Мы крепко обнялись на прощание, и как раз в этот момент на летнюю террасу вышла Феодора.

— Ваши сиятельства, машина прибыла, — с легким поклоном сказала она и задержала на мне взгляд.

Я слегка кивнул ей.

— Благодарю. Феодора Константиновна. Через пять минут буду.

Нет, этой дамочке можно было идти в актрисы. Ни единым словом, ни единым жестом, ни интонацией она не показывала, что между нами что-то произошло. Ей удавалось держаться настолько отстраненно, что это в какой-то степени коробило.

Нет, правила игры уяснили все. Оба прекрасно понимали, что никто не должен узнать об «инциденте» и том, что было после. Договоренность была если не на берегу, то возникла сразу после заплыва.

И все-таки то, насколько естественно Феодора подстроилась под эту новую реальность, будто и вовсе ничего не произошло, а то, что случилось, не имело никакого значения, вот это, блин, почему-то меня взбесило.

В конце концов, если бы она на самом деле посчитала это ошибкой, почему согласилась на второй раунд, когда я отодвинул ноутбук? Я ее силой не тянул.

Я подхватил дожидавшуюся меня в холле дорожную сумку и на прощание обнялся с князем и Алексеем. Нет, со смертью деда в доме действительно воцарилась более семейная атмосфера. Леша хотел отвезти меня сам, но «Десятка» решила иначе.

Поэтому, распахнув двери на улицу, я ожидал увидеть кого-нибудь из людей Самойлова. Но то, что открылось моему взору, заставило крякнуть даже мерзнувшего в дождевике лакея.

— Это что такое? — покосившись на слугу, спросил я.

— Так это… ваше сиятельство… прислали…

Под лестницей был припаркован очень странный автомобиль с круглыми глазками. Чем-то он напоминал озорного фольксвагеновского «жука», только места в нем было немного больше. Зато фары круглые, линия капота словно улыбалась. Отполированный до блеска ярко-желтый кузов до такой степени выделялся на фоне типичной питерской серости, что у меня едва не заболели глаза.

За рулем сидела женщина крайне необычной наружности. Увидев меня, она вручную опустила стекло и помахала, жестом веля побыстрее садиться. До меня долетела какая-то то ли арабская, то ли индийская мелодия. Кажется, все же индийская, судя по характерному вокалу певицы.

— Ну начинается, — проворчал я и слетел по ступеням так быстро, что лакей с зонтиком за мной не успел. — Это еще что за новости…

Самойлов решил надо мной поиздеваться? Ладно, сейчас выясним, в чем дело.

Я отворил переднюю пассажирскую дверь и, смахнув пару капель с намокшей челки, бросил сумку на заднее сидение. В нос ударил запах благовоний.

Да и салон напоминал комнату рикши: пестрые шторки на окошках заднего сидения, какие-то накидки с орнаментами на креслах. Висюльки, кисточки… И противный писклявый голос индианки из динамика.

— Добрый день, Владимир Андреевич, — наградив меня всепрощающей и лучезарнейшей улыбкой, эта блаженная аккуратно тронулась.

Но перед этим жадно уставилась на меня огромными, почти оленьими, карими глазами. Я посувствовал в ней присутствие силы. Аристократка? Вот только выглядела она и вправду не просто странно, а совсем неуместно для Петербурга. Словно она выпрыгнула в эту сизую хмурь с какого-то праздника.

Крови у нее явно были смешанные. Внешность яркая — смуглая кожа, соболиные брови вразлет, ярко подведенные глаза. Да и вообще косметики было многовато. На запястьях звенели десятки тонких браслетов, пальцы были унизаны кольцами, а тяжелые серьги скорее напоминали маленькие люстры.

А одета незнакомка была во что-то очень напоминающее индийское сари: длинный кусок расшитого шелка переброшен через плечо, под ним еще какое-то платье, но при этом выглядывали оголенные части тела. Роскошные смоляные волосы убраны под полупрозрачный платок.

— Прошу прощения, но вы еще кто такая? — ошарашенно выдавил из себя я. — Что вообще происходит?

Женщина снова блаженно улыбнулась.

