Я бросила сигарету, развернулась и пошла к омерзительному серому зданию с позорными колоннами. На здании красовалась табличка — «A&D GROUP», рекламное агентство, в котором я провела два года в забвении и тоске.

Два года, пять раз в неделю я просыпалась посреди ночи от кошмара: открываю глаза и вижу: на часах — 15.00, вскакиваю, кое-как одеваюсь, мчусь на работу, а там секретарша Аллочка говорит, что меня выгнали за злостные прогулы.

Утро начинается с паники: после «увольнения» звонят будильники — я подпрыгиваю на кровати и несусь всюду сразу. Ставлю чайник, набираю ванну — в душе лень стоять, — проверяю, есть ли у меня чистая рубашка, глажу юбку (за ночь она умудряется измяться сама по себе, — то со стула упадет, то на нее сумка встанет)… Между чайником, ванной, утюгом ныряю под одеяло — поспать хоть минутку… Даже если встать за три часа, я все равно опоздаю, потому что умывшись, одевшись, напившись кофе, у самых дверей потеряю ключи и полчаса неизвестно на что. А за минуту опоздания — минус доллар, десять опозданий — строгач, два строгача — уход по собственному желанию.

В первый рабочий день Вероника из отдела кадров отвела меня в «конференц-зал» — просторную комнату с круглым столом, диванами и телевизором. Усадила в кресло и включила видео. Это был проморолик, в котором директор нашего АДа проникновенно смотрел в глаза зрителям и уверял, что единственное, ради чего он встает по утрам, — это чтобы его клиенты были счастливы и чтобы их товары помогали благополучию России. Он так патетично и страстно все это говорил, что я решила — это хохма, розыгрыш нового работника.

— Это Стэнли Кубрик? — спрашиваю. — Или Альмадовар?

— Нет, — отвечает Вероника без улыбки. — Это Юрий Крымов.

А если это — Юрий Крымов, то фильмец обошелся в тысяч двадцать пять зеленых.

Вероника протянула буклет: на первой странице некий производитель пельменей чуть не на коленях божится, что без «A&D» он бы разорился, впал в ничтожество, жена его пошла бы на панель, а дети — в наркобизнес.

Тут я перестала хихикать и засмеялась в голос: не могла представить, что это все на полном серьезе. Вероника обиделась и объяснила, что и видео, и журнал повышают корпоративный дух, а если я не отнесусь к этому с должным вниманием, у меня будут трудности в коллективе.

Мой корпоративный дух до сих пор стоит раком — я никак не могу поднять его с колен: меня пугают люди, делающие вид, что писать заметки в пять строк о кремах, красках, замороженных котлетах — смысл жизни. Моя напарница читает рекламные проспекты всяких эпиляторов, пылесосов, вин и парфюмерии и замечает глубокое смысловое различие между «только благодаря оригинальным терапевтическим свойствам…» и «благодаря уникальному лечебному действию…» какого-нибудь там лосьона. Она борется за выразительность рекламных лозунгов, как Фидель за коммунизм, но ее труд замечают только те, у кого от этого лосьона начинается аллергия.

У нас работает такой Гена Муравьев: он, как только завидит начальство, повышает голос.

«Там играет Бриджит Фонда…» — руководство приближается — «…И Я ВСЮ НОЧЬ ДУМАЛ, ЧТО ТАКОЙ ТИПАЖ, КАК У НЕЕ, ИДЕАЛЬНО ПОДХОДИТ ДЛЯ СЕМЕЙНОЙ РЕКЛАМЫ СОКОВ И НЕКТАРОВ…» — начальство удаляется — «…так вот, это ужастик про серийного маньяка, ни за что не догадаешься, кто убийца…» Я, как честная женщина, уличила его в дешевом подхалимаже, но Гена посмотрел на меня так, будто я ни с того ни с сего призналась в том, что у меня пирсинг на клиторе.

Раз в неделю сотрудники должны вносить «конструктивное творческое предложение». Я придумала: надеть на всех женщин вибрирующие трусики, поставить в комнатах муляжи Бриджит Бордо и Марлона Брандо (в молодости и без одежды), обязательно — разрешить во всех комнатах курение… Считается, что у нас нельзя курить, чтобы не досаждать некурящим сотрудникам, но у нас все курящие, так что, когда мы все стадом идем курить на лестницу, отдел вымирает… после 15.00 каждые полчаса разносить по пятьдесят грамм коньяка, играть на летучках в бутылочку на раздевание, приглашать в офис знаменитостей и юмористов.

