Пока же ему оставалось надеяться, что Фабий покажет свое лицо скорее рано, чем поздно. Он уже ожидал столкнуться со следами старого ученика. Особенно после того, как вживленный в клона с Белегаста биометрический передатчик умолк. Некто или нечто уничтожило существо. Гексахир надеялся, что это Фабий, ведь дар предназначался ему.

Но это будет последний дар, который Фабий получит от гемункулов.

Он посмотрел на разбираемое устройство. Это, второе из обнаруженных, было встроено в голову одержимого птицами биохудожника. Мон-кей даже вживил себе крылья, будто в примитивной насмешке над бичевателями друкари. Устройство, при всей своей грубости, выдавало и смекалку. Фабий зашел далеко. Изначальные передатчики были настроены лишь на его собственные мозговые ткани. Но следующее поколение явно стало более гибким в применении. Не совсем пригодным к массовому производству, но близящимся к этому этапу. Сколько же таких рассеяно по всей галактике? Сколько лазеек Фабий приготовил для себя?

Любой другой счел бы подобный план безумием. Но Гексахир видел в этом единственный разумный замысел. Он и Фабий были родственными душами. Байл понимал, что галактика сгорает в тлеющем пламени. Как и Гексахир, в глубине души он знал, что его народ обречен. Гемункул не обманывал себя, размышляя, какая судьба уготована друкари. Они медленно шли навстречу вымиранию, как и их сородичи с миров-кораблей. Грядущего сожжения не избежать даже прячущимся в примитивных анклавах экзодитам. Все они были лишь пищей для пламени. Конечно, если что-то не изменится…

Как Фабий стремился изменить человечество в нечто лучшее, так и Гексахир хотел изменить альдари. Конечно, их методы были совсем не похожи. Фабию не было дела до тех мон-кеев, что уже существовали. Он намеревался создать новый вид, который будет править Галактикой после гибели предыдущего. Но для Гексахира целью являлась сама гибель. Ради выживания альдари предстояло прежде сгинуть, чтобы их души могло вобрать создание, известное как Иннеад.

В юности Гексахиру не было дела до богов. В дни угасания империи альдари божества казались лишь благозвучным суеверием из более простых времен. Но после падения империи и возвышения Комморры он избавился от заблуждений.

Боги существовали, и они были голодными чудовищами.

Однако некоторые из них оказались чудовищнее прочих. А другие могли таить в себе ключ к перерождению его народа. Таким был Иннеад, согласно словам тех, кто открыл тайну Гексахиру. Лишь когда Иннеад поглотит всех живых альдари, кроме, разумеется, немногочисленных преданных ему, таких как сам гемункул, их вид возродится избавленным от слабости, что привела к падению. Однако среди разделявших это верование было удивительно мало согласия в способе достижения желанного итога. Некоторые намеревались просто дожидаться неизбежного сожжения, может быть, изредка подталкивая события тут и там. Другие посвятили себя созданию превосходных пандемий или оружия со столь ужасающим разрушительным потенциалом, что его не рискнул бы применить даже Асдрубаэль Вект.

Гексахир же предпочитал более изящное решение, вдобавок позволявшее ему предаваться своей тяге к искусству. Население Комморры делилось на вернорожденных и полукровок, причем именно ковены гемункулов владели амниотическими баками, из которых появлялись на свет вторые. Тринадцать Шрамов растили воинов и рабов для двадцати меньших кабалов и ряда великих. И за этим надзирал сам Гексахир, являвшийся главой ковена.

Поэтому все появлявшиеся из баков друкари несли в своей ДНК его подпись, небольшую приправу к блюду, если угодно. Незаметное изменение агрессии и отделов мозга, контролировавших импульсы, что отвечали за осторожность и самосохранение. Схожим образом он менял и вернорожденных, что оказывались в чанах воскрешения Тринадцати Шрамов — скажем, Салара.

В одно из редких для него мгновений остроумия Фабий заметил, что Гексахир не столько прореживает стадо, сколько поощряет его прореживать само себя.

