— Эй, ты! Послушай моего совета и заткнись! Заткнись немедленно! Чем скорее ты это сделаешь, тем лучше будет для тебя!

Неудачливый шутник замолкал тотчас же. Заметим, что намеки смельчаков на единственную слабость этого силача с каждым днем становились все более редкими и в очень скором времени обещали вовсе сойти на нет.

Как-то в субботу вечером, когда я у самых дверей дома кормил двух ястребов, которых держал с целью непременно натренировать их на охоту за жаворонками, появился г-н Девиолен.

— Привет, мальчуган! — сказал он. — Хорошо ли мы потрудились на этой неделе?

— Я второй по переводу.

— В самом деле?

Я показал ему серебряный крестик на красном банте, продетом в петлицу; я носил его с гордостью, как убедительное доказательство моих успехов.

— Ну что же, господин Второй! Я приглашаю вас принять участие в завтрашней охоте на кабана.

Я подпрыгнул от радости.

— Кузен, а где?

— У Бернара, в Новом доме.

— О, тем лучше, тем лучше! Какое нам предстоит удовольствие!

— Надеюсь.

— Так вот как вы его балуете! — воскликнула моя мать, появляясь на пороге. — Вместо того чтобы помочь мне отучить его от этой пагубной страсти к охоте, которая чуть ли не каждый день приводит к каким-нибудь несчастьям, вы только прививаете ему вкус к ней! Послушайте, я отпущу его с вами лишь при условии, что он будет все время с вами.

— Не беспокойтесь! Я поставлю его рядом с собой.

— Только при этом условии, — проговорила моя бедная матушка, которая ни в чем не могла мне отказать, — но учтите, — добавила она, понижая голос, — если с ним случится несчастье, я умру от горя.

— Не бойтесь ничего! — отвечал г-н Девиолен. — Парень знает это дело как свои пять пальцев. Так договорились, дружок, завтра в шесть утра!

— Спасибо, кузен, спасибо! Я не заставлю себя ждать!

Я посадил ястребов на насест, а сам занялся приготовлениями к предстоящей охоте.

Для этого надо было вычистить ствол ружья, смазать пружины и отлить пули.

В шесть часов утра мы отправились в путь; по всей дороге к нам присоединялись лесники, ожидавшие нас на своих угодьях; наконец мы подошли к повороту и издали увидели Бернара с охотничьим рогом в руках.

Он трубил с таким веселым видом и звуки рога были такими звонкими, что ни у кого не осталось сомнений в успехе ожидающей нас охоты. Действительно, подойдя к Новому дому, мы узнали, что у горы Дамплё, то есть примерно на расстоянии одного льё отсюда, Бернар поднял великолепного секача-третьяка («третьяк» — это охотничий термин: так называют кабана на третьем году его жизни).

Господин Девиолен сообщил всем лесникам о письме, полученном из центрального управления лесов господина герцога Орлеанского. В этом письме приводились жалобы владельцев земель, граничивших с лесом, на ущерб, причиняемый кабанами, и давалось категорическое распоряжение полностью истребить этих зверей.

Подобные распоряжения всегда приветствовались лесниками: кабан считался королевской добычей и его нельзя было отстреливать сверх установленной нормы; если же лесники случайно убивали кабана, его отбирали у них. При этом им просто платили за выстрел — кажется, двенадцать су. Однако, когда требовалось истребить кабанов, убитый зверь по праву принадлежал тому, кто его застрелит, а кабан в кадке с солью, как нетрудно понять, весьма ощутимая добавка к зимним запасам провизии.

Было принято решение проводить охоты вплоть до полного отстрела кабанов в лесах Виллер-Котре. От этого я пришел в восторг не в меньшей степени, чем лесники, поскольку было очевидно, что мне доведется участвовать не в одной из этих превосходных охот.

Съев по горбушке хлеба и выпив по стакану белого вина, мы отправились в путь, переговариваясь, но не занимаясь сочинительством всякого рода баек (да простят мне это слово, такое священное для охотников): каждый слишком хорошо знал своего соседа и был известен ему сам, чтобы пытаться произвести впечатление нелепым хвастовством, к чему обычно прибегают завсегдатаи равнины Сен-Дени, превознося себя; мы же, в отличие от них, с величайшим простодушием воздавали должное сильнейшим. К ним относились Бертелен, дядя Бернара; Мона — старый лесник, некоторое время тому назад лишившийся левой кисти, однако из-за этого не ставший стрелять хуже; и Мильде — вытворявший с пулями что-то поразительное.

