— Что заслуживает автор этого послания? — спросил король.

— Он заслуживает смерти, — ответил судья.

— Я довольствовался тем, что лишил его звания великого магистра, но, поскольку он не подозревал, что мне все известно, знаете, что он сделал? Он вскочил на коня и, вместо того чтобы бежать прочь из моего королевства, явился в Севилью, безумец! Я не пожелал его видеть. Он прорвался через мою охрану, крича, что он мой брат и этот замок принадлежит ему так же, как и мне. Я позволил ему войти. Знаете, Паскуаль, что он сказал? Он пришел, по его словам, потребовать от меня ответа, за что я лишаю его своей милости. У меня были копии всех его писем к королеве, я показал их ему. При мне было и это письмо, которое вы только что видели: я ему показал его тоже; знаете, Паскуаль, что после этого произошло между нами? Вместо того чтобы броситься на колени и целовать прах у моих ног, как должен был бы поступить раскаявшийся предатель, он — вы слышите, сеньор судья? — выхватил свою шпагу.

— Великий Боже! — воскликнул Паскуаль.

— О, к счастью, я хорошо знаю моих братьев и был наготове, — засмеялся дон Педро. — Признаюсь вам, я почувствовал ужасающую радость при виде его обнаженного клинка и не собирался звать стражу, я хотел убить его сам. Но на шум нашей схватки вбежали ballesteros de Maza[25], и не успел я сказать и слова, как один из них проломил ему голову ударом булавы. Повторяю, мне вовсе не этого хотелось: я уже говорил вам, что стремился его убить своей собственной рукой.

— Он заслужил свою участь, — сказал Паскуаль, — да простит ему Бог его предательство!

— После того как умер тот, которого я любил как брата и который меня предал; после того как была удалена та, которую я хотел любить как супругу и которая тоже меня предала, я почувствовал себя одиноким на свете и подумал о Марии Падилье, вспомнил о днях нашего счастья. Я разослал людей во все концы королевства, чтобы разыскать ее, и, когда узнал, где она находится, помчался туда сам, не позволив ее предупредить; в то время как другие замышляли заговор, чтобы лишить меня жизни, она — я нашел ее в часовне — молилась за меня. Теперь я сказал вам все. Вот дон Фадрике и вот дон Педро — рассудите нас. Вот жена и вот куртизанка — рассудите их.

— Государь, — произнес судья, — пока еще вы дон Педро Справедливый, постарайтесь не стать доном Педро Жестоким.

Поклонившись королю, он присоединился к veinticuatros, ожидающим его, как мы уже говорили, в соседней комнате.

В течение месяца Хуан Паскуаль пребывал на посту primer asistente Севильи, и за все это время произошло только одно убийство; подозрение пало на дона Хуана де Нальверде, и он был арестован на следующий же день. Получив неопровержимые улики, primer asistente приговорил его к смерти, и, несмотря на громкое имя убийцы и влияние всей его семьи, король дон Педро не счел возможным вмешаться в правосудие и виновный, лишенный помилования, был казнен. Этот пример оказался очень действенным, — с того времени всем стали очевидны неподкупность и умение нового судьи. В первую очередь primer asistente сменил три четверти альгвасилов, служивших под началом его предшественника, поскольку почти все они получали мзду, которая существенно превышала жалованье, предоставляемое им государством, от знатных сеньоров в благодарность за то, что эти блюстители порядка не замечали, как те сводят счеты между собой или предаются распутству. Вместо уволенных он поставил надежных людей и организовал отряд горцев из трехсот—четырехсот человек; каждый вечер из них составлялись ночные патрули, и, как только на колокольне Хиральды било девять часов, эти патрули с приставленными к ним начальниками расходились по улицам Севильи. Они располагались на определенном расстоянии друг от друга как в самых пустынных улицах, так и на самых людных площадях, и им был дан категорический приказ следить, чтобы никто не останавливался ни в нишах дверей, ни перед решетками окон. Это была нелегкая служба, но людям хорошо платили, и, кроме того, поскольку primer asistente из своего значительного жалованья брал себе только то, что обеспечивало ему самое необходимое для жизни, он мог оставшуюся сумму тратить на обязательную, по его мнению, добавку оплаты своего отряда.

