— Сходитесь!

Рыцари помчались навстречу друг другу; они были равны в доблести, но им была уготована разная участь. Гунтрам фон Фалькенбург не успел проскакать на своей тяжелой лощади и трети ристалища, как граф Барселонский, преодолев в три скачка вдвое большее расстояние, налетел на него. В течение короткого мгновения после страшного столкновения ничего нельзя было разглядеть, кроме обломков копий и мириад искр; люди, кони — все смешалось; но почти тут же из этого облака вырвался тяжелый конь Гунтрама без всадника, а труп его хозяина, пронзенный насквозь копьем соперника, остался лежать в окрашенной кровью пыли. Граф Барселонский тотчас же догнал лошадь противника, схватил ее за уздцы и заставил прижаться крупом к барьеру в знак поражения противника, так что, если бы поверженному всаднику удалось подняться, он вынужден был бы признать себя побежденным; впрочем, эта предосторожность была излишней, ибо Гунтраму фон Фалькенбургу суждено было подняться только на призыв Господа.

Восторженным криком толпа приветствовала победителя, поскольку все самые пылкие надежды были возложены на юного красавца-рыцаря. Император поднялся, воскликнув громко: «Славный удар!»; Дус размахивала своим шарфом; императрица опустилась на колени.

Палач медленно сошел со своего помоста и приблизился к Гунтраму; стащив с убитого шлем, он кинул его на землю и поволок труп за волосы к гробу, а затем вернулся к костру.

Граф Барселонский, снова поклонившись императору, императрице и маркизе Прованской, занял свое место.

— По вашему велению, государь император, — громким голосом произнес он, — пусть призовут Вальтера фон Тана!

И он удалился с ристалища.

— Пусть выйдет Вальтер фон Тан! — повелел Генрих.

Ворота открылись второй раз, и появился Вальтер фон Тан; но как только он увидел Гунтрама, лежавшего рядом с гробом, как только осознал, что одного удара меча будет достаточно, чтобы повергнуть его на землю и умертвить, то, вместо того чтобы идти к алтарю и давать клятву, он подъехал прямо к императору, спешился и встал перед ним на колени.

— Государь император, вы напрасно призываете меня выйти на поединок! Ничто в мире не заставит меня сражаться за дело, которое я прежде поддерживал: обвинение ложное и злокозненное, и Божий суд вынес свой приговор. Разрешите мне отдаться на вашу милость, милость императрицы и неизвестного рыцаря — должно быть, благородного рыцаря; я перед всеми признаю, что наше обвинение императрицы было ложным — в нем нет ни слова правды; нас побудили дары и посулы вашего сына принца Генриха, опасавшегося, что вы лишите его наследства в пользу младенца, рожденного госпожой императрицей. Государь, прошу вас принять в соображение мое признание и даровать мне пощаду и милость!

— Вам будет дарована пощада, если такова будет воля императрицы, — ответил Генрих. — Идите же к ней и молите ее о милости, ибо только в ее руках ваша жизнь и честь.

Вальтер фон Тан поднялся, пересек ристалище под ропот и шиканье толпы и упал на колени перед императрицей; она стояла перед ним, держа на руках сына и казалась Мадонной, ласкающей младенца Иисуса.

— Государыня! — произнес он. — Я явился к вам по приказу императора молить у вас пощады, ибо коварно и вероломно вас оболгал; делайте со мной все, что вам будет угодно.

— Друг мой! — воскликнула императрица. — Оставайтесь живым и невредимым, я не буду ни мстить вам, ни подталкивать кого-либо к мщению, ибо Бог распорядится всем по справедливости. Уходите же навсегда с глаз моих!

Рыцарь поднялся и покинул ристалище. Он никогда с того дня не появлялся больше в Германии.

Император приказал, чтобы открыли ворота для победителя; тот въехал, с удивлением отыскивая глазами противника.

— Сеньор рыцарь! — объявил император. — Вальтер фон Тан отказался сражаться с вами; он просил пощады у меня, я направил его к императрице, и она, на радостях, что Господь Бог и вы сняли с нее обвинение, помиловала его.

— Пусть будет так! — согласился граф Барселонский. — Я не желаю ничего лучшего.

Император сошел с трона и, взяв за узду коня победителя, повел его к императрице.