Но вслух я предложила только покрасить стены в оранжевый цвет, поставить автоматы с кофе и купить мне кресло с жесткой спинкой, из чего был принят только автомат для кофе, который поставили у кабинета директора и которым — из страха этого директора встретить — все равно никто не пользовался.

За секретарской стойкой торчат Аллочка и Галя.

Аллочка любую просьбу считает личным оскорблением — редко кто набирается мужества и просит ее что-нибудь напечатать или, не дай бог, послать факс. Оживляется она, только когда видит самое главное начальство — видимо, еще не потеряла надежду выйти за него замуж. Остальных же барышня считает ничтожествами.

— Привет! — Я облокачиваюсь на стойку.

Девочки поднимают головы. На лицах недовольство — я их оторвала от газеты «Оракул» (Аллочка) и руководства «Как сделать начальника ручным» (администратор Галя).

Галина обязанность — штамповать пропуска. Может быть, втайне от всех она сочиняет компьютерную игру или научно-фантастический роман. Но если к ней подойти с делом, Галя тут же встает и уходит, не сказав ни слова. Вернувшись, садится на место с таким видом, словно ты не ждешь ее пятнадцать минут, а так, отдыхаешь. Когда посетитель багровеет и дымится, она вырывает бумажку из рук и вонзает в нее штампом, как Георгий копье в змия.

Девочки хлопают глазами — здороваются.

— Слушай, Галя…

— Че? — перебивает она.

— Заявления об увольнении ты оформляешь?

— Ты что, увольняешься? — У Аллочки от туши слиплись ресницы, и она озадаченно мигает.

— Да! — радуюсь я.

— Ну и куда ты пойдешь? — спрашивает Галя таким тоном, словно единственное место, куда можно пойти после увольнения из нашего АДа — панель Курского вокзала.

— Ой, представляете, девочки! — тараторю я, вытаращив глаза. — Два месяца назад я прочитала в Интернете, что самый популярный американский развлекательный канал «Е» устраивает конкурс на новую ведущую из Европы. Я послала резюме, сочинение, фотографию, свой проект передачи и выиграла. И теперь меня приглашают на зарплату триста тысяч долларов в год и на рекламный контракт с фирмой «ДИЗЕЛЬ». Так что подключайте кабельное телевидение. Еще мне придется сняться в клипе Робби Уильямса — он без ума от славянок.

Э-ээ… если именно такое чувство бывает, когда артистам хлопают стоя, орут «браво-бис» и забрасывают розами, то я была примой: девочки, не стесняясь, распахнули «варежки», а у Аллы чуть слезы не потекли. Надеюсь, от зависти. Пока Галя молча печатала бланк заявления, они не отводили от меня взгляд.

— Клевое платье, — наконец сказала Алла, заметив, что я не в повседневном черном костюме.

— Ой, ну что ты, — заскромничала я. — И ведь не скажешь, что стоит полторы тысячи: это Кастельбажак, ручная выделка.

На самом же деле сарафан обошелся в пятьдесят баксов.

— Вот, — Галя откашлялась, — пожалуйста, пройдите к Мише.

Пока я шла до кабинета, их взгляды жгли мне спину, но это были лучи славы, и я готова была сгореть в них, если бы до двери было еще метров сто.

Не было никакого смысла заходить к Мише — нашему Карабасу-Барабасу. Зарплату я получила неделю назад, мне даже выдали дурацкую премию за какую-то чепуху, так что требовать мне, кроме мира во всем мире, было нечего… Я могла развернуться и уйти без всех этих дурацких объяснений, но мне захотелось последний раз взглянуть на человека, которого я боялась два года.

Он не был плохим человеком.

Он был генетическим мутантом, венцом творения неизвестных вредителей, ставящих опыты по превращению людей в извергов. Когда он заходил к нам в отдел, чтобы объяснить, какие мы все бездарности и лентяи, у меня потела спина и бешено колотилось сердце. Мне столько раз хотелось выскочить перед ним и закричать, что так обращаться с людьми — свинство и хамство… но вместо этого я опускала глаза, зажималась в угол и молчала, как Спящая красавица. Его главным способом настроить всех на рабочий и творческий лад было заявление, что «незаменимых нет», что фотографы вроде Хельмута Ньютона и режиссеры типа Спилберга просто обрывают ему, Мише, телефон, умоляя дать им работу, но он не соглашается только потому, что ему интересно: мы, все кто у него работает, — просто ничтожества или отпетые халтурщики. Нечего говорить, что подобные взбучки создавали в нашем и без того враждебном коллективе атмосферу такого недоброжелательства, что сотрудники только что не отстреливали друг друга. Единственное, в чем все сходились, — в ненависти к Барабасу.