Витя поморщился:

— Приблизительно… Я что — догонялся джин-тоником?

— Мы забрались на холм, — освежила я вчерашние приключения. — Причем полезли на него не с той стороны, где нормальная дорога, а по каким-то козьим тропам. Ты уверял, что знаешь здесь каждый камень, но сам раза четыре грохался…

— А! — Он поднял указательный палец. — Вот почему у меня на коленях ссадины…

— Да… А потом ты стоял на холме и вопил, что соединяешься с природой…

— Не надо, — ухмыльнулся Витя. — Это я все помню: и как ты по траве каталась, и как мы с тобой плясали танец диких лебедей…

— Не лебедей, а буревестников… — расхохоталась я.

Мы смотрели с холма на безумную набережную, сверкающую неоном, и решили, что организуем собственную дискотеку, на которой будем плясать от души, в меру собственных дурных наклонностей. Я придумала танец диких буревестников — надо было, расправив руки, высоко подпрыгивать на двух ногах и делать все это очень быстро и страстно. Мы все время падали, отчего было жутко весело.

— Ладно, — оборвал воспоминания Витя. — Пойдем, что ли, на море.

Поутру море было другое: буро-зеленое, а небо — дымчатое, бледно-голубое. Солнце поджаривало кожу так, что лучи, казалось, доставали до костей — это было и приятно, и утомительно. На пляжах теснились отдыхающие — семейными группами, парочками, компаниями, а детишки, плескавшиеся у самого берега, радостно закидывали друг дружку медузами. Миновав сувенирный базар, длинные ряды с «товарами для отдыха», отделавшись от навязчивых валютных менял, мы ушли далеко за городские пляжи и зашлепали сандалиями по гальке. Впереди виднелся невысокий холм, а за ним — пологая гора с деревцем на вершине.

— Могила Волошина, — указал на дерево Витя. — Туда каждый год сбредаются всякие психопатки и оставляют Максу свои фотографии и стихи. О, вот и наши! Эй! — Он взмахнул полотенцем. — Здорово!

Я увидела вчерашнюю компанию, досыпавшую на пляже, еще каких-то незнакомых людей и Егора. Мое влюбленное сердечко застучало, заколотилось, в голове все стало глупым, а губы растянулись в бессмысленной улыбочке. «Ату его, Вера!» — приказала я себе и на глиняных, не сгибающихся ногах пошла на цель.

Расстелив полотенце возле Егора, я легла и стала за ним подглядывать. Это был не мужчина — это был бог. Не очень юный, но прекрасный; спустившийся с небес на землю, чтобы свести меня с ума, лишить самообладания и дара речи. Его тело было изумительно: талия чуть расползлась, но его это не портило — наоборот, лишь подчеркивало остальные достоинства. Нельзя сказать, что я большая поклонница спортивных мужчин с идеальной фигурой. Вернее, это они — не большие мои поклонники, но и я — в отместку — делаю вид, что тело и внешность — не самое главное. У Егора была загорелая, тонкая, бархатистая кожа, светлые волосы на теле, ни капельки жира, плоский живот и очень мускулистые ноги.

Я глубоко и тяжело вдохнула, достала сигареты и спросила:

— Гм-м, кхе-кхе, — неожиданно я охрипла. — У тебя нет зажигалки?

Он повернулся, и меня охватил ужас: нужно о чем-то с ним говорить, но ничего, кроме погодных условий, на ум не приходит. Что он подумает, если я замечу: «Какое чудесное теплое море, наверное, градусов 25…» Или вот, еще лучше: «Говорят на этой неделе будет держаться 33-градусная жара, ветер будет не чаще одного метра в секунду, дождей не предвидится…»

Это самое настоящее свинство: с теми, кто мне безразличен, я общаюсь на любую тему. Могу подойти и спросить у человека на улице, что он думает о ситуации в Ираке или об абортах, а сейчас у меня словно кость в горле застряла и мысли все куда-то делись. Мне хотелось затронуть какую-нибудь возвышенную область: о достижениях современного фотоискусства или о раритетных джазовых записях 20-х годов, чтобы он сразу понял — у меня высокий интеллект, тонкий ум, огромный словарный запас и блестящий юмор… Но я лишь ждала, пока он выковырит из кармана зажигалку, и делала вид, что интересуюсь им ничуть не больше этой самой зажигалки.

