Потом Стасик рявкнул на меня, чтоб я помогала ему воду вычерпывать, Макс выговаривал мне что-то на тему «Я это тебе еще припомню» а я почему-то плакала, и черпала воду стаканом для зубных щеток. Стас это делал тазиком и у него получалось намного быстрее, а Максим, вместо того чтобы помогать нам, обзванивал каких-то людей и клятвенно обещал им доплатить за срочность. Народ, как я слышала несмотря на нахождение на втором этаже, стремительно убывал. Шутить со Спайком, решившим что вечеринка окончена почему-то не пытался никто и никогда, независимо от того, как много этот кто-то выпил.

Когда вся вода была вычерпана а комната и ванная более-менее приведены в порядок руками виновницы этого всего, то есть меня, на электронных часах, что стояли на книжной полке прибитой прямо напротив меня, было уже три ночи. Мезенцев, заметив это, ушел куда-то: видимо, спать в гостевую спальню, что он обычно занимал, а Максим заметил, что я плачу. Ох, лучше бы не замечал.

— Влада! Ну чего ты рыдаешь, ничего страшного не произошло. Шторы я поменяю, потолок ремонтная бригада в порядок уже завтра вечером приведет, да и ковер этот давно пора выкинуть, — он улыбался, вроде тепло, но как-то… Мне показалось, что неискренне. Глаза не улыбались, их выражение было каким-то жестким. Уже галлюцинации пошли. Говорила я, нельзя мне пить. А все равно все это из-за меня…

— Это все из-за меня. Если бы я не пришла, ничего бы не было, — я нервно всхлипнула, а Спайк закатил глаза.

— Ой, да чтоб это была самая большая проблема в твоей жизни. Пошли лучше. Придется мне сегодня ночевать в гостевой спальне. В той, которая твоя.

— Она не моя. Да и я, наверное, домой лучше, — я попыталась возразить, понимая, что спать нам придется в одной комнате и это может доставить ему неслабые неудобства.

— В три часа ночи? — Спайк поднял одну бровь, в точности как персонаж, на которого походил. — Ты с ума сошла, Каштан? Ты идешь со мной, спать, и это не обсуждается. А рефлексировать завтра будешь, с похмелья. Да и потом, ты не хотела пить. Тебя уговорил я. Я и виноват, — не дав мне даже как-то возразить, парень потащил меня за руку в другое крыло дома, в мою любимую комнату.

Эта гостевая спальня нравилась мне больше всех мест в его доме. Небольшое, безумно уютное помещение. В центре него — большая кровать с широким балдахином, навевающая мысли о султанах и наложницах. По бокам от нее две дубовые тумбы, на одной из которых стоит ночной светильник тепло-кофейного цвета, занимающий собой всю тумбу. А у стен, оклеенных такими же светло-кофейными обоями с рисунком из кучек зеленых и уже жареных зерен кофе, стоял шкаф для вещей гостя. Дополняли обстановку бежевые пушистые ковры, которыми был покрыт буквально каждый сантиметр теплого деревянного пола. Это, собственно, было все, что там находилось и именно это, а еще небольшой размер комнаты и то, что окно здесь было всего одно, да и то завешенное темной шторой шоколадного цвета, мне так нравилось.

Спайк, стоило нам зайти, бросил мне свою старую пижаму и кивком указал на ванну. Мол, переодевайся. Тратить слова на такие мелочи он не любил, так что я не удивилась невербальному отправлению меня в ванну. И как он не боится? А если я и эту комнату затоплю? Блин, так стыдно. Надо как-то… Как-то загладить свою вину, что ли. Не знаю даже как.

Переодевалась я специально медленно, чтобы ненароком не застать Максима обнаженным. Он ведь тоже, скорее всего, сейчас переодевается. Или ищет еще одну пижаму.

Выйдя наконец, облаченная в темно-синюю мужскую пижаму не по размеру, которая на мне висела, я обнаружила, что ошиблась. Спайк такими глупостями не заморачивался и улегся в постель в одних трусах. Нервно вздрогнув незнамо отчего, я присела на краешек постели. Парень с минуту смотрел на меня, а потом донельзя ехидно осведомился:

— Ты так собралась спать, Каштанка? Ложись давай, ты же отлично знаешь, что я не кусаюсь.

