— Голод, холод, лишения, — вскинул унизанную кольцами тонкую ручку господин Дин-Сой, — И ничего из этого не помешало тебе совершить, без преувеличения, самый воинственный поступок в твоей жизни. Если бы не ты, эта милая малышка не только не получила гражданство, но, наверняка и не выжила бы.

По аудитории прокатились многочисленные вздохи умиления, восторга и сочувствующего понимания. Кое-где даже были слышны сердечные всхлипывания с предусмотрительно усиленным звуковым сопровождением. Зрители, одетые пестро и вычурно, не упускали возможности взглянуть в нависающие камеры, чтобы урвать свои законные секунды славы.

— Я только поставил точку в долгом, непростом пути к счастью нашей любимой малышки, — поднял густую шевелюру Баргет и улыбнулся так искренне, что повторный вздох прокатился по трибунам.

Дин-Сой невольно вскинул тонкую, пестрящую стразами бровь, когда Баргет поцеловал белокурую головку Анны, усыпанную золотыми кудряшками. На заднем плане, где располагался огромный экран с неизменно вращающейся цветущей Землей, сменилась картинка, и все в очередной раз увидели, как Баргет Скайни на скорости хватает девочку, попутно поджигая сухой ковыль резким торможением.

— Наш герой еще и скромен, — не менее искренне улыбнулся шоумен, жестами ладоней поднимая овации в зале.

Дин-Сой поправил широкую, доходящую до самого пола шелковую черную юбку. Белоснежный пиджак с острыми плечами не имел и намека на перья, появляющихся почти в каждом его новом образе. Полупрозрачная черная майка проглядывала сквозь узкий разрез пиджака, а простенько зачесанные назад волосы поражали своей лаконичностью. Строгий, но вместе с тем мягкий облик для зрителей был непривычен. Всем своим видом Дин-Сой показывал, что игры закончились, и сейчас творится нечто совершенно особенное. Настоящая история. От публики требовалось особенное внимание, и она это понимала.

— Я не скромен. Это правда. Ашера сделала все, чтобы мы выжили. Я ей за это особенно благодарен, — честно признался Баргет.

— О! Эта хищная пантера! Грации ее тела и твердости характера можно только позавидовать, — Дин-Сой ловко выгнулся, будто изображая все то прекрасное, что заключено в объекте его, а, значит, и всей планеты, обожания, — Наверное, нет ни одного гражданина, не желающего прикоснуться к ее бронзовой коже!

Одобрительные возгласы в зале только подтвердили это смелое предположение. Изображение Ашеры Гловшессинг, в ее коронном красном наряде и большим алым цветком в волосах вонзилось в пространство над головами зрителей. Девушка то крутилась, то выполняла различные танцевальные движения, заснятые специально для промо-роликов.

— Баргет, не правда ли, она прекрасна?! — с задором спросил Дин-Сой, и все взоры устремились на застывшего в софитах мальчишку.

— Наверное… — задумчиво протянул Баргет.

— Я не слышу! — воскликнул Дин-Сой, ожидая громкого, четкого ответа, который бы в очередной раз взорвал толпу.

Но этого не случилось. Ни единого слова не вырвалось из дрожащих губ наивного мальчишки. Вместо этого он сделал несколько шагов к краю сцены, будто собирался сброситься с ее края. В неизведанный мрак и пустоту, кишащую тысячами живых тел, готовых разорвать его в порыве слепого возбуждения и восторга.

Опешив, Дин-Сой вопросительно посмотрел на замершего Баргета, пытавшего защититься ладонями от слепящего блеска софитов. Стремясь преодолеть навязчивый свет, он хотел вглядеться в тьму, в которой теперь находилась вся его жизнь. Дин-Сой отреагировал мгновенно. Резко подняв вверх белую ручку, он дал понять аудитории, что необходима тишина. Абсолютная тишина. Как ни странно, его послушали все. Зал притих.

— Я помню страх, — робко, неуверенно начал Баргет, но его шепот набатом пронесся над головами зрителей, — Этот страх преследовал меня постоянно. День… и Ночь… Много ночей. В новом мире этот страх только усилился. Я… я ненавижу монстров. Они убили мою мать. Убили отца… Я так и не смог их похоронить. Монстры отняли у меня все: всех моих близких, планету. Планеты Земля теперь больше нет. Нет больше моего дома! Когда я об этом думаю, у меня сжимается сердце…

Выжидательная тишина, воцарившаяся в зале, мгновенно перешла в гробовую. Публика, привыкшая ко всевозможным почестям в ее честь, услышанным была просто шокирована. В воздухе почувствовалось напряжение. Обескураживающее непонимание начало сменяться непониманием настороженным. Счет пошел на секунды, оставалось совсем немного времени до того, как все окончательно рухнет. До скрипа сжав зубы, Дин-Сой отступил на шаг назад, туда, где не было освещения. Он окончательно скрылся во тьме, оставив Баргета один на один с миллионами устремленных на него взглядов:

— Но… Но сейчас, стоя здесь и глядя на всех вас, — глубоко вздохнул Баргет, пытаясь усмирить подкатившие к горлу слезы, — Я понимаю, что ошибался. Этот мир… новый мир… Он совсем другой. Вы другие. По-настоящему искренние… Ваша поддержка, ваша любовь дает мне силы идти вперед и обретать новый смысл жизни. Без вас мы — никто. Я никто! — не удержавшись, из глаз Баргета выскользнула большая прозрачная слеза, а за ней — неудержимый поток кристально-чистой влаги, казалось, поймавшей отблески всего окружающего света, — Дорогие мои… В ваших руках наши судьбы. Прошу, дайте шанс Фидгерту, ведь он еще так молод… Я готов отказаться от своего гражданства в его пользу, если вы посчитаете, что так будет справедливо! — закрыв глаза, Баргет сглотнул ком, застрявший в горле, а потом произнес на одном выдохе: — Марс стал моим новым домом. А вы — моей семьей. Я полюбил эту планету всей своей душой.

Недолгая, но пламенная речь оборвалась. Баргет стоял, пытаясь всмотреться в опустившийся во мрак зал. Сердце бешено билось. Дин-Сой молчал. Весь Марс молчал. Только через несколько секунд, несколько шокирующих, длящихся бесконечно секунд над сценой появился громадный экран. В абсолютной тишине, которую никто так и не решился нарушить, Марс увидел заливающуюся слезами крупную женщину с пышной кудрявой прической. Тщетно пыталась унять переполнявшие ее эмоции, она вытирала полные морщинистые щеки подолом кружевного платья. Но это было лишь начало. Картинка вдруг сменилась. Кто-то, сверкая желтыми глазами с вертикальным желтым зрачком, держал ладонь на груди, пытаясь успокоить стук взволнованного сердца. Дальше — больше. Экран заполонили кадры рыдающего Марса. Потоки соленой жидкости заливали планету, не в силах вместиться в готовые вот-вот лопнуть экраны. Ушлые камеры на улицах людных городов не успевали запечатлевать растроганные лица граждан, посылающих воздушные поцелуи в холодные объективы.

Победоносно подняв уголки губ, Дин-Сой опустил голову так, чтобы никто этого не заметил. Он понимал, что сейчас только что произошло.

Наивная искренность Баргета смогла захватить неуправляемый, стихийный поток благосклонности Марса и подчинить его себе. Признание, полоснувшее горячей любовью по самому живому, смогло насытить безграничный, казалось, никогда ненасыщаемый голод толпы. Не важно, каким образом, и тем более не важно, надолго ли. Важно было только то, что так планете в любви еще не признавался никто. Дерзко, правдиво, на грани. И ошибочно. Это знали все, кроме самого Баргета. И за это незнание ему прощалось все. За это незнание простодушные, наивные слезы были превращены в бриллианты. За это незнание Марс готов был отдать ему все, что он попросит и сделать его своим кумиром.