Егор поднес пламя к сигарете: его пальцы были рядом с моими губами, а лицо совсем близко. Я постаралась как можно эротичнее затянуться и чуть не грохнулась в обморок от волнения, даже руки затряслись. Едва я оправилась от шока, он сам меня спросил:

— Витя сказал, ты сегодня уезжаешь.

— Ага. — Я затянулась так, словно это был не табак, а кислородная маска.

Он лег, но развернулся в мою сторону:

— А почему так быстро?

— Э-э… Ну так. Захотелось в море искупаться.

— Ага. — Он вытянул из сумки пакет белого вина, оторвал край и протянул мне. — Дешевое, но приятное и свежее. Его хорошо закусывать узбекскими лепешками, только горячих пока нету, а холодными — не тот кайф.

— Ага, — поблагодарила я и залила в себя чуть не поллитра.

Если я когда-нибудь и добьюсь Егора, к тому времени стану завзятым алкашом: каждый раз, когда нервничаю, я напиваюсь. Ничего не могу поделать: сначала пью, чтобы сбавить напряжение, а потом получается, что уделываюсь так, что моргнуть не могу без посторонней помощи.

— Я задумал одну съемку, — говорил он, а я смотрела, как двигаются его губы, как задираются крылья носа, когда он улыбается, и как щурятся от солнца глаза. — Женские настроения. Женщины злятся, радуются, плачут и все такое. Если тебе это интересно, я бы попробовал отснять тебя.

Я ощущала себя, как пес Шарик из «Собачьего сердца»: «А может, я красивый? Такая-то и такая-то была моя бабушка, царствие ей небесное, согрешила с Ив Монтаном…» Чего это вдруг все ко мне проявляют такое внимание и предупредительность?

— Мне, конечно, лестно твое внимание, но я на фотографиях выхожу как собственный фоторобот, — ответила я почти ровным голосом.

— Попробовать можно. — Егор вынул из бумажника карточку. — Здесь мобильный и телефон мастерской.

О такой удаче я и не мечтала: может, я все-таки роковая женщина? Если, конечно, Егор не смотрит на меня глазами матерого профессионала, что сомнительно, потому что лицо у меня, даже если мечтательное и одухотворенное, все равно довольно изношенное и убийственно нефотогеничное.

— Пойду купаться. — Я встала, поправляя купальник.

— Еще погреюсь. — Егор надел солнечные очки. — Хочешь матрас?

Я забрала матрас, плюхнулась в воду и отплыла подальше от кучи-малы. Настроение было расчудесное: мне уезжать через пару часов, а я уже завлекла самого обаятельного и сексуального мужчину, которого встречала в жизни! Я неотразима! Я не Шарик — я благородный лабрадор, чемпион по экстерьеру в пятом поколении! И я даже думать отказывалась, что у нас ничего не выйдет: все было таким обнадеживающим и волнующим, что дурные мысли и сомнения падали замертво на полпути ко мне.

Когда я выползла на берег, объявилась Саша. Ее появление меня, мягко говоря, огорчило. Я-то надеялась, что, еще минут десять пообщавшись с Егором, получу предложение стать его богоизбранной супругой, а при Саше провернуть все это было сложно. Она была в алом купальнике, который я попыталась обозвать вульгарным — про себя, но обманываться не имело смысла: купальник был что надо и очень ей шел. Рядом с Егором и Сашей стоял крупный, полный мужчина в белых штанах, белой свободной рубахе и пробковых сабо. Такие, как он, сразу привлекают внимание: еще не понимаешь отчего, а уже приглядываешься, интересуешься, гадаешь «кто такой? с кем пришел?». Все в нем было замечательно: черные, ровно выбритые длинные усы, яркая седина — почти налысо, неброские, но дорогие вещи, какая-то легкость и уверенность в поведении… И зычный голос:

— Что это за милая девушка?

— Это Вера, — представил меня Витя. — А это Оскар. — Он положил руку на плечо мужчине. — Старинный друг моих родителей. Достался мне по наследству.

— Вера, у вас тип благородной полячки. — Оскар подошел ближе и взглянул на меня справа. — С вас можно писать славянских героинь: прелестная женщина в латах и с мечом…

Витя покачал головой: