Как только их разговор закончился, Майлз вернулся ко мне, мои глаза обманывали меня и заставляли его танцевать перед ними. Он схватил меня, и все произошло как в замедленной съемке, так мучительно медленно, что я хотела кричать и умолять его обнять меня, спасти меня, трахнуть меня, но мой рот не открывался, и слова не приходили.

— Пойдем, — пробормотал Майлз мне на ухо и крепко обнял меня.

Я вдыхала его запах, кожу, мускус и хвою, и мне хотелось плакать. Что-то в моей дурной голове, крошечный голосок разума, говорил мне, что я ждала этого так долго, так долго, и теперь, когда это наконец произошло, была слишком одурманена, чтобы понять это. Но я не могла остановить свои пальцы, летящие вверх, разрывая ткань его рубашки, рассыпая пуговицы повсюду. Мой рот прильнул к его горлу, и Майлз застонал, когда я всосала кожу, отчаянно желая большего, чтобы испить его уникальный аромат, от которого у меня кружилась голова.

Мы вышли на улицу, и холод ударил меня как гребаная пощечина, но я не могла остановиться, задыхаясь на его коже и оставляя красные и синие следы по всей его плоти. Он сказал мне остановиться, но я не могла.

— Я не могу, — кричала я. — Мне нужно попробовать тебя на вкус, потому что завтра тебя здесь не будет.

Чувствовала на себе его взгляд, когда он нес меня по улице. Я знала, где когда-то была, но теперь наше окружение совсем не казалось знакомым. Это был темный лес, ветви злых деревьев тянулись к нам, незнакомцы стояли за занавесками разбитых окон в зданиях, которые выстроились вдоль леса. Я чувствовала, что они смотрят на меня, чувствовала, что их взгляды пытаются причинить мне боль, поэтому уткнулась лицом в грудь Майлза и заплакала, как маленькая девочка, боящаяся темноты.

Время шло непонятным для меня образом, и он был моим единственным якорем. Я цеплялась за его одежду, его кожу, его тело, словно это был мой спасательный круг. Никогда не боялась так сильно, как в ту ночь.

Я бормотала то, чего мы оба не понимали, прижимаясь к его коже, когда мое тело начало бунтовать против того дерьма, которое я в него влила. Конвульсии, тряска, пот и ругань, ему пришлось остановиться и отпустить меня, потому что я начала царапаться и кусаться, так чертовски боясь, что он отпустит меня, что пыталась сделать это за него.

— Не надо, — кричала я ему, колотя кулаками по его груди. — Не отпускай, ублюдок!

Майлз схватил мои запястья и прижал их за спиной к фонарю.

— Прекрати, — прорычал он на меня, его голос был расплавленным медом и темным намерением. — Прекрати, бл*дь, бороться со мной, сладкая.

Сладкая, сладкая, сладкая, это было так сладко, что я растаяла для него, и перестала бороться, стояла там, чувствуя все и ничего, и позволила ему притянуть меня обратно в безопасную гавань своих объятий.

— Прекрасная девушка, — прошептал Майлз мне в волосы, его губы были так близко к моим, но так далеко, как будто нас разделяла целая галактика. — Моя прекрасная сломанная девочка.

На этот раз он просто перекинул меня через плечо и понес прочь, его рука была в опасной близости от моей задницы. Кошмары вернулись, когда мы продолжали идти. Вдалеке виднелся мой жилой дом, но мы не пошли туда. Майлз понес меня в соседнее здание, мимо старого сварливого швейцара, чей рот открылся, когда он увидел нас, и вверх по лестнице, на столько лестничных пролетов, что я удивлялась, как он не рухнул под моим весом.

Но он не отпустил меня, не перестал держать меня, пока отпирал входную дверь.

Запах его квартиры был чистым, стерильным, как в больнице, со слабым намеком на его собственный парфюм. Майлз пронес меня внутрь, захлопнув за собой дверь, мимо нетронутой гостиной и в скудную, бесплодную спальню, в которой не было ничего, кроме огромной кровати и картины белого цвета в рамке на белой стене в белой раме. Я чувствовала себя как во сне, мое сердце колотилось и стучало от страха и ожидания.

Майлз опустил меня на кровать и сделал шаг назад, глубоко вдохнув, глядя на меня. Я села на колени и уставилась в ответ, склонив голову набок, от наркотиков у меня закружилась голова.

