Мальчику было тринадцать лет. Я обещал вам нарисовать картину нищеты, достойной нищеты, и вот она перед вами.

Откуда взялась эта болезнь мальчика? Сейчас расскажу.

Четыре года назад несчастный ребенок, вместо того чтобы отправиться в свою бесплатную школу, в четырех-пятиградусный мороз пошел поиграть на берег канала. Там он упал в воду, стал тонуть, и чудом его спасли. Однако, как мы уже сказали, он пропускал уроки и, вместо того чтобы вернуться домой и обогреться у огня (если только предположить, что огонь в доме был), он, пристроившись на каменной тумбе, ждал в своей заледеневшей одежде, когда наступит час окончания занятий, и только в семь часов появился дома, закоченевший, умирающий, полузамерзший.

Начиная с этого времени на протяжении семи-восьми месяцев он пребывал в болезненном состоянии, но пока открыто ничего не проявлялось. По истечении этого срока сразу обнаружились две болезни: гипертрофия сердца и туберкулез легких. Небольшое улучшение в течение одного или двух месяцев позволило отказаться от врачей.

Ухудшение наступило на следующий день после переезда дяди на квартиру у Пантеона, и теперь немедленно потребовался новый доктор.

Этот, не обещая выздоровления, все же обнадежил больше, чем другие, но назначил молочные ванны.

Несчастные родители выслушали это распоряжение с поникшей головой и не осмелились спросить у врача, нет ли более дешевого лекарства, заменяющего это назначение. Однако едва врач вышел, они переглянулись:

— Молочные ванны! Сколько будут стоить молочные ванны?

Стали искать ванночку; нашли самую маленькую (ее можно было взять напрокат за три франка в месяц); затем отыскали молочницу; ребенка поместили в ванну с теплой водой и измерили количество воды в литрах, чтобы знать, сколько потребуется молока.

Пятьдесят литров! Пятьдесят литров молока стоили десять франков.

Умолили молочницу первую порцию отпустить в долг. В доме было всего три франка в день на еду.

Отчаявшиеся родители спрашивали себя, что можно сделать. Ребенок плакал и говорил:

— Мне необходимы молочные ванны, чтобы выздороветь; я не хочу вслед за сестрой идти в землю: там слишком холодно!

Некоторые клиенты Жанны остались ей должны. Этот долг составлял около ста франков. Она обегала весь Париж, не меньше четырех-пяти льё, и вернулась с двадцатью одним франком. Она не захотела потратить и шести су на омнибус. Таким образом оказались оплаченными две ванночки, и к трем франкам, уже имеющимся в доме, добавились двадцать су.

Благодаря постоянным заботам ребенку стало немного лучше.

Молочные ванны, казалось, ему помогли, и никто не жалел о потраченных деньгах.

Но болезнь, покинув на короткое время улицу Мирры, перекочевала к дому у Пантеона и грозно постучалась в дверь.

У дядюшки из Нанта обнаружилась тяжелейшая болезнь.

Больной два-три дня боролся с ней, не жалуясь.

В конце концов его жена отправилась в мэрию за доктором.

Возможно, того побеспокоили, когда у него было плохое настроение, но он пришел крайне раздраженным. Оглядевшись вокруг, он увидел наготу комнат, нищету обитателей, осмотрел больного и сказал:

— Лекарства, необходимые для лечения этого человека, стоят слишком дорого, чтобы вы могли позволить себе купить их. Впрочем, он долго не протянет. Отошлите его в больницу для безнадежных больных.

Они стали настаивать на лечении. Он выписал рецепт и больше не приходил.

Пригласили второго врача.

Это не был врач для бедных; он выписал рецепт, ушел и больше не появлялся, а три дня спустя потребовал денег за свой визит.

Грустно об этом рассказывать, но правда почти всегда грустна. Все, что мы можем сделать для этих двух врачей, — не называть их имен, но при необходимости можем и назвать.

Жена и дети рыдали. Больной был приговорен двумя врачами, оставалось только дать ему умереть, но тут вмешалось Провидение со своим приговором.

Семья, живущая у Пантеона, чтобы не огорчать родных с улицы Мирры, ничего им не рассказывала.

