Гость наклонился посмотреть, на чем он поскользнулся, и замер: взгляд его остановился, дыхание пресеклось.

Он поскользнулся на крови!

На какую-то долю секунды он усомнился, но, опустив свечу к самому полу, увидел, как кровь капля за каплей вытекает из паза в нижней части шкафа.

Его рука потянулась к замку. Ключа на месте не было!

Батай снова наклонился: капля красной жидкости упала на его носовой платок, и он поднес его к свече.

Сомневаться не приходилось: это была кровь.

Наш адъютант был храбр. Он видел поля сражений Маренго, Аустерлица, Йены, Фридланда и, наконец, Ваграма, где за два дня смерть унесла шестьдесят тысяч жизней.

Однако никогда еще он не испытывал такого ужаса, как при виде крови, капля за каплей вытекающей из паза этого мрачного шкафа.

Он вытер холодный пот со лба, поставил подсвечник на камин и попытался собраться с мыслями.

Что предпринять?

Отыскать какой-нибудь предлог, чтобы уйти и сообщить в полицию, ведь очевидно, что в этом шкафу спрятан труп недавно убитого человека.

В эту минуту в дверях, ведущих в гостиную, появилась мадемуазель или госпожа (это уж кому как угодно будет считать) Евдоксия де Сент-Эстев в очаровательном неглиже — в пеньюаре из белой тафты, с кружевной отделкой, с широкими рукавами, по локоть открывающими белоснежные руки прекрасной формы; на ней была кружевная накидка, наброшенная на белокурые волосы и завязанная на шее, шелковые чулки и турецкие туфли без задника.

— Мой ангел! Я счастлив видеть, что, судя по вашему туалету, вы не потребуете, чтобы я вас покинул сразу же после ужина, — сказал Батай. — Надобно сказать, что я надеялся на подобную снисходительность с вашей стороны, но я солдат, офицер, адъютант — иными словами, раб. Я в свою очередь прошу у вас четверть часа, чтобы домчаться до Тюильри и получить распоряжения принца.

Госпожа де Сент-Эстев скорчила очаровательнейшую гримаску.

— О! Знаю я эти отговорки! — заметила она. — Вы не вернетесь!

— Почему?

— Потому что вы забыли предупредить вовсе не принца, а вашу жену.

— Я не женат!

— Значит, вашу любовницу!

— Послушайте, — сказал офицер, — хотите, я оставлю вам, прежде чем уйти, залог в доказательство своего возвращения?

— Признаться, это бы меня успокоило, а мне необходимо быть спокойной.

Он вытащил из кармана жилета часы, украшенные бриллиантами, — подарок принца.

— Возьмите эти часы, — сказал он, — вы их отдадите мне, когда я вернусь.

Мадемуазель Евдоксии, по-видимому разбирающейся в драгоценных камнях, хватило беглого взгляда, чтобы оценить часы в три-четыре тысячи франков.

Теперь она могла быть уверенной в возвращении своего гостя.

Адъютант вышел из дома, бросился к карете, прыгнул в нее и велел везти себя в полицию: старший полицейский агент был на посту всегда, в любое время дня и ночи.

Батай рассказал ему все.

Тот подробно расспросил о планировке дома, после чего предложил адъютанту вернуться на Колонную улицу и спокойно там ужинать.

Батай, хотя и был не из робких людей, помедлил в нерешительности.

Перед его глазами стояло одно и то же: кровь, по каплям вытекающая из паза в шкафу.

Наконец он решил последовать совету, но предварительно заехал к себе домой, переоделся в мундир и взял саблю.

Быстрота, с которой перед ним распахнулась дверь, доказывала, что его ждали с нетерпением; однако, увидев его в мундире и с саблей на боку, г-жа де Сент-Эстев выразила удивление:

— О! Мундир и сабля! — воскликнула она. — Огромная сабля на боку! Вы, что же, собрались в поход, как господин Мальбрук?

Слова «огромная сабля на боку» она произнесла так громко, что если бы кто-нибудь находился в это время в соседней комнате, то ему — или им — можно было их услышать.

Но за этим восклицанием не последовало никаких упреков. Госпожа де Сент-Эстев держалась со своим гостем самым приветливым образом.

