Редкие забегаловки несли свое гордое название чисто символически, ибо поставок в такие места просто не было. Все пойло, что здесь продавали, производилось исключительно на частных началах. То бишь, гнался самопал. Вообще, соревнование, кто быстрее доконает полуразложившееся тело, успевшее основательно мутировать, здесь не прекращалось ни на секунду. В конце концов, чем еще было заняться существам, стоящим в очереди на окончательную зачистку?

— Ах… — выдохнула Виннербау, в очередной раз ступившая некогда начищенными до блеска сапожками в непролазное, скользкое месиво.

Подол красивого фиолетового плаща потяжелел от налипшей грязи. Капли помоев, бесцеремонно вылитых рядом, забрызгали всю спину. Девушка жутко страдала. Все человеческие органы чувств просто вопили об отвратительности происходящего. Тошнотворные запахи, удручающие виды, хлюпающая под ногами жижа… Непонятные существа беспардонно подсовывали свои плоские носы под накидку, подбираясь сзади на четвереньках. Возможно, кто-то из них даже и не был никогда человеком. Маленькая Виннербау предпочитала не прикасаться к этой дурно пахнущей теме даже мыслями. Невыносимое желание убраться из этого конечного звена деградации неукоснительно набирало силу. Порой девушка думала, что беглые должники по сравнению с отбросами трущоб — воплощение утонченности и аристократизма. И, несомненно, была права.

— Винни, дорогуша, потерпи еще немного, — на удивление по-доброму отреагировал Эншду на ее искренние страдания.

Не получив очередную порцию упреков, в последние дни постоянно ее преследующую, Виннербау облегченно вздохнула. Настроение Эндшду было таким же переменчивым, как и Марсианская погода во время сейсмического карантина.

Обширный мужчина не без помощи личных помощников старательно месил грязь. Незадачливая процессия двигалась еще минуты две, после чего возглавлявший ее здоровяк резко остановился. Бессменная помощница, следовавшая за ним везде, словно призрак, чуть было не врезалась в необъятную фиолетовую спину. Она проскользила ботинками по жидкой грязи и немного отклонилась назад. Буквально в последний момент ее подхватили крепкие руки сопровождающих, избавив испуганную девушку от участи вываляться в грязи.

— Кажется, пришли, — борясь с отдышкой, выдохнул вспотевший Эншду.

Мужчина остановился. Его широкий лоб тут же промокнули белым платочком, обильно обработанным отдушкой.

Впереди возвышался невзрачный домишка с ничем не примечательными стенами. Он совершенно не отличался от остальных, раздражая своей нарочитой обыденностью. Невзрачный вход был вырезан прямо посреди широкой пластины из проржавевшего металла, разрисованного потускневшими граффити. Некоторые из них несли совершенно очевидный, утрированный смысл. У входа, больше похожего на небрежную прорезь в отвесной скале, стояли два больших мягких кресла. Сквозь толщу налипшей грязи еле различались когда-то яркие цвета. Потускневший зеленый и замызганный розовый, словно два цербера, охраняли вход в полуразрушенную лачужку.

В нос ударил аромат уличной еды. Видимо, этим пасмурным, угнетающим утром кто-то задумал основательно позавтракать. Запах, а скорее вонь, смешалась с окружающим пространством. Эншду вырвало. Огромный живот встал на пути желудочным массам и принял весь удар на себя. Накрахмаленная, белоснежная рубашка и дорогая фиолетовая ткань жилета мгновенно впитали в себя рвоту. Руки магната пищевой промышленности затряслись. Жалобный писк, смешанный со стоном безвыходности вырвались из нежной глотки страдальца.

Прислуга тут же принялась приводить хозяина в порядок. В ход пошли влажные салфетки, очистители и ароматизаторы. Не в силах продолжать путь, Эншду остановился. Пытаясь отдышаться, он старался не замечать тошнотворной вони, что не давала ему покоя. Небольшая инъекция легкого наркотика заставила его мгновенно забыться. Новая волна эйфории захватила мужчину, и он, наконец, смог взять себя в пухлые, изнеженные руки. С удивлением для себя Эншду отметил, что уже больше десяти минут не думает о еде. Что и говорить, после таких суровых испытаний ни о какой пище не могло быть речи до самого вечера.