Между тем Жанна явилась ко мне в свой обычный день и час.

В этот вечер мне пришла в голову счастливая мысль погрузить ее в сон.

Как всегда, я велел ей посмотреть, что у них дома.

Много раз она таким образом посвящала меня очень подробно в несчастья своей семьи; вероятно, наяву она бы не стала этого делать, но на этот раз, вместо того чтобы подчиниться мне, она сказала:

— Лучше пошлите меня к дяде, мне кажется, я нужна ему.

Я отправил ее к дяде (мысленно, естественно).

— Ох! Боже мой! Но он же болен, очень болен! Бедный дядя! Почему мы ничего не знали? Разбудите меня, я должна пойти к нему тотчас же!

Я разбудил ее, она взяла карету, отправилась к своему дяде и нашла его в таком плохом состоянии, что осталась дежурить у его постели всю ночь, предупредив через одного из детей свою мать.

На следующий день в девять часов утра она была уже у меня и, рыдая, рассказала мне историю с двумя врачами.

— Погоди, дитя мое, — сказал я ей, — я дам тебе письмо к одному из лучших докторов Парижа; он не сочтет дом слишком бедным и будет лечить твоего дядю так, как если бы его звали Перейра или Ротшильд.

Я дал ей письмо к барону Ларрею, моему доброму, моему старому, моему замечательному другу, уверенный, что он постоянно пребывает в госпитале Валь-де-Грас.

Оказывается, он уже десять лет там не работал (вот вам доказательство того, что, даже не видя человека часто, можно любить его всей душой). Однако в Валь-де-Грас ей дали адрес его дома, и Жанна поехала прямо туда, на Лилльскую улицу, № 59.

Барона не было дома, и Жанна оставила письмо.

В восемь часов вечера доктор вернулся.

В ту же минуту он сел в карету и приказал везти себя к дому больного.

Он не смотрел ни на обои, ни на обстановку. Он видел только больного на ложе страданий, а рядом с ним молившихся жену и восемь детей.

Он обследовал больного с глубоким сердечным вниманием (как редко я видел подобное среди медиков!), потом оставил рецепт и в тот же вечер написал мне:

«Мой дорогой Дюма!

Я видел Вашего подопечного: он очень болен. Я еще ни за что не ручаюсь, но передал его в руки моего самого умелого молодого друга — доктора Вильмена.

Считайте меня по-прежнему Вашим верным другом.

Барон Ларрей».

Господин Вильмен принял больного из рук Ларрея и сотворил чудо.

Сраженный двусторонней пневмонией, умирающий, которого лечили морфином и мускусом, встал на ноги через неделю.

Это так осчастливило всю семью, что снова на плиту был поставлен тот же котел, что кипел на ней в тот день, когда праздновали приезд родственников в Париж, и снова на улице Мирры за столом сидели двадцать сотрапезников и пили за здоровье барона Ларрея и г-на Вильмена.

Пусть здравицы эти принесут им удачу и пусть долго живут они, эти достойные апостолы науки!

... В прошлую среду, в девять часов вечера, несмотря на самый тщательный уход, мальчик испустил последний вздох.

Он соединился со своей сестрой в той холодной и влажной земле, куда так боялся попасть.

Увы! Ко времени вторых похорон семья была столь же бедна, как и к первым.

Я написал несколько слов генералу Флёри, предлагавшему мне полагаться на него в подобных ситуациях!..

Он дал сто франков.

Спасибо!

В конце мая 1619 года в ясную погоду три голландских судна: «Новая Зеландия» (капитан Петер Тиц), «Энекёй-сен» (капитан Ян Янц) и «Ньив-Хорн» (капитан Бонтеку), — обогнув мыс Доброй Надежды и не пристав к нему, плыли мимо земли Натал.

Прошло сто тридцать два года с тех пор, как португалец Бартоломеу Диаш, посланный на поиски знаменитого пресвитера Иоанна, этого папы Востока, разыскивавшегося уже три столетия, сам того не подозревая, будучи застигнут бурей, которая подхватила его на свои крылья и повлекла за собой с юга на восток, обогнул этот мыс.