— Чтобы наш ужин прошел в более тесной обстановке, — заметила она, — я приказала поставить стол в будуаре.

Эта новость совсем не произвела на Батая того впечатления, на которое рассчитывала г-жа де Сент-Эстев.

— Ах, в будуаре! — промолвил молодой офицер. — Да, конечно, нам будет очень хорошо в будуаре.

Евдоксия посмотрела на него с удивлением: это одобрение прозвучало как-то странно.

Тотчас же осознав свой промах, он улыбнулся, галантно обнял ее за талию и начал говорить ей те пошлости, какие обычно говорят куртизанкам, вполне удовлетворяя этих дам, не избалованных слишком учтивым обхождением с ними.

Ужин был сервирован с самой утонченной роскошью; горели свечи в люстрах, канделябрах, подсвечниках; сверкал хрусталь.

На тарелках саксонского фарфора красовался вензель хозяйки дома, окаймленный гирляндой роз.

Но ни фарфор, ни хрусталь, ни зажженные свечи не привлекали взгляда адъютанта.

Среди всего этого блеска его глаза были прикованы только к мрачному шкафу.

Евдоксия проследила за его взглядом.

— О да! — сказала она с улыбкой. — Вы, наверное недоумеваете, как рядом с мебелью с позолотой оказался такой заурядный шкаф? Это мой шкаф для белья. Я уже заказала новый, работы Буля: он подойдет ко всему, что есть в доме.

— Вы правы, дорогая Евдоксия, вид этого шкафа режет глаз.

— Повернитесь к нему спиной — вот и все.

— Ну уж нет! — опрометчиво выпалил молодой человек.

— Почему? — обеспокоенно спросила Евдоксия.

— Я пошутил, — с небрежным видом сказал Батай, — и вот вам доказательство!

И он уселся спиной к шкафу.

Ужин, чрезвычайно изысканный, вполне отвечал сервировке, но наш молодой адъютант не мог оценить его по достоинству.

Проклятый шкаф за спиной не давал ему покоя.

Ему все время мерещилось, что он слышит, как скрипит и открывается дверца. К счастью, перед ним было зеркало и все, что происходило у него за спиной, не могло для него остаться незамеченным.

Но за спиной ничего не происходило.

В конце ужина, поскольку обеспокоенный отсутствием полиции Батай становился все более и более озабоченным, Евдоксия решила, что ее гость тревожится из-за своих часов.

— Кстати, — обратилась она к своей камеристке, — а где часы полковника?

Часы были поданы на серебряном блюде.

Офицер поблагодарил кивком, положил их в карман жилета, но его озабоченность не проходила.

Пробило час.

Ужин закончился, кофе и ликеры были выпиты; красавица Евдоксия принимала одну томную позу за другой, что выглядело почти как упрек. Есть нечто, в чем мужчины боятся быть заподозренными еще более, нежели в трусости, и наш адъютант начал понимать, что его хозяйка уже далеко зашла в своих предположениях.

Еще немного — и ее лукавая улыбка сменится выражением явного подозрения.

Офицер принял решение. Дав себе слово все время держать саблю под рукой и не спать, что было нетрудно рядом с красивой женщиной, он сказал, целуя ручку Евдоксии:

— Сударыня, не покажете ли вы мне другую комнату в вашем доме?

— Наконец-то! Знаете, я уже начала думать, что вы недостаточно любопытны.

И, опираясь на руку Батая, она направилась к спальне; сквозь полуоткрытую дверь видна была очаровательная мебель, обтянутая небесно-голубым атласом и блестевшая серебром под светом алебастровой лампы — единственного светильника в этой комнате.

В ту минуту, когда они вступили на ковер цвета опавших листьев, выгодно оттенявший лазурный стенной ковер, во входную дверь громко постучали.

Офицер вздрогнул, а куртизанка стала бледнее кружев своего пеньюара.

Стук повторился: второй раз, затем третий... Раздался голос:

— Именем императора! Отворите!

Куртизанка посмотрела на молодого человека страшным взглядом — взглядом разъяренной змеи.

Тот невольно отстранился, словно увидел, как блеснул кинжал в ее руке.

В тот же миг он отскочил в сторону и схватился за эфес сабли.