— Ведите меня внутрь, — простонал Эншду и в полуобморочном состоянии сделал последний, решающий рывок.

Мужчину с трудом втиснули в узкий проход, немного подогнув податливые границы дверного проема. Тучное тело ввалилось внутрь, утонув в зияющей тьме. Винннербау, словно ящерка, юркнула следом.

К промозглому, густому полумраку глаза привыкали неохотно. Казалось, холод и вонь сгущали воздух, мешая внимать окружающему. Тусклый свет, озарявший внутреннее убранство, проникал только из проема двери. Чтобы освободить ему больше пространства, слуги помогли Эншду отойти в сторону. Тот, кряхтя и постанывая, полностью доверился своим помощникам. В полной тишине процессия направилась к дальнему углу помещения, чтобы длинная скамья, скромно прислонившаяся к стене, смогла принять необъятный зад магната. Виннербау встала рядом и сложила тонкие ручки на животе, так и не решившись последовать примеру Эншду. Может быть, оттого, что скамья не вызывала абсолютно никакого доверия, а, может быть, потому, что кто-то должен был остаться стоять, выразив тем самым почтение хозяину комнатушки.

В центре неуютных апартаментов, силясь не надломить погнутые ножки, занимал чахлый стол из давно проржавевшего, наспех сваренного металла. Неаккуратные швы тонких пластин походили на работу неопытного патологоанатома. Ржавый, в точности как и все окружающее, пол нес в себе признаки старательной уборки. Лишь небольшая цепочка грязных следов тянулась от входа, внося какую-то гармонию в общий облик помещения.

Издав вздох вселенского облегчения, Эншду окинул критическим взором остатки несуществующего интерьера. Взгляд остановился на сгорбленной фигуре, сидевшей на низеньком табурете в дальнем углу зачуханной каморки.

— В каждой реальности мы получаем лишь то, что заслужили, — немного устало произнес некто, прячущийся в сумерках полудня. — Делливир Муэр. Великий мыслитель времен третьей колонизации.

Некто казался худым, немощным и крайне болезненным. Его кости торчали из-под тонкой кожи. Черепок гладкой, словно яйцо, головы прорывался сквозь бесформенный серый балахон, больше смахивающий на мешковину. Неопределенного возраста мужчина глядел в яркую прорезь дверного проема рассеянным взглядом, безвозвратно погрузившись в собственные мысли. Впалые щеки на бледном лице хозяина комнатушки несли следы длительного голодания. Босые и такие же костлявые, как и остальное тело, ноги, испачкались в грязи. Тяжелыми комьями жижа налипала на голые пятки, успев немного подсохнуть. Неизвестно, сколько мужчина сидел неподвижно, ибо его следов до шаткого табурета так никто и не разглядел.

Очнувшись, будто ото сна, мужчина опустил свой гладкий череп, с нежностью проведя тонкими пальцами по глянцу белых страниц. Согнулся, сощурив большие круглые глаза. А потом, нависнув над небольшой книжкой, словно горбатая скала, вновь утонул в мелких, еле заметных строках.

— Эти слова питают меня каждый день, — послышался сдавленный голос, прорывающийся сквозь пелену забытья, — Кто мы без вдохновителей? Лишь пыль…

Сделав над собой титаническое усилие, мужчина внезапно попытался встать. Слуги господина Эншду тут же сорвались с места, но тут же были остановлены степенным движением руки. Только после третьей попытки хрупкие лодыжки приняли на себя хоть и легкий, но все же непосильный для них вес. Несколько неуверенных шагов, и столь оберегаемая заботливыми руками книжка оказалась на поверхности ржавого и такого же немощного, как и хозяин, стола.

— Прекрасные женщины — есть украшение этого мира, — обитатель трущоб дошел до златокудрой Виннербау, с почтением поцеловав ручку в белых перчатках.

Опустив юркие глазки, девушка немного смутилась. Бледные щечки на прекрасной головке тут же вспыхнули.

Внезапно засуетившись, Эншду нетерпеливо дал знак слугам, чтобы те ему помогли подняться. Отрицательно покачав головой дорогому гостю, худощавый мужчина намекнул, что не требует столь больших жертв. Эншду в облегчением плюхнулся обратно, обрадованный тем, что не придется вставать в знак почтения.