— Майлз, — выдохнула я. — Майлз, ты спас меня.

— Нет, — грубо сказал он, его дыхание было таким прерывистым, что я испугалась, что что-то очень, очень не так.

— Подойди ближе, — умоляла я его.

— Нет, — повторил Майлз, глядя на свои руки, как будто они его предали. — Нет, я не могу быть рядом с тобой. Не могу вынести, не могу смириться, не могу, бл*дь, смириться.

— Майлз, — прошептал я, темнота тянулась ко мне и пыталась снова утащить меня под воду. — Майлз, ты мне нужен.

Он оторвал взгляд от своих дрожащих рук, эта гора человека превратилась в дрожащую развалину, когда он уставился на меня.

— У тебя есть я, — тихо сказал Майлз, и я подползла ближе на кровать.

— Я люблю тебя, Майлз, — прошептала я снова. — Я так сильно люблю тебя, Майлз Рейли, что угодно для тебя, что угодно для этого, что угодно для нас.

Мои руки подкосились, и я упала, и нити тьмы потянулись к моему сознанию. Я была так близка к тому, чтобы потерять сознание, но мне нужно было, чтобы он знал.

— Скажи, что ты меня слышал, — умоляла я его.

— Я слышал тебя, — прозвучал сдавленный ответ. — Я слышал тебя, Бебе.

— Ближе, — умоляла я, и он опустился на колени, медленно и неуверенно подполз ко мне, его ноги скребли деревянный пол. — Мне нужно, чтобы ты знал. Мне нужно, чтобы ты понял.

— Я понял, — пообещал он. — Я понял, Бебе, понял.

Я потянулась к его прекрасному лицу, и он неудержимо задрожал, когда я прикоснулась к нему.

— Не так, как с другими, — прошептала я. — Только я.

— Только ты, — кивнул он. — Только ты, под кайфом и только с тобой.

— Все хорошо, — пообещала я, мой разум дрейфовал. — Потому что я люблю тебя.

— Правда? — спросил Майлз, его глаза были большими и испуганными.

Разбитая душа в теле монстра. Бога.

— Люблю, — пообещала я и позволила своим глазам закрыться. — Я люблю тебя, Майлз Рейли.

Майлз

Тоскливый (прил.) — глубокая, но романтическая меланхолия.

Я смотрел на ее лицо, наконец обретя покой, когда Бебе погрузилась в сон. Я чертовски волновался, задаваясь вопросом, не обманули ли меня мои инстинкты, что я должен был отвезти ее в больницу, несмотря на предупреждения ее подруги. Она была в полном беспорядке, о чем мне говорили ее глаза, которые то открывались, то закрывались, прежде чем она заснула. Боялся за нее и боялся ее, мое тело дрожало и заставляло меня ощущать, что я не тот человек, каким видел себя долгие годы, если такая крошечная женщина, как она, может поставить меня на колени.

Потребность прикоснуться к ней была непреодолимой. Самое простое прикосновение, ощущение ее ресниц на моих губах, ощущение ее век, трепещущих во сне под моим ртом. Я хотел поцеловать ее, попробовать на вкус, обладать ею, но просто находиться с Бебе в одной комнате было испытанием. Я боролся с двумя противоречивыми желаниями в моей голове — одно говорило мне бежать как можно дальше, а другое требовало разбудить Бебе и заставить ее наконец подчиниться, как она должна была сделать уже давно.

Когда мне позвонили, я даже не раздумывал. Бросился туда, и в следующую секунду мне показалось, что я перенесся в другой мир, когда вошел в клуб и увидел Бебе в отключке на диване. Мир, где красивые девушки слишком много пили и принимали сомнительные наркотики; мир, где Бебе и я могли быть вместе, где было проще всего перекинуть ее через плечо и в то же время отбросить осторожность и забрать ее с собой домой, где ей самое место.

Когда я увидел Бебе на своей кровати, ее волосы рассыпались по моей подушке, мое сердце сжалось от боли. Я не мог заставить себя положить ее в белую комнату. Ее место здесь, в моей спальне, на простынях, которые пахли мной. Бебе была такой ошеломляющей, такой уязвимой, лежа здесь. Мое сердце колотилось от непонятной боли, и как бы сильно я ни хотел прикоснуться к ней, не мог заставить себя сделать это.