Я, конечно, многого не понимал в придворных играх, но даже на мой неискушенный взгляд, что-то не складывалось в этой истории. Сагитта явно темнила. Если колдун, которому нет равных в воинском искусстве, на протяжении долгих лет ограждал от бед короля, отчего же он счел, будто не сможет оказать подобную услугу его сыну? От чего в действительности отводил принца Альхаг? Зачем нужно было везти наследника прочь из королевства через дальние и ближние провинции, через сопредельные земли? Чего пытался добиться лейб-маг? На чью поддержку рассчитывал? От какого влияния надеялся оградить принца, подменяя опасности во дворце тяготами дальнего путешествия?

Я не стал выдавать своих мыслей. В конце концов, для меня это занятная головоломка, не более. Это дела Альхага, Сагитты и прочих. А я просто случайный попутчик, который на благо или к худу оказался вовлеченным в чужую историю. Так думал я, еще не зная, что чужая история уже сделалась моей.

Лето уходило. На смену ему спешила осень, дождливая и неприютная. Месяц аврум — первый в осенней череде ознаменовался следующими событиями.

Их светлость лорд Ариовист изволили скандалить. Причина скандала была облачена в юбку. Девица восседала в седле впереди принца — юная, румяная, с глазами полными немого обожания. Принц подобрал ее в трактире и, вынужденный продолжать дорогу, не желал также скоро расставаться с новым своим приобретением.

— Мы нашли Розетту достойной сопровождать нас, дабы скрасить тяготы пути, — объявил Ариовист, обнимая красотку за талию.

Красный как рак Браго открывал и закрывал рот, не решаясь возразить. Наконец он выдавил:

— Но… но… но… Куда ж девицу в горы-то тянуть!

— Желаем, и все тут!

— У девиц на уме капризы да слезы, намаетесь с ней.

— Рози неприхотлива. Не правда ли, девочка моя?

Розетта молчала, зато Браго распалялся все сильнее:

— Но… но… Двойная ноша замедлит продвижение вашего коня!

— Воспользуемся вороным Найденыша. Оборванец может следовать пешим или остаться тут, сие нам абсолютно безразлично.

— Но Альхаг…

— Довольно прекословить! Мы приняли решение.

Предложение остаться мне понравилось, однако тон, которым оно было сказано, заставил заскрипеть зубами. Так легко и небрежно сбрасывают с ноги изношенный башмак. Назло принцу я взгромоздился на коня и крепко вцепился в поводья. Пусть попробует меня стащить!

Подошли Драко и Данко.

— О чем спор? — небрежно поинтересовался Данко.

— Толкую о вреде девицы для нашего предприятия.

— Ужели столь прекрасный сосуд способен послужить вместилищем зла? Цветок, выросший на задворках королевского сада, напоенный благоуханным нектаром, не может источать яд, — нараспев сказал Данко.

— Тьфу, пропасть! Ну хотя бы ты, Драко, поддержал меня!

Драко флегматично пожал плечами:

— Не нашего то ума дело. Милорду виднее, а коли оказия какая приключиться, у него Альхаг в советниках имеется.

По-моему, Браго, не обретя поддержки у друзей, готов был обратиться ко мне (и я даже приготовил ему достойный ответ), но узнать это наверняка мне было не суждено. Из дверей трактира вышел Альхаг в сопровождении Сагитты. Я ожидал, что сейчас грянет буря. Однако, к моему изумлению, перечить принцу колдун не стал. Будто ничего особенного не случилось, он оседлал коня и дал остальным знак продолжать путь.

Вторым значительным событием стали для меня горы. Их синеватые пики маячили на горизонте, тычась в облака, будто слепые щенки в материнский живот. С каждым днем щенки росли и росли, пока наконец не заслонили собой небосвод.

— Кобальтовые горы славятся богатым месторождением руд и королевскими копями, куда ссылают преступников, — сочла нужным пояснить Сагитта, окончательно приняв роль моей наставницы.

— Небо над горами невообразимой синевы. Такого неба нет больше нигде в королевстве. Именно оно изображено на нашем гербе — та же глубина, та же пронзительная синь — услыхав слова колдуньи, выдохнул Данко.

— Да кобольдовы они, кобольдовы! Создателем забытое место, язычников пристанище! Ни трактира, ни таверенки захудалой не сыщещь! А пьют в этих землях что? Перебродившее кобылье молоко! А вы месторождения, герб, небо… Эй, Подменыш, закрой рот, не то орел через седалище залетит!