Знаю я, ага. Я скорее знаю, что кусаешься. И вообще способен на что угодно. Но зато в дурную голову, из которой почти не выветрился алкоголь влетела мысль о том, как можно загладить свою вину. У него ведь давно не было девушки. А если накрыть меня подушкой (за неимением пакета для головы) то, наверное, и я сойду. К тому же, это будет единственная алкогольная глупость, о которой я не буду жалеть и которую не буду вспоминать с мучительным стыдом. Надеюсь на это, по крайней мере. И потом, алкоголь уже и выветрился почти…

Стараясь больше об этом не думать, а действовать вместо этого, я скинула с себя его пижамный пиджак, оставшись в одном лифчике и нырнула под одеяло, невольно задержав дыхание. Спайк ухитрился лежа закатить глаза, даже толком их не открывая, лишь чуть приоткрыв. Затем прижал меня к себе и четко проговорил:

— Пока не протрезвеешь — даже не думай об этом. Спи. Завтра поговорим на тему твоего поведения.

Я почему-то покраснела, радуясь, что в темноте не видно, какого оттенка моя кожа, и попыталась возразить:

— Я… Виновата перед тобой и, — договорить он не дал, накрыв мой рот широкой ладонью.

— Кончай нести чушь и спи, ясно? Иначе я сделаю что-то, что тебе совершенно не понравится, — это все было сказано таким тоном, что я вздрогнула всем телом от неясной угрозы. И как-то резко расхотела с ним спорить, послушно закрыв глаза, не отказав себе, впрочем, в удовольствии уткнуться носом в его плечо. И никому из нас даже в голову не пришло принести в комнату матрас…

Я чуть приоткрыла один глаз, и обнаружила, что проснулась в постели. Так, хотя бы не на крыше — уже плюс. Голова болела, во рту кошки ночевали, а открывать глаза совсем решительно не хотелось. Во-первых, стоит мне сесть, и я начну вспоминать, что вчера натворила, а во-вторых — от света, льющегося из окна напротив кровати, наворачивались слезы, и голова начинала раскалываться еще больше. Каждый праздник в обществе Спайка думала, что не так уж и плохо, что я никому особо в этой жизни не нужна. За крысом тетя Даша присматривает, а больше меня искать по всему городу некому, кроме него. Ну, еще Спайк, но я в неприятности только с ним и влипаю.

До обостренного похмельем слуха донесся Максимов голос, напевающий какую-то англоязычную песню. Почему-то стало стыдно, и вставать расхотелось окончательно. Я лучше тут помру, от голода и обезвоживания.

Ага, щас. Я не пролежала и десяти минут, наверное, как Спайк перестал петь, и сорвал с меня одеяло:

— Заканчивай изображать спящую, Каштанка. Актерским мастерством тебя боженька обделил, отдав мне и твое тоже. Подъем!

— Не кричи так, — тихо, в отличие от никогда не страдавшего похмельем Макса, проговорила я. — Голова болит, а ты еще и шторы раздвинул.

Спайк фыркнул, за руку рывком поднял меня с постели, обеспечивая явно не первый синяк, и сунул под нос стакан с чем-то необычайно мерзко пахнущим. О, опять эта бурда по рецепту Мезенцева. Значит, он все еще здесь. Какой кошмар. Ну да ладно, по крайней мере, что бы он туда не добавлял (а рецептом Стас не делится ни с кем), а от похмелья оно помогает на «отлично», хоть и мерзкое на вкус. Выпив содержимое стакана залпом, даже чуть задержав дыхание, чтобы не чувствовать горечи, я вернула его Спайку.

— Передай Стасику от меня «спасибо». В нем просыпается забавная солидарность по утрам.

Вместо обычного «Конечно, как же не передать» и веселой улыбки, Максим посмотрел на меня крайне задумчиво, даже изучающе. Мне стало не по себе. Ненавижу, когда он так смотрит. Сразу ощущение, что это не мой Спайк, а какой-то совершенно чужой Макс Белоусов. Тот, что занимается какими-то темными делишками за спиной отца (и думает, что я о них не знаю). Тот, что способен одним взглядом заставить человека замолчать. Тот, что ни единой услуги не окажет просто так. Ненавижу, когда он такой. Не со мной. Не на следующий день после своего праздника.

— Ты помнишь, что было вчера, Влада? — довольно жестким тоном поинтересовался он, закончив сверлить меня взглядом. И, как это бывало почти всегда, я тут же вспомнила. Все, начиная с облитого согласно Спайкову желанию Стаса, и заканчивая мухой на куске шторы и того, как я вешалась на именинника весь вечер, и под конец додумалась предложить ему себя в качестве компенсации за ущерб. Господи, почему меня всегда так разносит от алкоголя?! Хорошо хоть не было ничего. Вот почему я в лифчике и мужских пижамных штанах… Видимо, я переменилась в лице, потому что Спайк сразу же усмехнулся и добавил: