— Речь не о любовнице. Моя спутница владела искусством магии.

— Колдунья? Вы ищите колдунью? Отчего я не догадался сразу! Так это же ваша расправа над моим верным соратником заставила ее опасаться за собственную жизнь. Ничего удивительного в том, что красотка сбежала!

Король къярнов говорил со мной точно с ребенком. Уколы его достигли цели — я начал злиться, но продолжал расспросы, надеясь, что Теодорикт выдаст свою причастность к исчезновению Сагитты или, напротив, оправдает себя. Пока что оправдываться вынужден был я сам.

— Я сразил сэра Шаулу в честном поединке!

— Нелепица! Поединок, в котором воин ограничен в пользовании оружием, не может служить к защите чести. Наслышан, как мой сосед запретил сэру Шауле оборачиваться силою магии, чтобы вам было сподручнее убить его.

— Похоже, сэр Шаула не был таким хорошим колдуном, раз он внял запрету. Если колдун способен колебать небеса, может ли что-то послужить препятствием его воли?

— Шут, ну хоть ты-то понимаешь, что поиски нашего гостя бесплодны? Его краля желает завести нового покровителя. Не такого скорого на расправу. Что ж, северные ночи долги и холодны, а в моей постели пусто. Коли красотка пожелает, она может занять его.

Арл Теодорикт вновь обращался к шуту, намекая, что время аудиенции истекло. Я был близок к тому, чтобы подхватить с пола меч и изрубить насмешника на куски. Обо мне он мог болтать все, что заблагорассудиться, но не смел даже в мыслях посягать на Сагитту. Я покинул дворец в полной уверенности, что Теодорикт скрытничает. Я костерил арла площадной бранью, благо ни къертаны, ни къярны не понимали меня. Зато Браго сказал:

— Ваше высочество, зачем ругаетесь? Вы можете вызвать Теодорикта на поединок. Или объявить ему войну.

— Война это хорошо. Но для объявления войны его высочеству прежде нужно сделаться королем, — заметил Драко, в отличие от своего горячего приятеля никогда не терявший трезвости мышления.

Знаменуя приход весны, обманник месяц разлился талой водой, разметался снежным бисером, солнечной крупой в лужах на радость всем окрестным голубям. Потихоньку размягчалась почва, и из подземных глубин повыползали извивающиеся змейки-ручейки. Небеса скинули облачный покров, пронзительная синь озарила просевшие сугробы и легла в тенях не воспрянувших еще от зимнего сна домов. Он был непредсказуем, этот первый месяц весны — то манил обещанием тепла и птичьими пересвистами, то вдруг налетал ветром, сбивал с ног, грозил громовыми раскатами. Грозы на севере начинались прежде наших, только вместо дождя пространство между землею и небом заполнял снег, и в его круговерти белым по белому холодно взблескивали молнии, будто бы там, за снежной пеленой, два рыцаря бились огромными мечами.

Настроение мое было под стать метаморфозам в природе: в одни дни меня опаляла почти осязаемая надежда получить известия о колдунье — я ожидал их с тем нетерпеньем, с каким ждут визита давнего друга, уже различая за дверью его шаги; однако время шло, вестей не приходило, и тогда надежда сменялась кромешным отчаянием. Разосланные арлом гонцы возвратились ни с чем. Годерикт выразил сожаление, но слова его были продиктованы более расчетливой вежливостью, нежели подлинным чувством.

Без Сагитты пребывание во дворце разом утратило для меня привлекательность. Когда Браго обмолвился, что снег на перевалах начал сходить, и вскоре дороги через Кобальтовые горы откроются, я готов был расцеловать его. Вынужденное безделье тяготило меня, и я ухватился за первую же возможность предпринять хоть какие-то шаги, куда бы они ни привели. Но двигало мною отнюдь не стремление занять престол, напротив, я убеждал себя, будто у меня еще есть время подумать, будто не все пока определено.

