Я: Да не похожа ты на нее ни хрена, успокойся.

Света: Вот ты помнишь тот момент из «Моя мачеха инопланетянка», там, когда она поворачивается…

Конец мне…

«Бежать!» — уговаривала я себя, но похмелье обернулось второй стороной — усталостью и омерзительной, непобедимой ленью. Мимо меня вприпрыжку пронеслась Алиса, бросив на ходу: «Пашка — прелесть, я так рада, так рада…», и тут на ухо мне кто-то прошептал: «Встаем и уходим». Я изумленно обернулась и увидела Пашу. Он склонялся надо мной и уговаривал, не размышляя, ехать отсюда. Вдвоем. Забыв про лень и не соображая — куда, зачем, с какой стати, я сгребла в охапку вещи, выползла из-за стола и, не говоря никому ни слова, помчалась из бара. Только оказавшись на улице, мы успокоились и расхохотались. Паша нашел свою машину, и мы, подозрительно оглядываясь, уехали.

— О-оо! — произнесли мы одновременно, когда страх, что нас догонят и вернут, прошел. — Ну и жуть!

— Тебе тоже было весело? — поинтересовалась я.

— Такое впечатление, что они все какие-то ущербные, — возмутился он. — Музей восковых фигур.

— Н-да… — согласилась я.

— Алиса, вообще, меня чуть с ума не свела. — Он, наверное, прочитал мои мысли. — Я помню ее милой провинциальной девочкой, которой хотелось стать кем-то. Она тогда была классная, ей казалось, что в жизни есть к чему стремиться. У нее была сумасшедшая прическа — не было денег, и она сама себя стригла ножницами, волосы красила в розовый цвет, покупала в секонд-хэнде бешеные рубашки с ослиными ушами и варила джинсы в отбеливателе. Я это не к тому, что хорошо одеваться в секондах, но тогда ей очень хотелось быть яркой, модной, умной и производить на всех ошеломительное впечатление. А сейчас от всего этого остались только мания величия, понты и скука. Вот.

— Да-а… — подтвердила я. — Люди не всегда меняются к лучшему.

— А хуже всего то, — никак не мог успокоиться Паша, — когда они перестают меняться. Знаешь, добился какой-то цели, и все. Застой. Не хотят дальше дергаться, рыпаться, переживать… Понимаешь, о чем я? — спросил он, открывая машину.

— Почти, — ответила я, устраиваясь в промерзшей машине.

— Ну, — он разозлился на глохнувший двигатель, — вот, к примеру, музыкант. Какой-нибудь популярный музыкант. Начинает с нуля — мечется, убеждает всех, что он хороший, талантливый, работоспособный, что его полюбят слушатели… Убеждает. Начинается работа. Ну вот, добивается наконец чувак славы. В шоу-бизнесе ты можешь сколь угодно долго быть бедным, но, если дела пойдут, очень быстро становишься богатым. Посчитай — за альбом популярному исполнителю платят от пятнадцати до пятидесяти тысяч. Я не говорю о суперзвездах. У тех до ста пятидесяти доходит. Выступление — от штуки до пяти. Представь хотя бы четыре выступления в месяц по две тысячи баксов и выходит нормальная такая сумма. Жизнь резко меняется. Человек быстро-быстро зарабатывает много денег, и оказывается, что все его стремления были направлены не на то, чтобы донести свое творчество до многих людей, а чтобы благодаря этому купить квартиру, машину, дачу…

— Погоди, — немного запуталась я. — Ты хочешь сказать, что человек, стремясь к успеху, должен думать только о творчестве?

— Нет. — Паша отрицательно качнул головой. — И о квартирах должен думать, и о дачах, и о машинах. Смотри вот, если я сегодня стану очень популярным, то у меня еще лет пять будут приглашать на выступления, покупать альбомы, какую бы чушь я не творил. А если буду творить не чушь, но, допустим, без хитов, то будут покупать лет десять. И это многих расслабляет. И так вроде все ничего — деньги есть и все такое, можно не рвать задницу, не придумывать ничего нового. А потом их — старых, недовольных, никому не нужных, показывают по телеку, а я вот лично сижу и думаю: «Мама, мама! Неужели я стану таким же?»

Тут выяснилось, что мы уже на Садовом, и Паша меня озадачил:

— Тебе куда?

Помявшись, я объяснила ситуацию и принялась звонить по мобильному — всем, кто меня мог приютить. Но Паша, тоже поскромничав для приличия, предложил остановиться у него.

