- Освоилась уже, лапушка, хозяйничаешь?

Оборачиваюсь.

Он неторопливо проходит на кухню. Походочка-вразвалочку, как всегда, но сейчас он устал будто бы, довольным не выглядит, на ходу стягивает светлую джинсовую куртку и, так же как я, швыряет ее на спинку стула.

Приближается ко мне.

И наклоняется к полу.

Не отодвигаюсь почему-то, как во сне смотрю на его темные расстрепанные волосы, улавливаю аромат его парфюма - и в носу щекочет, что ж такое, этот мужской запах мне в кожу въедается, через поры в кровь, как доза чего-то запретного.

Ник выпрямляется и вкладывает в мою руку штопор.

- На, лапушка. Сполосни только.

Он плюхается за стол. Смотрит на торт и вино, и на одинокий черный бокал.

- Мне тоже бокал захвати, - просит и растирает ладонями лицо. - И ложку тащи. Торт охота, - заявляет по детски. - Что празднуем-то хоть?

С подозрением изучаю его. И меньше всего он похож на человека, который знает. Что я его брату сегодня делала минет, пока тот за рулем по городу катался.

- Алиса, - Ник щелкает пальцами. - Чего зависла?

Абсолютно нормально разговаривает.

- Ты откуда так поздно? - хрипло спрашиваю и поворачиваю кран. Плещу водой на штопор, подхватываю бокал и ложки.

- С работы, - Ник зевает, я сажусь напротив. Он снимает с торта пластиковую скрипучую крышку и забирает у меня столовую ложку. Вонзает ее в шоколадный бисквит и несет ко рту, и на стол падают крошки. - М-м-м, - оценивает с набитым ртом. - Вкусно.

Смотрю на него и улыбаться не хочу, но губы сами растягиваются, и я повторяю за Николасом - отламываю ложкой торт и отправляю в рот.

Штопором он ловко выдергивает крышку из бутылки, она вылетает с громким хлопком. Ник разливает по бокалам Цвайгельт и поднимает свой.

- За нас, лапушка?

И когда я уже поддерживаю тост и делаю глоток терпкого вина…

- За эту ночь, - добавляет он, и залпом расправляется с вином. Большим пальцем вытирает влажные полные губы.

И пристально смотрит на меня.

- Что будет этой ночью? - сиплю. В горле першит, и я тоже пью, сразу залпом. Не рассчитав сил, брякаю стаканом об стол, в голову дает резко, и я чуть пошатываюсь на стуле.

И смотрю на Ника в ответ.

- Я ведь говорил уже, чтобы влюблен в тебя? - он по новой наполняет бокалы, протягивает мне мой. - И пусть ты мою машину расколотила. И пусть с моими старшими братьями целовалась. И пусть Виктору сегодня отсосала - плевать.

Этот переход к горячему такой резкий, и ни голос, ни взгляд его при этом не изменились ни капли, это сказано так буднично, словно я Виктору брелок для ключей в качестве сувенира привезла с отдыха, а не облизывала его член, и не стонала от возбуждения.

Опрокидываю в себя новую порциию вина.

Кровь приливает к щекам.

Сильнее качаюсь на гладком стальном стуле и упираюсь руками в стол.

- Лапушка, ты меня слушаешь? - Ник понижает голос до интимного шепота. Наклоняется ближе и широкой ладонью накрывает мою. - Расслабься. Ты не виновата.

- А кто виноват? - поднимаю голову. Встречаю его черный взгляд, и чувствую, как в голове все плывет. - Чего вам надо от меня? Зачем…так. Почему нельзя…кому-то одному, - говорю и сама не понимаю, что несу, они мне выбора не давали, напирали все трое, и у меня, как у жадины, разбежались глаза.

- У Арона травма молодости, - негромко рассказывает Ник, и перебирает мои пальцы. - В институте, на третьем курсе. Он влюблен был. В сокурсницу. Женился бы даже. И вот как-то сидели они в сауне, зимние праздники, все дела, студенты. Кто-то спьяну вызвал девочек. И приезжает она. Невеста его. В одних трусах к ним в зал заходит. А она еще такая…ангел на вид. Ну вот. Брат ее тода чуть не убил. Схватил голую, и из сауны выволок, на улицу, а зима ведь, там задний двор, чтобы из парилки - и в снег. И забор высокий. И народу вокруг нихрена - ори, не ори. И ночь еще, сочельник. Рождество скоро. Ну, так. Если бы подружки ее визг не подняли…да он сам бы запустил, пока не заморозилась, любил же.

