Ирга ответил не сразу. Прежде горец жевал губами, морщил брови и все лицо целиком, задумчиво шевелил носом. Я приведу здесь рассказанную им легенду, ибо она засела мне в память крепче других. Может быть, и вам она представится небезынтересной.

Славным воином был Охоч, сын Хоча. Не случилось еще битвы, которую бы он проиграл. Не нашлось богатыря, который одержал бы над ним верх. Ни один кузнец не выковал меча или копья, что могло бы поразить Охоча — невредимым выходил воин из любой схватки. Никто не желал принимать вызов Охоча, а ему самому жизнь немила была без сражений. Тогда замыслил сын Хоча бросить вызов Хозяевам гор. Вошел он в Ущелье духов, шел три дня и три ночи, и вышел на изнанку мира.

Все там было непривычно человеку: земля дымилась, вода крошилась, воздухом нельзя было дышать, но можно напиться. Звери там были покрыты чешуей, а рыбы — мягким мехом. Птицы, что летели под облаками, отражались в глади прозрачных озер, и когда Охоч подходил ближе, чтобы рассмотреть их, то отраженные стаи разлетались прочь, а поднебесные как ни в чем не бывало двигались дальше. Бродил Охоч по изнанке мира, дивясь чудесам ее, и набрел на одинокую хижину. Снял он свои башмаки, постучался да и переступил порог. В хижине той пировали люди, и самому молодому из них едва ли сравнялось меньше доброй сотни лет. Пригласили они Охоча к столу, яствами потчевали, но сын Хоча отказался, ибо помнил: тому, кто поест на изнанке мира, навсегда закроются пути назад.

— Так испей вина, гость дорогой! — предложили тогда ему.

И опять отказался Охоч:

— Сам я не пью, почтенные отцы, но охотно услужу вам, ведь меня учили уважать старших, — с этими словами он подхватил самый большой бочонок и принялся разливать вино в протянутые кубки. С каждым наполненным кубком делался бочонок все тяжелее и тяжелее. Вот он весит как глыба каменная, вот как целая гора, а старцы все пьют и не пьянеют. Вот уже кажется Охочу, будто весь диск земной ухватил он и держит из последних сил. Тогда встал один из старцев, и смолкли голоса.

— Спасибо тебе, гость дорогой, уважил. Проси свою награду!

— Не нужно мне наград, почтенный отец. Хотел я просить о славном поединке, но стыд не позволяет мне, ибо я моложе любого из вас, и не снискать мне славы в победе над старостью.

Рассмеялся старик, скинул расшитый золотом халат, а под ним открылось рубаха кожаная с железными бляхами. Помолодел старик на глазах — дедом был, внуком стал: черноокий, чернобородый.

— Что теперь скажешь?

Вышли они из хижины, стали на холме друг против друга. День сражаются, два сражаются, вот и шестидневье на исходе, а поединок их далек от завершения.

Да только изнанка мира не зазря изнанкою зовется. Пока там шел бой, здесь тряслась земля, бушевало ненастье. Собрались жители деревни, пошли к ведуну за помощью. Глянул ведун на изнанку мира — только головой покачал:

— Сошлись в бою двое равных, не разъять. Но коли найдется средь вас тот, кто себя не жалеючи отвлечет внимание их от схватки, тогда я вступлюсь.

Выслушали люди ведуна, и ушли ни с чем. Меж дерущимися становиться, что меж жерновами мельницы — раздавят и не заметят, а гроза-ненастье вдруг да утихомириться. А у ведуна была внучка-красавица. Услыхала она дедовы речи и в ноги ему кинулась.

— Позволь людям помочь, дедушка.

Тяжело стало на душе у ведуна. Стороннего человека жалко в жертву принести, а если внучку родную? Смолчал ведун. А гроза-ненастье пуще прежнего гуляет, потоками с гор катится, камнепадами гремит, вековые деверья с корнями вывертывает. Кому как не ведуну знать, что не утихомириться? Проплакал старик ночь напролет и повел внучку через ущелье на изнанку мира, где два воина дрались, не зная усталости. Только подошли к холму, как девушка запела голосом высоким и чистым. И все вокруг замерло, слушая ее: чешуйчатые звери и мохнатые рыбы, птицы в поднебесье и птицы в глади озерной, и — о чудо — дерущиеся тоже застыли, заозирались по сторонам. Приблизилась тогда девушка к воинам, развела мечи их и встала посредине.