— У тебя есть какие-то пожелания? — спросил он после того, как я сразу же согласилась. — Ну там… видео, еда…

— Знаешь, чего я ужасно хочу? — Мне пришла в голову странная фантазия.

Он вопросительно кивнул.

— Я безумно хочу нагуляться по морозу, чтобы зубы стучали и носки к подошвам примерзли, а потом прийти домой и пить чай с вареньем!

— Тогда поехали за вареньем, — одобрил он.

— Нет, ты правда не против? — Я переполнялась ликованьем, потому что мне просто так, без причины, было очень… очень-очень хорошо.

— Ну вот, смотри…

Мы блуждали по переулкам, прилегающим к Трубной площади. Оказалось, что погода хороша только из окна — красивые, пушистые хлопья снега мчались в лицо, залетали за шиворот, собирались в сугробы на плечах… и, вообще, было холодно.

— Ты вот такой умный… — продолжала я.

— Кто тебе сказал, что я умный? — перебил меня Паша.

— Извини, не хотела тебя обидеть, — огрызнулась я. — Но на дурака ты не тянешь. Вот что я имела в виду: ты прозорливый, наблюдательный и… пристрастный человек. Не в том смысле, что это плохо. На мой взгляд, это как раз хорошо. Но вот смотришь, хоть по тому же телеку, на разных людей, доказывающих, что они талантливые, хорошие, что они делают что-то стоящее, и думаешь — вот м…к м…ком, а туда же…

Меня взволновала тема «Я, люди и удача», а ко всему прочему, хотелось получше разобраться в Паше — вдруг он окажется поверхностным или же за его рассуждениями скрывается застарелая обида на весь мир.

— Я понимаю, о чем ты, — снова прервал он меня. — Я когда был ди-джеем, очень замечательно во всем разбирался. Говорил — это говно, это — шедевр, а вот этому за это руки надо оторвать. Но как только начинаешь делать что-то свое, проникаешься просто невероятным уважением к творчеству — даже самому отстойному — других. Понимаешь, что написать хоть одну, даже плохую строчку, — это ого-го как трудно, это совсем не то, что прочитать миллиарды чужих, самых распрекрасных строф и четверостиший. И еще понимаешь — если у этой одной бездарной строчки есть хотя бы десять поклонников, она достойна называться песней. Я только откровенную халтуру не люблю — по принципу «проглотят, куда денутся».

Мы помолчали и одновременно, не сговариваясь, завернули в переулок, ведущий к Пашиному дому.

— Вот я, например, хоть завтра, — заговорил Паша, — могу написать несколько стопудовых хитов. Это очень просто сделать — механизм ясен как божий день. Такая-то музыка, такие-то аккорды, гармония, тут — вот такую строчку вставить, здесь — другую. И все — гоп, е-е. Раскрутят на радио, снимут видео, отправят чесать страну… Но я знаю — это не мое, а если душа не лежит, выйдет никому не нужная дрянь, и обо мне все через пару лет забудут. Даже если ерундой занимаешься, надо чтобы от души шло, а не через руки.

Подловив себя на странной мысли, что хочу быть рядом с ним — поддерживать его, делить радости и трудности, и чтобы он меня тоже поддерживал, и чтобы вместе — навсегда, я даже как-то перепугалась.

— Варенье можно здесь купить. — Паша потянул дверь магазинчика.

Мы купили варенье — смородиновое и клубничное, а еще сахарные сердечки, сухари с изюмом, ванильные сушки и вприпрыжку, высоко задирая обледеневшие ноги, побежали к нему.

Кое-как разобрав комнату — сложив всю аппаратуру в кучу, накрыв ее пледом, застелив матрас покрывалом и включив обогреватель, мы устроили чаепитие прямо на постели. Включили телек, по которому заканчивался сериал про убийства.

— Блин, опять про маньяка пропустил! — расстроился Паша.

— Ты смотришь «Ментов»? — с излишней осторожностью спросила я.

Благодаря английской школе, филфаку и знакомым интеллектуалам в пятом поколении мне до сих пор хочется оправдываться за то, что я смотрю телевизор, пачками глотаю детективы и слушаю Аллу Пугачеву. То есть мне, конечно, наплевать — кто что по этому поводу думает, но все-таки, несмотря на то что мне якобы плевать, я до сих пор занимаю оборонительную позицию, если меня уличают в пристрастии к «Тайнам следствия».