— Сударыня, — обратился он к ней, — вот рыцарь, столь отважно вас защитивший; вы подадите одну свою руку мне, другую ему, мы поведем вас к трону и останемся там на виду у всех, пока будет совершаться правосудие над трупом Гунтрама фон Фалькенбурга; потом вы пригласите рыцаря в ваш дворец и окажете ему всяческие почести, с тем чтобы он как можно дольше остался с нами.

Императрица сошла со своего помоста и хотела преклонить колена перед императором, но он тотчас поднял ее, поцеловал, показав, что возвращает ей всю свою любовь, взял за руку ее и графа Барселонского, подвел их к трону и усадил рядом с собой: императрицу по правую руку от себя, а победителя — по левую.

После этого палач вновь спустился на ристалище и, подойдя к трупу Гунтрама, стал ножом перерезать все завязки его доспехов и по очереди кидать их на землю, произнося: «Это шлем предателя», «Это латы предателя», «Эго щит предателя». Как только он снял все, оставив труп обнаженным, два помощника палача ввели лошадь, волочащую за собой сплетенную из ивы решетку; к этой решетке привязали тело и потащили его по улицам Кёльна на виселицу, где оно было повешено за ноги, и каждый мог разглядывать страшную рану, через которую улетела проклятая душа.

Все повторяли, что это, воистину, суд Божий, ибо никто не мог понять, как столь хрупкий юноша смог предать смерти такого грозного рыцаря.

Император и императрица повели победителя в свой дворец, где в его честь было устроено великое празднество; его удерживали там до ужина, повторяя, что не хотели бы с ним никогда разлучаться; однако, когда спустился вечер, граф незаметно вышел из дворца, вернулся в отведенные ему покои, велел дать овса лошади и, приказав оруженосцу готовиться к отъезду, в полной тайне покинул город и всю ночь скакал по направлению к Барселоне: уже два месяца граф не имел никаких известий из своего края, который он покинул, проявив более рыцарства, чем осмотрительности.

На следующее утро, увидев, что рыцарь не возвращается во дворец, император отправил за ним одного из своих придворных. Посланцу сообщили, что рыцарь уехал ночью и сейчас, должно быть, находится не меньше чем в двенадцати—пятнадцати льё от Кёльна.

Тогда посланец вернулся к императору и сказал ему:

— Государь, рыцарь, сражавшийся за госпожу императрицу, уехал этой ночью, и неизвестно, куда он направился.

Узнав эту неожиданную новость, Генрих, обратившись к императрице, изменившимся от гнева голосом произнес:

— Сударыня, вы слышите, что докладывает этот человек? Ваш рыцарь покинул этой ночью Кёльн, не попрощавшись с нами; это мне весьма не нравится!

— О монсеньер, — отвечала императрица, — вы будете еще сильней раздосадованы, когда узнаете, кто этот рыцарь: я думаю, что вам это неизвестно.

— Нет, — отвечал император, — он не назвался, сказал только, что он испанский граф.

— Государь, этот достойный рыцарь, сражавшийся за меня, — благородный граф Барселонский, чье имя уже овеяно громкой славой, и нельзя сказать, не превзойдет ли она его знатность и благородство.

— Как?! — воскликнул Генрих. — Так этот рыцарь — сеньор Раймон Беренгар?! Да поможет мне Бог, сударыня! Никогда еще императорская корона не была удостоена столь великой чести, как сегодня! Но, разрази меня гром, его поспешный отъезд покрывает меня позором! Я не смогу одарить вас, сударыня, ни своей милостью, ни любовью до тех пор, пока вы не отправитесь за ним, не найдете его и не привезете с собой! Отправляйтесь как можно быстрее: или я не увижу вас более, или увижу вместе с ним.

— Все будет так, как угодно вашей милости, монсеньер, — ответила императрица, удаляясь.

Пракседа видела, что красота маркизы Дус Прованской не оставила равнодушной благородного графа Барселонского, и она взяла ее с собой, полагая, что подобной цепью надежнее всего будет приковать беглеца; как и положено императрице, ее сопровождали сто рыцарей, сто дам и сто девиц; она ехала так днем и ночью и через два месяца после своего отъезда из Кёльна добралась до славного города Барселоны. Уверяю вас, граф был поражен, узнав что императрица Германии пожаловала к нему! Удостоверившись в том, что эта новость правдива, он тотчас вскочил на коня и помчался во дворец, где остановилась императрица. Не оставалось никаких сомнений, это была она — он сразу узнал ту, которую защищал. Встреча была очень радостной и для него и для нее. Преклонив колено перед императрицей и целуя ей руку, граф любезно осведомился, что привело его гостью в его края.