Так принято у Хозяев — того, кто потешил их, дарят они любой наградой. Обратился чернобородый к девушке:

— Проси, за чем пожаловала! Да не мешкай, ибо нашел я себе противника, чтобы сражаться с ним до конца времен.

Глотнула дочь ведуна полную грудь густого воздуха и вымолвила:

— За женихом я пришла, почтенный отец.

— Экая ты чудная! Кто ж женихов здесь ищет? Ужели на родине на нашлось? Ну так я пособлю, только пожелай: злата-серебра, каменьев самоцветных полной мерой отсыплю — с таким приданым тебя любой за себя возьмет. А мне не по возрасту жениться.

Так сказал чернобородый и вмиг обратился стариком, чтобы девушка не усомнилась и не стала упрашивать.

— Я пришла за женихом, — твердо ответила внучка ведуна.

Она успела изучить Хозяев и их обычаи. Знала она, что по нраву им вежливость и смелость, и что выполняют они обещанное, если только человек настойчив в своих желаниях.

— Хозяйство у нас большое, а дедушка немолод. Кто позаботиться обо мне, когда его не станет? А коли вы, почтенный отец, не можете взять меня в жены, отдайте да хотя бы вот за этого молодца, который не иначе как сыном вашим приходится.

Понравились Хозяину слова девушки — кому ж не польстит, если его отцом доблестного воина величают.

— Твоя взяла. Коли он согласный, так и быть, отпущу с тобой.

Охочу тоже приглянулась смелая девушка. Надо же — на изнанку мира не побоялась за ним прийти да у самого Хозяина выпросить! Вложил воин меч в ножны, поклонился чернобородому.

— Просил одну награду, а получил — две! — он тоже неглуп был, вот и польстил Хозяину перед уходом. Кто ж его знает, а вдруг передумает?

Так и вернулся обратно ведун с прибытком. Хотел было проклясть жителей деревни за то, что из-за трусости их чуть внучки не лишился, да раздумал, ведь благодаря этой трусости он обрел зятя. Да и деревню было уже не сыскать — за время поединка Хозяина и Охоча горы неузнаваемо изменились: где шла тропа — выросла гора, где была долина — засверкала озерная гладь, где высилась скала — возникло ущелье. Прежние дороги стали непроходимы, зато вместо них открылись новые пути в иные земли.

Мне до того понравилась легенда, что ночью, глядя на небо через открытую крышу башни, я попробовал отыскать среди звезд Охоча и его чернобородого противника. Я знал, что они должны быть там. Я искал, и искал, борясь со сном и с подступавшими от напряжения слезами. И вот наконец увидел их: сперва вскинутую руку с клинком и навстречу ей — другую руку с другим клинком, потом тонкую талию, перехваченную самоцветным поясом, излом колена.

Противники кружили друг против друга, то сталкиваясь, то отступая. Я следил за ними, радуясь, что благодаря науке Сагитты постиг возможность сопричаствовать таинству поединка. Я был то чернобородым, то Охочем попеременно. Я примерялся к ритму сердца противника и к шороху его шагов, я ловил его дыхание, становясь ему ближе возлюбленной, ближе родной матери — и в миг, когда наступило наше единение, я стал понимать движения его как свои собственные. Я знал, что сделаю и как отвечу самому себе, и что противопоставлю этому ответу, и какой будет защита, и в бесконечности отражений нашей схватки я смеялся от чистейшего восторга. Эхо моего смеха катилось громом по поднебесью, где в прорезях туч багровела луна, выщербленная и кривая, точно моя сабля.

Они подошли с закатной стороны — темные фигуры, прорехи в сияющем диске солнца. Вечерний воздух цветом напоминал янтарь. Как мушки, мы увязли в этом расплаве на противоположных краях долины, словно на двух чашах гигантских весов. Кощунством казалось проливать кровь среди окружающей нас красоты и сонного покоя, но выбора не было — чаши весов пришли в движение.

Костяная тварь на рукояти дареной сабли нетерпеливо подрагивала в моей ладони. Кровь стучала в висках. Пульсация крови передалась твари, и она рвалась в бой. "Доверьсссся, — шипела тварь, — я не ссссолгу". Я поглаживал ее и шептал в ответ: знаю, знаю, что не солжешь. Мои спутники были предельно собраны. Глядя на них, я думал о бесчисленных схватках, из которых они вышли победителями, и эти мысли странно успокаивали меня.