В эту ночь я не спала. Наше уединение редко нарушали мужчины, а те, что приходили к нам, были старыми боевыми товарищами отца, вид их внушал мне уважение, но не привлекал меня. Этот же мужчина был молод, красив и вдобавок еще ранен. Любовь под завесой жалости вошла в мое бедное сердце; я мечтала снова увидеть его, и это произошло слишком скоро! Что вам сказать? Я была юной, невинной; отец был доверчив и верил в порядочность; вскоре молодой человек забыл все — честь, добродетель, гостеприимство. Я не стану его обвинять в том, что он меня соблазнил; я не буду говорить, что он злоупотребил моей неопытностью, что горькие слезы, пролитые мною сразу после моего проступка, искупили мою вину. Утешая меня, он обещал, что после смерти своего дяди, от которого зависело его состояние и его будущее, он будет просить моей руки у моего отца; я слишком его любила, чтобы не поверить в эти обещания. Так прошло несколько месяцев, и вскоре я поняла, что нам угрожает новое несчастье. Я убеждала его добиваться согласия дяди, ведь моя семья весьма уважаема, и имя моего отца, пусть и не знаменитое, с чувством гордости произносили все, кому оно было известно. Однако он отвечал уклончиво; с этого времени посещения его стали короче и реже, а письма холоднее и взвешеннее; вскоре я оказалась покинутой, хотя все еще в это не верила, но он почти не появлялся, стал резок, раздражителен, все ему надоело, и наконец он совсем исчез. Настало время, когда я больше не могла скрывать от отца свое состояние. Тогда я решила вновь попытаться вернуть моего избранника. Вчера я написала ему, что обязательно должна его увидеть и приду к нему вечером. Он ответил, что я могу прийти. Презренный! Меня ждало только письмо и золото; я бы вам показала это письмо, если, подобно ему, отреклась бы от чувства порядочности; в этом письме он осмелился мне предложить выйти замуж за его слугу. Раздавленная, уничтоженная, потерявшая всякую надежду на будущее, без каких-либо возможностей найти выход в настоящем, я не нашла никакого другого способа избежать беды. Я приняла это решение сразу же и не подумала об отце: хотела только признаться ему в своей вине и сообщить о своем роковом плане. Я забыла о живом существе во мне, я думала только о своем небытии, о том, как избавиться от угрызений совести и позора. Вы уберегли меня от преступления, и я полагаю, что даже на одном этом основании у меня должно хватить духу благодарить вас».

Едва только она успела закончить свой рассказ, как на лестнице раздался страшный шум. Дверь в наши покои с силой распахнулась, и на пороге появился офицер, одетый в старый мундир капитана гренадеров; глаза его пылали яростью и отчаянием; он волочил за собой молодого человека, бледного от страха. Мари вскрикнула от удивления: в первом она узнала своего отца, а во втором — своего любовника, Альфреда де Линара. Альфреда! Всего два часа назад я оставил его в роскошном салоне графа де Т., спокойного, смеющегося, словно он не испытывал никаких угрызений совести!

При виде их испуганная Мари умоляюще протянула руки отцу; внезапно луч радости осветил лицо старого воина. Он получил только первую записку Мари. Он сказал несколько слов на ухо Альфреду, поспешившему скрыться, как только ему была предоставлена свобода, и бросился в объятия дочери. Я оставил их одних и прошел в свою комнату. Я еще не переоделся, изнемогал от усталости и рассчитывал передохнуть хоть несколько минут, но тотчас же ко мне вошел отец Мари. После того как он засвидетельствовал мне свою благодарность, я поинтересовался, каким образом, не получив второго послания дочери, написанного из гостиницы, он смог прийти именно в тот дом, куда ее привезли.

«Да я не ее разыскивал, — ответил он. — Жажда мести привела меня в жилище бесчестного Альфреда. Я встретил его на лестнице и втащил в вашу комнату только потому, что увидел там свет. А теперь, — добавил он, — я жду от вас новой услуги. Оскорбление, нанесенное мне этим подлецом, не может остаться безнаказанным: не согласитесь ли вы быть моим секундантом?»

Поскольку дело его казалось мне правым, я не мог отказаться от этой обязанности, сколь тяжелой она ни была. Итак, я согласился, и мы отправились к Альфреду.