— Индира Святославовна Рерих, — не отрываясь от вождения, она протянула мне руку. — Руководитель кружка культуры и искусств в Изварской колонии. И по совместительству ваша связная.

— Связная? — ошарашенно переспросил я.

— Что вас удивляет, Владимир Андреевич?

— Если честно, все.

Индира Святославовна лишь рассмеялась, а мы как раз выехали на Каменноостровский и влились в плотный поток машин. Дорога предстояла долгая, поэтому я решил вытащить из этой странной дамочки как можно больше.

— Не припоминаю, чтобы у вас был титул, — сказал я.

— Мой род не принадлежит к титулованному дворянству. Однако силу и соответствующее положение мы получили еще от моего знаменитого прадеда.

Интересно, но в целом логично. Не всем же называться баронами, графами да князьями. Действительно, существовал огромный пласт не только потомственного, но даже личного дворянства. Правда, я пока ни разу не натыкался на одаренного, который получил силу вместе с дворянским статусом. Все же сила была семейной историей и была здорово завязана на родовые связи.

Но, выходит, и Рерихам сила досталась. Правда, я, к своему стыду, почти ничего не знал об этом семействе. Знал, что Николай Рерих, прадед этой женщины, был художником, философом и даже ученым. Слышал о таинственной Шамбале, которую так и не нашли.

Но судя по внешности его правнучки, тесные связи с Востоком Рерихи сохранили. Даже имя Индира было индийским.

— Вижу, я вас заметно смущаю, — женщина наконец-то сжалилась и убавила громкость невыносимой песни. — Не волнуйтесь, свои обязанности я знаю хорошо.

— А что входит в ваши обязанности и как мы с вами будем взаимодействовать?

— Все просто, Владимр Андреевич. Я — одна из немногих, кто может беспрепятственно входить и выходить за территорию колонии. Не только на правах руководительницы кружка, но и на том основании, что половина земли, на которой стоит сие учреждение, все еще принадлежит моей семье.

— Значит, государство у вас ее арендует?

— Да. Только не государство, а бывшее Земледельческое общество. Сейчас оно носит красивое название “Общество земледельцев и работников сельского хозяйства Российской империи”. Но суть осталась та же. Люди объединяются, чтобы совместными усилиями защищать свои интересы.

— А ваш интерес в чем заключается?

— Это неплохой доход.

— Нет. Я имею в виду, зачем вам сотрудничать с “Десяткой”?

Индира Святославовна пожала плечами.

— Я считаю, что это правильно. В былые годы Общество занималось настоящей эксплуатацией детского труда. Какое же тут исправление? Как могли эти и без того озлобленные дети исправиться и полюбить созидательный труд, если на них просто делали деньги? Сейчас Извара изменилась, и во многом благодаря тому, что труд стал другим. Интересным. Приносящим удовольствие.

Я с недоверием покосился на госпожу Рерих. У меня в голове не укладывалось, как можно было, будучи подростком, получать удовольствие от засеивания морковки. Или от прополки. Может, конечно, там были и другие активности, но я сомневался, что какой-нибудь театральный кружок мог существенно повлиять на перевоспитание.

— А как вы там с людьми работаете? Что делаете?

— Ну, я-то больше отвечаю за досуг. Главное — это учеба и трудовая терапия. Она включает в себя сенокошение и засев культур, огородничество, ремёсла: портняжное, сапожное, слесарное, столярное, шорное… Особая роль уделяется работе в животноводческом питомнике. На территории колонии есть собственный зверинец, где воспитанники учатся ухаживать за самыми разными животными. К нам же в основном городские ребята попадают, и большинство ни разу живой козы или коровы не видели! Я уже не говорю о том, чтобы научиться кататься на лошади… А ведь многим это нравится. Знаю не меньше десятка наших выпускников, которые потом пошли в сельхозакадемию получать серьезное образование. И все потому, что им показали, что достойная жизнь бывает и за пределами городских стен…

Индира Святославовна говорила об этом с настоящей гордостью. По тому, как возбужденно блестели ее глаза, я понял, что эта дама была в некоторой степени идеалисткой. Хотя наверняка в ее словах и подходе толк был.