Нечего и говорить, что неудачники подвергались злым насмешкам.

Среди этих неудачников был некто Нике, прозванный, не знаю почему, Бобино; у него была репутация умного человека, что вполне соответствовало действительности, и одного из самых никудышных стрелков среди охотников, что тоже было правдой.

Поэтому обычно, вспоминая подвиги Бертелена, Мона и Мильде, мы бесжалостно издевались над Бобино.

Тогда он, переводя разговор на другое, рассказывал удивительно остроумные и веселые истории, а его провансальский выговор делал их особенно забавными.

Когда мы подошли к лежке кабана, Бернар сделал всем знак замолчать. С этой минуты всякое перешептывание прекратилось. Бернар поделился своими соображениями с инспектором, и тот, отдавая распоряжения тихим голосом, расставил нас кольцом, а Бернар, держа свою ищейку на поводке, приготовился поднять зверя.

Я покорно прошу прощения за то, что непрерывно употребляю охотничьи термины, словно барон в «Докучных» Мольера, но только этими словами можно описать происходящее; впрочем, я надеюсь, что эти термины достаточно хорошо известны и не требуют пояснений.

Господин Девиолен сдержал слово, данное моей матери: он поставил меня между собой и Мона, посоветовав мне укрыться за дубом, с тем чтобы, если я выстрелю в кабана, а он кинется на выстрел, успеть ухватиться за толстую ветвь, подтянуться и пропустить зверя под собой. Всякий, кто хоть немного охотился, знает этот распространенный маневр, применяемый в подобных обстоятельствах.

Спустя десять минут все были на своем посту; послышался сигнал. Собака взяла след, и через мгновение ее громкий непрерывный лай возвестил, что она приблизилась к зверю. Тотчас же раздался треск деревьев в чаще. Я увидел, как рядом что-то промелькнуло и, прежде чем мне удалось вскинуть ружье, исчезло. Мона послал пулю не целясь, но при этом покачал головой, как бы выражая опасение, что пуля, вероятно, не достигла зверя. Потом в отдалении раздался второй выстрел, третий, а затем тут же послышалось громогласное «У-лю-лю!» — это был всем знакомый голос Бобино, кричавшего во всю силу своих легких.

Все кинулись на призыв, хотя, узнав голос, каждый про себя решил, что это какая-нибудь шутка весельчака.

Но, к нашему величайшему изумлению, выбежав на большую дорогу, мы увидели, как Бобино спокойно сидит на кабане со своей носогрейкой во рту и пытается высечь огонь для нее.

От его выстрела кабан покатился словно кролик, упал и уже больше не шевелился.

Легко себе представить какой концерт мы устроили, поздравляя победителя, а он, приняв самый скромный вид и продолжая восседать на своем трофее, ронял слова, чередуя их с облаками дыма:

— Да! Да! Вот как мы, провансальцы, карамболем играем с этими зверюшками!

Ничего не скажешь, карамболь, был сыгран на славу: пуля вонзилась за ухом. Даже Мона, Бертелен или Мильде не смогли бы выстрелить более метко.

Бернар пришел последним.

— Что тут болтают, Бобино?! — издали закричал он. — Говорят, что кабан кинулся на твою пулю как полоумный?

— Кабан ли кинулся на пулю, пуля ли на кабана, — ответил победитель, — но факт, что теперь у бедняка Бобино всю зиму будет жареное мясо и в гости к нему пригласят только тех, кто сможет ответить ему тем же. За исключением господина инспектора, — добавил он, с поклоном снимая свою фуражку, — вот кто всегда будет желанным и почетным гостем у своего покорного слуги, если только ему захочется отведать стряпню матушки Бобины.

Так звал Нике свою жену, считая, что Бобина — это женский вариант имени Бобино.

— Спасибо, Нике, спасибо! — поблагодарил инспектор. — Отказываться не буду!