И я рискнула. Оставила его у себя.

Толя проснулся в десять, съездил в магазин, приготовил завтрак (никто из моих бывших так никогда не делал, это меня растрогало), заявил, что «пропустил свои часы на теннисном корте, но ничуть не жалеет», повез меня в Загорск, там же мы и пообедали в каком-то кабачке, вечером пошли в кино, потом снова занимались сексом — так же нудно, но все-таки по ускоренной программе.

Так все и произошло: он ночевал, ночевал, а потом перевез чемодан и ноутбук. После работы Толя ходил в бассейн или тренажерный зал, раз в неделю играл в теннис, в субботу мы ездили за город, ужинали в хорошем ресторане, ходили в кино и на танцы.

Я познакомилась с его друзьями, все это были преуспевающие молодые люди. Их девушки и жены стриглись за сто пятьдесят долларов. Их родители жили за их счет на хороших, теплых дачах. Они нанимали домработниц, выписывали дизайнеров для ремонта квартир, в ресторанах их узнавали по телефону — это были классные, изысканные рестораны, куда не просто заказать места в субботу. Те, у кого были дети, нанимали няню и гувернантку.

Держались они просто, но что-то все время подчеркивало их выдающиеся достижения. Они словно забыли, что десять лет назад ездили в метро в джинсах «мальвина» и все их состояние помещалось в рюкзаке с учебниками. Они — и их женщины — вели себя так, словно за всю жизнь ни разу не рвались в метро вдесятером по одному проездному, не одалживали друг у друга шмотки и не закусывали пельменями «Арбатское» вино. Я-то узнала у Толика — все они мечтали в школе о том, что у них когда-нибудь появятся карманные деньги на «сникерс», а теперь они скидывают итальянские пальто от Армани швейцару так, словно этот швейцар — невидимка. Они гордо вздергивают брови, если им предлагают вино не того урожая — типа: «За кого нас держут!», не едят в тех французских ресторанах, где повар — не француз, и презирают Багамы, потому что там отдыхают стоматологи, ха-ха, приличные люди ездят хотя бы в Монако.

Напряжение росло, тем более что Толя не бросил свои постельные замашки: он все еще морочил меня всеми этими «пусть она умоляет тебя об этом». И в конце концов, когда мы вернулись с одной дурацкой вечеринки, он попытался мне выговорить за то, что я «оскорбительно» говорила с какой-то нафуфыренной мымрой. Мымра была женой его… не босса, но какого-то важного, который может пригодиться, человека.

Дело было в том, что дорогая подруга так категорично заявила: «Одежду можно покупать только в Милане!», что во мне, женщине, которой не хватает денег не то чтобы на одежду в Милане, а даже на билет до Милана в один конец… во мне взыграла классовая вражда. И я ее отчитала за то, что она — сноб, и довольно грубо заметила, что «не одежда красит человека».

В общем, когда Толя попытался меня обвинить, я открыла рот и разразилась такими упреками в его адрес, что он тут же заткнулся. Помолчав, Толя спросил: «Не стоит ли нам в таком случае разойтись — на время?», на что я заорала: «Вали на хрен, чтоб я тебя не видела, если какая-то старая, наглая дура тебе дороже меня».

Он ушел.

Воспоминания обо всем этом были не самыми приятными. После того как Толя удалился, педантично собрав чемодан: рубашка к рубашке, я погрузилась в тоску. «Почему, — расстраивалась я, — я его ненавижу, почему мне отвратительны все его друзья и подруги, почему я, если не дура и не психопатка, не могу вписаться в нормальное общество?»

Я чувствовала… надеялась… что это они — плохие, а я — хорошая, что не с этими людьми я мечтаю дружить и не с этим человеком — заниматься любовью, пока смерть не разлучит нас, но где же взять тех, кто мне нужен, и буду ли я нужна им, я не знала.

В общем, мучилась я, мучилась, пока не решила, что я не дура, не истеричка, не неудачница. Что я хочу самого, на мой взгляд, важного — искренней, настоящей любви, а не выгодной партии, и что мой избранник должен быть прежде всего хорошим, добрым, талантливым, остроумным человеком, а ко всему этому приложится и то, чему все эти Толи и его противные знакомые обзавидуются. Я поклялась либо найти такого человека, либо ни с кем никогда не заводить бестолкового, неуютного и лицемерного сожительства. Пусть я буду порхать от мужчины к мужчине, но сломать себя не дам — вот так непреклонно я рассуждала, несмотря на то, что пила как верблюд, потому что вечера в одинокой квартире без человеческого тепла и без любимого человека угнетали.

Проснулась я потому, что в купе закопошились соседи: они разворачивали курицу, огурцы, помидоры, яйца, хлеб. Я косилась на все это с верхней полки, и у меня текли слюнки. Вчера я сама не поняла, как заснула, как очнулась среди ночи… или это было с утра?.. от назойливых пограничников, от воплей какой-то психопатки, ворвавшейся в Харькове сразу после таможни… Все это промелькнуло за секунду. Казалось, я только закрыла глаза, а вот уже и день, двенадцать часов, я безумно хочу есть, а на все купе, как нарочно, разит вареной домашней курицей и малосольными огурцами. Умывшись, я устроилась на нижней полке и разговорилась с соседями, рассчитывая на то, что они расщедрятся и угостят меня домашними разносолами. Но соседи оказались людьми прижимистыми, несмотря на то что они грустно взирали на курицу и жалели о том, что слишком много с собой взяли, делиться остатками не собирались. Обидевшись про себя, я решила пробежаться до вагона-ресторана — позавтракать и как следует покурить. Подхватив сумку, вышла в тамбур. Только затянулась, в курилку ввалилась девица лет двадцати пяти. Она была заметная, но не очень симпатичная. Прекрасная фигура, но слишком высокая и крупная; яркие пшеничные волосы до плеч, голубые глаза — чуть навыкате, а нос картошкой и губы слишком крупные, как у Мика Джаггера. На ней были салатовые спортивные шорты, белая майка без рукавов и желтые шлепки. Она полезла в карман, но не нашла зажигалки. Я протянула свою, не дожидаясь, когда она попросит, на что девушка солнечно улыбнулась, показав мелкие, но ровные и белые зубы, и сказала, осмотрев меня с ног до головы:

— Куда едешь?

— В Коктебель, — ответила я.

— У-у! — Она прикурила. — Мы тоже. Хотя я умоляла — поедемте в Симеиз, там вся тусовка, меня не послушались. Все орали: в Коктебель, в Коктебель, только туда! — и мой парень заявил, что тусовка ему на фиг не сдалась…

— Вы компанией? — поинтересовалась я.

— Да, здесь, в поезде — вчетвером: я, брат и подружки, а так нас девять человек — остальные нас уже там ждут. А ты?

— А! — я пожала плечами. — Я одна, но у меня такие соседи, что хватит впечатлений на весь отдых.

— Да? — с любопытством спросила она.

— У меня там папа, сын — мелкий, года три, и беременная мамаша. Мамаша еще никого не убила только потому, что боится родить прямо в купе, а напротив меня — на верхней полке, трясется от злости другая истеричка. Она, перед тем как войти, швырнула в купе чемоданы, а едва показавшись в дверях, тут  же всех построила: «Помогите женщине, вы что, не видите, я не могу сама! Уберите со стола, вы тут не одни! Почему не работает кондиционер — вы что, не могли проводнику сказать! Вы же девушка, что у вас за бардак на кровати — сумку поставьте на полку, только так, чтобы к моим чемоданам не прислонять — вдруг вы заразная!» Ребенку уже пятый раз прочитали «Дядю Степу» — вслух, а папенька без конца обсуждает, хватит ли им еды до конца поездки.

— Ха-ха-ха!!! — Девушка рассмеялась так весело, словно я сказала что-то невероятно смешное. Но это мне все равно польстило, и я прониклась к ней симпатией. — Слушай, а пойдем к нам в гости. У нас весело. — Она притушила сигарету. — Пошли?

— Я вообще-то собиралась поесть сходить…

— У нас поешь. — Она тянула меня за руку, другой открывая дверь. — Насте мама наготовила целый чемодан жратвы, девать некуда.

— Пошли, — оживилась я, протискиваясь мимо туалета. — У меня есть текила.

Текилу мне купил Андрей, чтобы, как он выразился, я не пила всякую дрянь.