— Приехали.

— Дайте угадаю: меня никто даже не искал?

— Юный Белоусов успел наплести что-то правдоподобное в школе, пока держал тебя в доме подальше от моих загребущих рук, так что четвертные экзамены сдашь потом, — усмехнулся мужчина. — А твоя мать… Да ты и сама знаешь.

Теперь поморщилась неприятному выпаду уже я. Это был удар ниже пояса. С другой стороны, я сама напросилась, да и он запросто мог прикопать мой труп где-нибудь возле того заснеженного домика, никто б и не вспомнил, что я когда-то существовала. Вместо этого он честно довез меня до дома, и даже помог выбраться из машины. Я задумчиво посмотрела на дверь в свой подъезд, вспомнив, что у меня нет больше ключей от дома. Верно истолковав то, что я встала перед нею, Змей протянул мне мои ключи, неведомым образом оказавшиеся у него, и конверт. Я забрала ключи, но деньги (вряд ли там было что-то еще) проигнорировала.

Он закатил глаза.

— Считай это платой за моральный ущерб, барышня. К тому же, там лежит оформленный больничный лист на твою работу, в который можно вставить любые даты. Это, кстати, не моя работа: я его нашел у милого юноши. Забирай и не пытайся играть в благородство, сейчас оно никому не поможет, только навредит.

Я устало вздохнула. Подумала. И поняла, что он прав, и взять эти деньги будет просто разумным. И на предательство это совсем не тянет, хотя бы потому, что я бы поступила так, как поступила и осталась бы с парнями в любом случае, даже если бы меня за это пытали. Я все-таки забрала конверт из теплой мозолистой ладони, и на секунду задумалась. Потом поняла, что не хочу говорить ничего лишнего.

— Спасибо, — произнесла одно-единственное слово, на что мужчина вдвое старше меня кивнул, а потом неожиданно поцеловал мою руку.

Я не успела ни возмутиться, ни понять, как на это реагировать, потому что сразу же после этого он сел в свою машину, по-мальчишечьи отсалютовал мне, и завел двигатель. Я покачала головой, и поняла, что все события произошедшие за последнее время — это слишком для меня. Все, чего мне хотелось — это узнать, какое сегодня число и лечь спать. В собственную постель. А тайны, равно как и вполне живые Спайк и Стас, подождут. В конце концов, им больше ничего не угрожает.

Оказавшись дома, я выяснила, что сегодня уже шестнадцатое января, а еще не удержалась, и пересчитала деньги в конверте. Там была сумма втрое больше, чем мне удалось накопить за всю свою жизнь. Я могла теперь не боясь поступать в другой город, и не думать о деньгах как минимум первые полгода учебы. А в остальном… В доме не изменилось ровным счетом ничего, и даже моя постель так и была неразобранной. Мамы не было, но пахло так, словно недавно она была здесь и пила. Я устало вздохнула, по привычке спрятала деньги, и, не раздеваясь завалилась на постель, решив подумать обо всем завтра.

Я очнулась от истошных воплей. К моему удивлению, это были вопли радости, и радовалась… мама? Сказать, что я была в шоке, значило не сказать ничего. Она раньше никогда толком не замечала моего отсутствия, особенно если меня прикрывал Белоусов. А в этот раз, похоже, она наконец-то поняла, что со мной происходит нечто не совсем нормальное. По крайней мере из ее невразумительный радостных причитаний и объятий я сделала именно такой вывод. Она выглядела еще хуже обычного, но, хоть и пахла алкоголем, была как будто совершенно трезва. А еще очень рада меня видеть и никак не могла перестать рыдать. Я поднялась на постели и вытерла ее слезы ладошкой. Потом устало и слегка отрешенно заметила:

— Мама, успокойся. Сейчас со мной все в порядке и я дома. И больше никуда не пропаду, потому что все виновные в моих исчезновениях либо наказаны, либо я им больше не нужна. Успокойся и перестань плакать. Кто и что тебе наговорил, а?

— Девочка моя, милая моя… Как же я рада, что ты жива! Я… Я брошу пить. Я думала, я тебя больше не увижу, — она всхлипнула.

— Ты обещаешь бросить уже лет пять, — устало заметила я. — Кто и что тебе там наговорил, признавайся, мам.