Ник отпускает мою руку и снова разливает вино.

На этот раз пью медленно, в голове укладываю его рассказ, в мыслях рисую образ влюбленного Арона, и странно на этого циника сквозь розовые очки смотреть, да и не представляю я, как это - сильное чувство.

Мужчин у меня не было. Влюбленностей тоже. Но вот сейчас есть братья…

- Ты ему понравилась, - говорит Ник. Пьет вино и неотрывно смотрит на меня. - Арону. Такая юная. Такая красивая. Такая лапушка. Выеб*л бы тебя тогда, в сауне - отвалил бы. А теперь. Сломает тебя, больно будет, в нем же человеческого мало совсем осталось, он целыми днями с уголовниками общается, и это не бритые беззубые мужики в татухах. Это уважаемые в городе дяди. Со своими тайнами, черными делишками. Черной властью. Черными душонками. Вопрос - есть ли еще душа у моего брата. Или закончилась.

Николас говорит, и от его негромкого голоса не проходят мурашки, в приглушенном мягком свете его лицо кажется мне чем-то далеким, недосягаемым, я все глубже погружаюсь в семью Рождественских, и мне хочется узнавать их еще, ближе, а с другой стороны..

Это плохо закончится, чувствую.

Ежусь и мелкими глотками опустошаю бокал.

- Я ведь ничего ему не сделала, - облизываю горьковатые губы. - Твоему старшему брату. Если я ему нравлюсь, почему он тогда…

- Алиса, - Николас усмехается, - ты меня не слушаешь. Некоторым проще застрелиться, чем еще раз влюбиться. Любовь война, либо он тебя, либо ты, ты угроза. Тебе нужно, - говорит он. Серьезно. Отрывисто. - Отцу свадьбу сорвать. И валить подальше. Пока Арон во вкус не вошел. Останешься здесь - и в ногах ползать будешь, умолять будешь. Чтобы он тебя отпустил.

А он не отпустит.

Просыпаюсь, и еще долго лежу в кровати.

Обстановка незнакомая, вчера ночью я ее рассмотреть толком не успела, мы с Ником поднимались наверх, и я была подшофе.

Наши с ним комнаты в мансарде, соседние. Как для самых младших - он так сказал. Может, пошутил.

А, может, мне приснилась эта ночь, шоколадный торт на столе, и вино, и он, и его слова.

Сорвать папе свадьбу.

Я же не самоубийца.

Будильник звенит повторно, и я неохотно выпутываюсь из одеяла. Сползаю с двуспальной кровати. От белья вкусно пахнет кондиционером, и в комнате запах приятный, лаванда.

Во всю боковую стену шкаф с зеркальной дверью, останавливаюсь возле него и любуюсь своим помятым отражением.

Волосы спутались, на щеке отпечаток подушки, глаза сонные-сонные. Пить хочется. И голова побаливает после вина.

Юркаю в ванную и долго плещусь под душем, а дальше фен, тушь для ресниц, черная кофточка и синие обтягивающие джинсы.

Сразу беру рюкзак, проверяю время на телефоне.

И выхожу в коридор.

На счет завтрака мне ничего не сказали, а желудок жалобно урчит. Но если здесь в утренних традициях семейные посиделки - это не ко мне, со старшими Рождественнскими я бы лучше год-другой, вообще, не пересекалась.

А Николас меня защищать не собирается, похоже.

Я ведь ему никто.

Спускаюсь на первый этаж, и здесь уже слышны голоса - раздаются из столовой. Значит, все таки семейный завтрак. Улавливаю слабый аромат свежей выпечки и глотаю слюнки.

Со вздохом шагаю в прихожую.

- И куда это мы так торопимся, - слышу за спиной ворчливый голос папы, когда наклоняюсь за обувью.

- В универ, - оборачиваюсь и отбрасываю за спину волосы. После душа пышные, и пахнут приятно и незнакомо, пришлось взять шампунь из пакетика.

- У тебя до занятий, - папа смотрит на наручные часы, - полно времени. Пойдем, там завтрак накрыли.

- Да я перекушу по дороге, в кафе заскочу, - открываю шкаф и глупо пялюсь на вешалки с чужой одеждой.

Вчера же я бросила свою кожанку на кухне.

- В кафе она перекусит, - передразнивает папа, и призывно машет на меня рукой, - когда начнешь считать деньги, Алиса? Я их не из воздуха беру. Поесть можно и дома, Регина все утро пекла булочки, старалась, иди за стол.