Он ждал нашего прихода и выглядел крайне раздраженным. Заметив нас, он тотчас же направился нам навстречу.

«Что вам еще от меня нужно? — обратился он к капитану. — Ваше семейство всюду будет меня преследовать?»

«Да, всюду, — ответил старый солдат, едва сдерживаясь. — Всюду, и до тех пор пока ты мне не ответишь за свой бесчестный поступок!»

«Ты хочешь дуэли? — воскликнул Альфред, волнуясь все больше и больше. — Несчастный! Ты ищешь смерти! Неужели ты не понимаешь этого?»

«Я понимаю все, — холодно ответил капитан. — Ты пытаешься меня запугать? Это не слишком благородно, а может, ты просто боишься?»

«Я? Боюсь? — вскричал Альфред.

Он быстро вытащил часы и спросил:

«Какое время ты выбираешь?»

«На рассвете».

«Место?»

«Ближайшее».

«Оружие?»

«Пистолеты».

«Тогда у ворот Майо, в пять утра».

«Я не заставлю тебя ждать».

Было три часа ночи, мы вернулись ко мне. Капитан попросил у меня разрешения написать несколько писем, а я, не раздеваясь, бросился на кровать.

В четыре часа он меня разбудил. Он увидел мои пистолеты, висевшие над камином, и уже держал их в руках. Я позвонил слуге и приказал заложить карету; мы тем временем прошли к Мари; она, спокойная и счастливая, спала, ведь отец ее простил, а отец, возможно... Старый солдат склонился над ней, прижался губами к ее безмятежному лбу, минуту смотрел на нее с улыбкой, исполненной грусти, и я увидел, как несколько слезинок медленно и беззвучно выкатились из его глаз. Меня сильно взволновало это зрелище.

«Как давно я не плакал, — заметил он, повернувшись в мою сторону. — Последний раз это было, когда я покидал его».

Он поднял глаза к Небу.

«И я больше его никогда не видел», — добавил он с глубоким вздохом.

Мне не стоило труда проследить за его мыслями. Часы пробили половину пятого. Пора было уходить. Капитан снова приблизился к постели дочери, прошептал несколько прощальных слов, благословил ее и, сделав над собой отчаянное усилие, сказал:

«Я готов. Едем!»

Мы вышли; карета ждала нас, и спустя четверть часа мы были у ворот Майо.

Наших противников на месте еще не было, но долго ждать их не пришлось: по прошествии нескольких минут быстро подъехала их карета и они присоединились к нам. Мы углубились в лес и вскоре нашли подходящее место. Я всегда замечал: ничто не заканчивается так быстро, как приготовления к смертельному поединку; недолгими были и наши. Я протянул пистолеты; секунданты их рассмотрели. На правах оскорбленного капитан мог выбрать расстояние и условия дуэли. Я знал его намерения — он потребовал, чтобы противники шли друг навстречу другу и стреляли в ту минуту, когда им будет угодно.

Мы сделали знак капитану и Альфреду подойти к нам. Капитан был спокоен и хладнокровен; Альфред, напротив, казался веселым и насмешливым. Ему показали пистолеты. Он их изучил с деланной небрежностью, но на самом деле очень внимательно.

«Вы отлично знаете, что я стреляю в равной степени хорошо из любого оружия, — сказал он, — так что заряжайте, заряжайте, господа!»

Тут он заметил, что его оживленность составляет контраст со сдержанностью капитана.

«Взгляни на нашего противника! — пробормотал он вполголоса, обращаясь к своему секунданту. — Он слишком серьезен для старого вояки!»

Капитан услышал слова Альфреда и схватил его за запястье.

«Да, я серьезен, — сказал он торжественным тоном. — Я серьезен, так как через минуту один из нас окажется на пороге вечности, и горе тому, у кого на совести будут напрасно пролитые слезы и кровь».

Когда оружие было готово, мы положили его в шляпу. Каждый противник вытащил из нее пистолет и встал на место в тридцати шагах от врага. По условленному сигналу противники начали сходиться, и должен признаться, что я с возрастающим волнением следил, как они подходят друг к другу до тех пор, пока между ними не осталось всего несколько шагов; капитан первым нажал на спуск, но вспыхнул только запал; горькая улыбка появилась на лице старого солдата. Альфред прошел еще шаг и в свою очередь выстрелил, причем почти в упор — пуля попала его противнику в середину груди.