Я в который раз позавидовал Браго и остальным. Хорошо им было препираться, каждый уж наверное навидался в жизни всякого! Меня же распирало от восторга. Издалека горы представлялись закаменевшими исполинами, некогда живыми, а теперь по странной прихоти Создателя обращенными в камень. В их очертаниях мне чудилась то голова рыцаря в шлеме, то лик прекрасной девы, то профиль седобородого старца. Их покрытые изумрудной зеленью склоны казались облаченными в бархат. Я мысленно добавил горы в копилку диковин, которыми по возвращении собирался похвастаться перед приятелями. В глубине души я сознавал, что надежда на возвращение тщетна, однако гнал от себя эту мысль, ибо надежда помогала мне безропотно принимать любые повороты судьбы.

Наша процессия остановилась посреди селения. Вид его был непривычен: дома приземисты и кривобоки, точно наспех сложены из синеватых камней — плоть от плоти этих гор, двери малы — ни войти, ни выйти не согнувшись. Стояли жилища не ровно, вдоль дороги, а как попало то тут, то там. Изгородей не было в помине, и от дома к дому знай себе бродили куры, козы, овцы и столь же свободные и неприкаянные дети.

— Не понимаю, — пробормотал Браго. — Вроде не карлики тут живут, так что ж дверей-то понаделали, только ребенку впору. Охота им спину гнуть!

Я обратился в слух, меня занимал тот же вопрос.

Ответила Сагитта:

— Горцы поклоняются жилищу. Вот и притолоки низкие, против желания согнешься в поклоне.

В этом селении Альхаг решил заночевать:

— В горах темнеет рано. Отдыхаем до рассвета. Отоспитесь, дорога предстоит трудная.

Пока колдун отдавал распоряжения, подъехал принц. Вороной его натужно дышал, под двойной ношей дорога далась коню несладко. Девица была бледна и молчалива. Что двигало ею — прихоть Ариовиста или собственная глупость я так и не понял, но не успел еще позабыть, как тяжело приходилось мне в первые дни в седле, и от души посочувствовал Розетте. Как сумел, я помог ей спешиться, ибо никто другой этим не озаботился.

Колдуны и принц с девицей заняли одну из хижин, меня с воинами разместили в другой. Браго, памятуя объяснение Сагитты, попытался войти в двери в полный рост, не сгибаясь. Разумеется, задуманное не возымело успеха. Тогда упрямец заявил, что предпочитает тесноте ночлег под открытым небом.

Хижина и впрямь оказалась тесной, продымленной и пропахшей козами. Перегородка из сшитых шкур делила жилище надвое. Нас усадили за стол на мужской половине, молчаливые горские жены подали еду и тотчас скрылись за шкурами. Видно было, что воинам трапеза пришлась не по вкусу, зато я не привередничал — уплел и полоски копченого мяса, и вонючий козий сыр, и печеные на углях лепешки с травами. Все это щедро запивалось кислым молоком.

Эх, следовало бы вспомнить о печальной участи Еноха! Ближе к полуночи у меня прихватило живот. Перешагивая через спящих, я выбрался поискать уголок поукромнее. Ночь выдалась беззвездной, все вокруг погружено было во мрак. Я едва различал, куда ступаю, когда слуха моего коснулись голоса. Говорили мужчина и женщина. Любопытство пересилило боль. Я подобрался ближе, пока не стали различимы слова.

— Отчего ты не вмешался, когда он взял эту красотку? Как день было ясно, что девица вскоре прискучит ему, — голос принадлежал Сагитте.

— Лейб-магу не пристало беречь целомудрие встречных дев, — отвечал ее собеседник. Речь сопровождалась серебряным переливом бубенцов.

— Принц прислушался бы к тебе.

— К несчастью, в первую очередь принц прислушивается к самому себе, а уже после — к окружающим. В детстве он был милым мальчуганом: льняные кудри, румяные щеки, голубые глаза в пол-лица, но лучше бы ему появиться на свет уродом. Сына Максимилиана испортило всеобщее обожание. Придворные лизоблюды последовательно внушали ему мысли о превосходстве: ах, их высочество затмевают собой солнце и луну! ах, они ловки и сильны, меч их выкован лучшим оружейником, скакун их быстр, аки молния! Трудно не возгордиться, когда тебе поют хвалу на столько голосов. Однако мальчик неглуп. Имея перед глазами пример отца, он понимает, сколь ничтожны его собственные достижения, и крайне болезненно относится к своему авторитету. Вступи я с ним в спор, тем паче в присутствии посторонних, принц уперся бы сильнее. Я смолчал, и ситуация разрешалось ко всеобщему благу: девицу горцы отвезут домой, а Ариовист имел возможность убедиться, как скоро красивая игрушка превращается в обузу.