Частица психокости раскрошилась в его руках, и гемункул понял, что сжал кулаки. Фабий, всегда жадный до знаний, украл для себя эти секреты. И многие другие. Он разграбил тайные хранилища Синода Шрамов и умудрился сбежать. И все потому, что Гексахир видел в нем лишь диковинку. Когда-то он недооценил Фабия. Впредь это не повторится.

Гемункул задумался, выдергивая из пальцев осколки. Для мон-кея Байл был весьма умен. Даже изобретателен. Найти такую жемчужину среди ила было приятным сюрпризом. Фабий захватил судно корсаров и заставил выживших отвезти его в Комморру. А потом взорвал судно, чтобы скрыть свое появление.

Такое внимание к деталям, причем от мон-кея! Он несколько недель прятался в Нижней Комморре, изучая ее обитателей. Некоторых он даже вскрыл. Естественно, столь редкая диковинка вскоре привлекла внимание ковенов. Гексахиру повезло выследить Фабия прежде Ракарта, Гзакта и прочих соперников.

Именно тогда он и узнал об истинной цели Фабия. Мон-кей пришел учиться. На самом деле он даже понимал, пусть и на примитивном уровне, их самые необычные искусства. Они научили Фабия тому немногому, что тот не знал прежде, и, похоже, открывшиеся тайны даже не особенно интересовали наглеца. Их искусство не грело его душу. За одно это Гексахиру стоило бы изгнать мон-кея, но его удержала жалость.

— Проклятая жалость, — пробормотал он.

Хрупкость тел не была в новинку для гемункулов из Тринадцати Шрамов. Такова была цена старости. Отказывали органы, конечности, затуманивался разум, иссякали силы. Многочисленные операции могли замедлить или даже разжать сжимавшуюся на теле хватку времени. Но Фабию, дорогому, славному Фабию они пользы не приносили.

Неотступная хворь высасывала его жизненные силы самым занимательным образом. Зараза в той же мере психологическая, сколь и физическая. Болезнь души. Они снова и снова рассекали его тело, пытаясь искоренить ее. Выбуривали кости изнутри и сдирали связки. Восстанавливали Фабия орган за органом, вену за веной. Но злокачественная хворь всякий раз возвращалась. Анализ клинического случая оказался увлекательным, достойным хроник ковена.

Таким же, как и сам Фабий. Столь многое можно было узнать. Столько постичь. Сколькому научить. И что же он сделал, неблагодарный мон-кей?

— Почему он не пытался сбежать? — спросила из-за спины Диомона. Гексахир обернулся, вздрогнув. Он совсем забыл, что та тоже находилась в зале.

— Кто?

— Твой питомец.

Гексахир проследил за ее взглядом. Диомона всматривалась в наблюдательную сферу — одно из десятка расставленных по отсеку многогранных устройств. Каждое было настроено на определенную часть корабля, что позволяло наблюдателю, вероятнее всего капитану, следить за экипажем, когда тот занимался своими делами.

Гемункул задумался над вопросом, отложив в сторону образцы. Признаться, он часто размышлял над этим в последнее время. За годы Олеандр совершил сто тридцать семь различных попыток побега, причем некоторые были весьма разрушительными. Но в последнее время мон-кей казался почти… покорным.

— Думаю, он тянет время. Или, возможно, его воля и в самом деле надломилась.

— Я в это не верю.

— Во что именно? — Гексахир поднял руку, отмахиваясь от ответа. — Ладно, постой, не говори. Признаться, мне нет особого дела. — Он пристально поглядел на нее. — А вот почему ты так подозрительна?

Диомона была мудрее многих членов ковена. Гемункул даже возлагал на нее большие надежды — если, конечно, та не погибнет прежде, затеяв что-нибудь глупое.

— А почему совсем не подозрителен ты? — Она повернулась, зло поглядев на наставника. — Знаешь, возможно, он обманывает нас. Все это может быть частью запутанных козней врагов.

— Каких именно врагов? У нас их так много. — Он снова отмахнулся от ответа. — Он тянет время, но не лжет.

Но, еще не договорив, Гексахир задумался, правда это или лишь предположение. Он решил испытать теорию.

— Если хочешь, сходи и спроси у него сама.

Диомона замялась. Маска Гексахира скривилась в хитром оскале, когда он схватил ее за затылок и не слишком мягко подтолкнул к двери.