Итак, как мы сказали, вот уже двенадцать—пятнадцать дней столица Андалусии, вопреки обыкновению, жила без ночных происшествий; произошло только несколько незначительных краж, причем виновные были обнаружены и понесли предусмотренное законом наказание. Но вот однажды темной ночью Антонио Мендес, один из ночных дозорных, которому Хуан Паскаль полностью доверял, увидел, притаившись в подозрительной удаленной улочке, приближающегося к нему человека, закутанного в плащ; дойдя до середины улицы, незнакомец подошел к дому, помедлил минуту и трижды постучал в окно; не услышав ответа, он, несомненно, решил, что того или той, к кому он пришел, еще не было на месте, и стал прогуливаться перед домом. Пока ничего предосудительного не происходило, кавалер не стоял под окном, а ходил от одного конца фасада до другого; поэтому Антонио Мендес, очень точно соблюдавший данные ему указания и не усмотревший ничего недозволенного в поведении прохожего, не обнаруживал своего присутствия.

Прошло некоторое время; незнакомцу надоело ждать и, приблизившись к окну, он снова постучал. Хотя на этот раз стук был гораздо громче предыдущего, результат оказался тот же; кавалер решил запастись терпением, что, судя по сдавленным проклятиям, вырывающимся у него, не было свойственно его необузданной натуре. Поскольку среди распоряжений, данных Хуаном Паскуалем, не было указаний пресекать поток ругательств, если их бросали на ходу, а кавалер, бранясь, продолжал прогуливаться, Антонио Мендес тихо затаился в своем углу, откуда он мог следить за всеми движениями незнакомца и, учитывая, что тот говорил довольно громко, даже слышать его высказывания. Наконец кавалер в третий раз подошел к окну и стал стучать обеими руками так, что любой спящий уже давно бы проснулся. Видя, что это бесполезно, упрямец надумал прибегнуть к иному способу общения с тем, к кому он пришел: направившись к двери, он ударил по ней кулаком с такой силой, что в ту же секунду в окне появилась старуха, по-видимому опасавшаяся, что второй такой же удар просто выбьет дверь, и, высунув голову, спросила, кто в такой поздний час тревожит покой честного дома.

Кавалер застыл в изумлении: ясно было, что он ожидал услышать совсем не этот голос. Он огляделся, подумав, что перепутал дом, но, убедившись, что именно здесь его часто принимали, вступил в переговоры.

— Что здесь происходит? — спросил он. — Где Пакита? Почему она не отвечает?

— Она уехала утром вместе со своей хозяйкой донной Леонорой.

— Донна Леонора уехала? — воскликнул кавалер. — Клянусь святым Иаковом! Кто посмел ее увезти?

— Тот, кто имел на это полное право!

— Кто же это?

— Ее брат, дон Салюстий де Аро.

— Ты врешь, старая!

— Клянусь вам Богоматерью дель Пилар!

— Открой мне, я сам проверю, так ли это!

— Мне приказано никого не впускать в отсутствие дона Салюстия, а уж в такой час тем более.

— Старуха! — вскричал взбешенный до предела незнакомец. — Открой немедленно или я вышибу дверь!

— Дверь крепкая, сеньор кавалер, и, прежде чем вам удастся ее вышибить, сбежится стража!

— Какое мне дело до стражи! — воскликнул кавалер. — Пусть хватают воров и цыган, а не таких благородных сеньоров, как я!

— Так было во времена прежнего primer asistente, но после того как король дон Педро — да хранит его Господь! — назначил Хуана Паскуаля вместо сеньора Телесфоро, стража защищает нас от всех. Стучите сколько хотите, но поостерегитесь, не то вместо этой двери перед вами распахнется тюремная.

С этими словами старуха закрыла окно. Незнакомец устремился к жалюзи и с силой стал трясти прутья, но, поняв, что они слишком прочно скреплены со стеной, чтобы поддаться, вернулся к двери и стал изо всех сил бить по ней рукояткой меча. Вот тут Антонио Мендес, наблюдавший, как мы уже говорили, эту сцену, подумал, что настало время вмешаться.