Часто в страхе перед решением, которое изменит нас безвозвратно, мы занимаем и занимаем дни, хотя внутренне давно уже определились с выбором, и это вовсе не тот выбор, который кажется нам легким, оттого-то мы стремимся осознать его сколь можно позже, чтобы дольше наслаждаться беззаботностью, прежде чем он начнет безжалостно нас переиначивать. Вновь и вновь спрашивал я себя, нужно ли мне становиться королем теперь, когда не стало Альхага, а Сагитта исчезла; не лучше ли прежде отыскать колдунью, а после устремиться к трону. Однако поиски были обречены. Я ничего не мог противопоставить откровенной враждебности арла Теодорикта, как не мог принудить арла Годерикта помогать мне не на словах, а на деле. Выдававший себя за принца, в действительности я был не значительнее песчинки в мельничных жерновах. И я предоставил событиям идти своим чередом.

В первый день месяца древороста я попрощался с арлом Годериктом. Напутственная речь короля звучала торжественно и проникновенно — можно было не сомневаться, он подготовил ее загодя и успел не раз повторить. Мы обменялись заверениями в дружбе, обещаниями взаимной поддержки и крепко обнялись. Наутро следующего дня в сопровождении Браго и Драко я покидал дворец. Среди огромной лужи, которой стала дворцовая площадь, меня поджидала карета: вся в резьбе и позолоте, с большими колесами, с оконцами из прозрачной желтоватой слюды, забранными частым переплетом. Вокруг кареты выстроились королевские рыцари в полной боевой выкладке, даже кони их были защищены доспехами. Завидев меня, рыцари разразились приветственными криками. Их поведение настолько не соответствовало моим ожиданиям, что я замешкался, не решаясь продолжить путь.

— Что это они? — повернулся я к Браго и Драко.

В отличие от меня, воины не выказали удивления.

— Смелее, Ваше высочество! — подбодрил Драко. — Наследнику престола не пристало путешествовать в одиночку. Как иначе людям признать в вас государя? Пора таиться миновала, ваше возвращение должно обставить со всей торжественностью, чтобы ни смерд, ни рыцарь не усомнились в вашем праве повелевать: пусть гудит земля под копытами коней, хлопают на ветру штандарты, ревут оглушительно рога, звенят мечи.

— Мечи? — эхом повторил я.

— Клинки да копья как нельзя лучше убедят недоверчивых и освежат память забывчивым. Ох, ваше высочество! Путь еще не начался, а вы уже заставляете языком размахивать. Этак, когда мы приедем, он у меня до пупа отвиснет от болтовни!

В объяснениях Драко имелся резон. И впрямь, я не мог припомнить случая, когда бы знатные господа, коль скоро судьба забрасывала их в нашу глубинку, оказывались без свиты. Признавая за моими спутниками первенство в вопросах политеса, я смотрел, как кучер услужливо распахивает дверцу кареты, как солнце бежит по узорчатой резьбе и веселыми бликами отскакивает от слюдяных окошек, как теплый весенний ветерок играет бархатными занавесками.

Вовсе не так воображал я наше обратное путешествие. Порой я тешился мыслью, что в каком-нибудь славном маленьком городке покину своих спутников и вновь заживу вольной жизнью. Я позволял себе так думать только потому, что знал: моим мечтам не суждено исполниться. Отчаянная потребность отыскать Сагитту влекла меня, эта страсть сродни одержимости сделалась единственной направляющей моей судьбы, и никаким сомнениям не под силу было остановить меня. Я прекрасно понимал, что, будучи влиятельной особой, имею куда больше шансов на успех, а потому не торопился прощаться с ролью принца. Из тех же соображений я примирился с войском, что арл приставил мне в подмогу. Если в словах Мантикора о герцоге Орли и о его попытках примерить корону была толика правды, рыцарям арла Годерикта найдется работа. Но трястись по горным дорогам в похожем на раззолоченный гроб ящике? Взбираться на головокружительные высоты, миновать тропы над бездной, вверив себя чужим рукам?

— Я поеду верхом, — решил я.

Благодаря тому, что весь день я провел в седле, главная неожиданность настигла меня только под вечер. Кортеж наш въехал во двор замка кого-то из вассалов арла Годерикта. Челядь выбежала встречать нас, занялась суета, наполненная возбужденными возгласами, лязгом доспехов, фырканьем лошадей, квохтанием и гоготом бегающих по двору птиц. Тогда-то кучер и отворил дверцу кареты (которую я почитал пустой и никак не мог взять в толк, отчего она едет за нами вослед) и из кареты медленно сошла принцесса Нинедетт. Молния, ударившая в землю около моих ног, не смогла бы поразить меня сильнее.