Мама взглянула на меня искоса, никак не возразив на фразу про ее обещания, и начала рассказывать. Оказалось, несколько дней назад к ней приходили некие люди, и угрожали, что если я не прекращу общаться с Стасом и Максом, то сдохну вместе с ними. И интересовались, не в курсе ли матушка, где я вообще нахожусь, и какого черта она позволяет своей дочери общаться с кандидатами в покойники. Мол, неужели хочет, чтобы девочка отправилась вслед за ними? Я без труда поняла, чьи это были люди, и даже вполне осознала, какая у него была логика. Только вот желание сделать ему что-нибудь очень нехорошее за подобное вмешательство в мою жизнь никуда не исчезло от этого понимания.

Но я, тем не менее, решила, что это может помочь. Если она все еще способна воспринимать реальность и нести ответственность хотя бы за свою жизнь, то честный рассказ о событиях последнего полугодия может очень сильно прочистить ей мозги. Послужить своеобразной шоковой терапией, которая послужит для нее стоп-краном. И приняв это решение, я всмотрелась в мамины глаза. Они у нее были красивые, темно-зеленые. Волосы каштановые, как и у меня. Выглядела она моложе своих лет несмотря ни на что, была стройна как девочка, только бледная очень, и зубов частично не хватало. И, если бы она занялась собой, то все бы у нее было хорошо, я знаю. Да и терять мне было нечего. Если что, бредням вечно пьянствующей женщины никто бы не поверил. А если сработает — то у меня появится шанс что-то поменять в жизни, причем очень серьезно. И быть спокойной за нее. Взвесив все «за» и «против» за весьма короткий срок, я произнесла:

— Знаешь, мам… Присядь. Я подумала, и поняла, что мне стоит рассказать тебе о том, что происходило последние полгода. Все-таки, я твоя дочь, и ты, вроде бы, сейчас вполне способна к диалогу. Только пообещай мне сначала дослушать до конца, а потом как-то все это комментировать, хорошо?

Она поняла по тону, что ничего хорошего я не расскажу и побледнела, как полотно. Особенно было заметно это по тонким губам, которые были красными, а стали практически белыми. Но все же кивнула, и села рядом со мной на постель. Во мне почти проснулась надежда на ее выздоровление, и я начала рассказывать. Говорила я довольно долго, постаравшись всячески в своем рассказе оправдать Спайка, наверное, по старой привычке, но ничего из произошедшего со мной я не утаила. Рассказала и про изнасилование, и про «гараж ужасов», и про мертвого бандита, и про свою попытку самоубийства, которую предотвратил Максим, и про Виталика и его сестру. И чем больше я говорила, тем более шокированной выглядела мама. Но, как и обещала, не перебивала, дослушав меня до конца. А когда я закончила, взгляд ее был затравленным и виноватым.

— Это… Это моя вина, что с тобой все это случилось. Если бы не этот мальчик, твой друг, — она захлебнулась собственными словами, и заревела.

— Он мне не друг. Больше — нет. Все, что он сделал было лишь исправлением его собственных ошибок, а вовсе не проявлением любви и благородства, как он, должно быть, воображает. Не плачь, мам. Все уже хорошо.

Она покачала головой.

— Нет. Не хорошо.

Потом встала, взяла меня за руку, и я вместе с ней пошла на кухню, наблюдая за тем, что она делает. И обнаружила, что она выливает в раковину все запасы спиртного. Все, что у нее вообще было. Бутылки она собрала в пакет, который неприятно звенел. Затем она вышла в комнату, переоделась, и отправилась, очевидно, выбрасывать бутылки. Я смотрела ей вслед странным взглядом и молчала. Можно было бы, конечно, порадоваться, что сработало, но я здраво полагала, что радоваться рано. Вот если она продержится на таком настрое хотя бы год… А за то, что она выдаст мои тайны, я не переживала. Этого мама не делала никогда, если я того не хотела. Это было то, в чем я никогда не могла ее обвинить.

Когда она вернулась без бутылок, но с другим пакетом, в котором были продукты, я слегка удивилась. Потому что я ей денег точно не давала, а откуда она их взяла предположить было сложно. Она позвала меня на кухню. Там мама рассказала, что деньги ей дали те же люди, что угрожали ей, и еще что-то давал Спайк, когда я «болела» у него дома. А потом мы просто долго разговаривали на кухне, и выясняли отношения. Но без криков и скандалов. Скорее просто… распределяли обязанности?