело бы куда меньше шансов на успех, не отправь он с нами Сагитту. Ведь Цветок смерти являла собой идеальную мишень для устремлений колдуна, ту заветную цель, к которой он всем сердцем стремился. Таким образом, хотя Сагитта и отрицает возможность мгновенного переноса не к месту, а к человеку, я склонен полагать верными собственные рассуждения.

В крепости Белой вершины Альхаг задержался, чтобы помешать врагам повторить пройденный нами путь. Благо, к тому времени Ирга успел увести нас на приличное расстояние, потому что он вряд ли одобрил подобное варварство. Альхаг же, коль скоро брался за дело, выполнял его безукоризненно, не оставляя иной возможности развития событиям, кроме намеченной им самим. Путь, который предки Ирги оберегали веками, рухнул в одночасье. Я пишу об этом легко, хотя Сагитта и упрекает меня, ибо магия Альхага требовала точности часовщика — шутка ли обрушить подземный лабиринт, не потревожив покоя гор. Более того, обрушить именно тогда, когда враги, обнаружив тайный лаз, ринулись в подземелья. Их участь была предрешена.

Наше разделение имело и еще одну цель, о которой я догадался несколько позже, увидев, к каким последствиям оно привело. Останься Альхаг с нами, предатель вряд ли осмелился бы себя проявить. Отсутствие же колдуна подтолкнуло его к действиям.

Мы расположились на ночлег на площадке, окруженной вздымавшимися из земли скалами и вековыми деревьями, росшими прямо из камней. Я с интересом рассматривал, как замшелые древесные стволы плавно обтекают валуны, делая их своей неотъемлемой частью, как живой паутиной заплетают трещины мощные корни. Землю укрывал толстый ковер опавшей листвы, из-под которого, точно клыки неведомого чудища, то тут, то там торчали острые камни. Кое-где между камней курился голубоватый дымок.

Воины развели костер.

— Поворот месяц на подходе, — заметил Драко.

— Месяц-поворот зиму зовет, — откликнулся Браго, подбрасывая в огонь охапку хвороста.

Пламя благодарно ухнуло, принимая предложенную жертву, и взметнулось столбом до звезд.

— До зимы нам нужно очутиться в Клекрете. Первый снегопад закроет перевалы, и мы будем в безопасности. А, Ирга? Как, по-твоему, успеем? — Сагитта не в пример обычного была рассеяна и погружена в свои мысли. Отсутствия проводника она не заметила.

— Горец нашему Данко охотничьи угодья показывает, — сказал колдунье Браго.

— В такое время?

— И пускай. Кабы не Данко с его арбалетом, мы бы уже заблеяли — шутка ли хлебом да травой питаться!

С этими словами воин отстегнул от пояса флягу и тряхнул, проверяя содержимое. По всем приметам фляга давно должна была опустеть, однако в ее глубине что-то булькало. Бездонная она что ли?

— Тебе, Сагитта, не предлагаю. Только добро даром тратить, все одно ваше колдовское племя ни вина, ни эля, ни даже бражки не выпьет. Вот Драко — другое дело. Отведаешь для сугреву?

Воины и колдунья расположились у огня, Ариовист — поодаль. Эта картина уже сделалась привычной. Принц точно сознательно обрекал себя на одиночество. Там, в ночи, он давился кашлем, не желая свидетелей своей слабости. Прочие склонялись перед его волей, лишь я, чуждый дворцовым этикетам, отказывался принимать игру.

Я вспомнил, как в одну из ночей колдун подарил мне свой плащ. Его дар потряс меня. Мне виделось в нем нечто большее, нежели проявление заботы или участия. В привычном мне мире вещи стоили дорого, а человеческая жизнь продавалась за бесценок. Здесь же все было наоборот, и с некоторых пор такое положение вещей стало казаться мне правильным. Я подошел к его королевскому высочеству и, обмирая от собственной наглости, накинул ему на плечи Альхагов подарок. Я ожидал, что принц швырнет плащ мне в лицо, но он остался недвижим. С равным успехом можно было кутать мраморную статую Кира I. Я развернулся, собираясь отойти к костру, как вдруг над ухом раздалось жужжание, и поздняя муха куснула меня за шею. Я вскинул руку прибить нахалку. Мои пальцы сделались теплыми и липкими. Ариовист зашелся в сильнейшем приступе кашля. Нечто важное переместилось у меня в сознании. Сам не понимая, как осмелился, я подскочил к принцу и повалил наземь.

— Ты… — задохнулся от возмущения принц, — ты что себе позволяешь, смерд?!

Сотни выдуманных оправданий промелькнули у меня в голове. Все их начисто перечеркнул арбалетный болт, просвистевший точнехонько над тем местом, где только сидел Ариовист.

Что тут началось! Воины вскочили, отгораживая принца от опасности. Сагитта оправилась от своей задумчивости и решительно шагнула в темноту. Ей навстречу темнота разверзлась, выпуская Альхага. Колдун и его ученица были похожи в тот миг: пронзительный взгляд, резкие линии скул, хищно раздутые крылья носа. Между ними стоял человек, и впервые я не позавидовал Данко, ибо этим человеком был он.

— Альхаг! Доблесть моих пращуров воспевают придворные менестрели. Род мой веками верой и правдой служил короне. Я шел с вами от дворцовых ворот, не единожды рисковал жизнью, ужели ты мог заподозрить меня в предательстве?