— Меня касается все, что с тобой происходит, — холодно ответил он, окончательно отходя от моей постели. — Хотя бы потому, что я плачу этой дуре-психологу, а толку с этого, судя по твоему состоянию, никакого. Поднимайся накинь на себя что-нибудь и приходи на кухню, поговорим, — он вышел за дверь, уже на пороге крайне язвительно добавляя, — Раз уж ты так не хочешь беспокоить Марину. Не придешь через полчаса — придется мне говорить с тобой здесь.

Я устало вздохнула, понимая, что спорить с этим недоделанным домашним тираном абсолютно бесполезно, и вылезла из кровати. Меня мутило после кошмара, да и холодный пот, осевший на коже и сделавший ее липкой и мерзкой на ощупь, совсем не радовал, так что я направилась в душ. Десять минут стояния под горячей, источающей пар водой несколько успокоили нервы и поумерили желание придушить заботливого хозяина дома. Так что я замотала волосы бледно-розовым махровым полотенцем, тщательно вытерлась, надела белье и такую же бледно-розовую пижаму, притащенную мне недавно Мариной, обулась в пушистые тапки-щенки и отправилась на кухню.

Там обнаружился бледный, как и несколькими месяцами ранее небритый, уставший, курящий, судя по пепельнице, минимум десятую сигарету подряд Спайк. Он сидел за небольшим кухонным столом, где обычно ели мы с Маришкой смотрел в одну точку прямо перед собой и вяло теребил свои волосы, темные корни которых теперь виднелись отчетливо как никогда. Хотя раньше он так не запускал себя и всегда красил свою шевелюру до того, как корни станут заметны кому-либо, кроме него самого.

Одет он был в синий халат, которого не было, когда он ко мне заходил, и стоптанные тапочки. Тут-то до меня и дошло, что не меня одну ночами мучает бессонница, именно она, вероятно, привела его в мою комнату. Он выглядел ничуть не лучше меня, а я, так же, как и он, ухитрилась этого не заметить. В каком-то смысле мы с ним стоили друг друга. Хотя, конечно, я никого не пытала и не спорила столь мерзким образом. Но я и не поблагодарила его за то, что он спас мне жизнь. Дважды. Хотя вроде как совершенно не должен был этого делать. В общем, мне стало его жаль, и я немного смягчилась, когда окликнула его, чтобы обратить на себя внимание.

— Пришла, надо же, — вяло усмехнулся он, указывая рукой на стул напротив себя. — Присаживайся, нечего смотреть на меня как корова на новое седло.

Я послушно села, впрочем, подгибая ноги под себя прямо на стуле и даже не сняв тапок. Мой маневр не вызвал со стороны хозяина кухни ни малейшей реакции, и я позволила себе подать голос.

— Чего ты от меня хотел? Если поговорить — вот она я, говори. Даже внимательно слушаю.

— Даже! Оу, Каштанка, ты делаешь мне одолжение? Как это мило! — язвительно проговорил он. — Ладно. Я просто хочу знать, как ты себя вообще чувствуешь? Неужели занятия с Елизаветой Константиновной вообще никак не помогают? Может, раз уж днем ты мне ничего не рассказываешь, то хоть посреди ночи, когда мы оба мучаемся бессонницей, будешь более откровенна.

Все это он произнес так неожиданно искренне и с какой-то… заботой, что меня прорвало. Я начала рассказывать, что меня нестерпимо бесит эта психологиня, которая, как будто не помогает, а наоборот еще больше топит меня в воспоминаниях. Пожаловалась, что не могу больше сидеть в четырех стенах и уже сотню раз выучила все учебники наизусть, потому что спать я тоже не могу из-за кошмаров, которые упорно не оставляют меня в покое. Словом, я выплеснула все, что копилось во мне месяцами, отобрав у Белоусова таким образом несколько часов.

Он слушал, не перебивая, только время от времени выдыхал дым в окно ото всех этих сигарет, которые курил не переставая да еще и пугающе быстро. При этом он, казалось, крайне внимательно следил за мной и воспринимал все, что я говорю. И ему это явно абсолютно не нравилось. Странные это были, на самом деле, ночные посиделки на кухне. И странно было то, что в тот момент я ему доверяла почти как раньше.

Когда я договорила, уже светало, и Спайк занавесил шторы на окнах, чтобы сохранить доверительный полумрак. Потом вышел из кухни, попросив меня подождать, и вернулся с бутылкой виски. Затем достал из серванта два низких стакана, налил в один совсем чуть-чуть, а второй заполнил до конца. Первый он пододвинул ко мне, второй сразу же выпил залпом сам.

— Выпей, тебе не повредит, — заявил он, вытирая рот рукавом и кивая на стакан. — А что касается всего, что ты рассказала… Я думаю, мы теперь немного изменим сценарий. Психолога я уволю, надо было раньше сказать. Терпеть не могу людей, которые берут деньги и ничерта при этом не делают.

Я отрицательно покачала головой, отказываясь таким образом пить, и парень устало покачал головой, но настаивать не стал.

— Что значит «изменим сценарий»? — поинтересовалась я, зевая.

— То и значит. Я не буду больше держать тебя в четырех стенах. В конце концов, изначально я обещал выпускать тебя, просто с охраной. Но если ты надеешься, что я отпущу тебя домой, — то зря, пока этот двинутый недоумок жив и свободен, а ты живешь в нашем городе, этому не бывать. Но вы со Светой повидаетесь наконец, это я обещаю, и сидеть дома ты больше не будешь. Мне кажется, это тебя в какой-то степени убивает и не дает справиться с пережитым. Равно как и… психолог.

— Почему тебе так важно, чтобы я с чем-то там справилась? — на удивление беззлобно спросила я.

— Потому что во всем этом дерьме есть нихуевая доля моей вины. Вел бы себя иначе — этого бы не случилось. Вот и все. Ладно, иди спать, иззевалась вся уже. А мне, — он посмотрел на часы на своей правой руке, — уже явно пора собираться и идти грызть гранит науки.

Я действительно сидела, пытаясь заставить глаза не слипаться, и постоянно зевала, так что ушла, пожелав ему удачи в школе. И что удивительно — я проспала в тот день и завтрак, и обед, и мне не приснилось ни единого кошмара.

Спайк сдержал свое слово. Мы с Мариной получили возможность ездить в Ландыш и я тут же ею воспользовалась. Естественно, ни о какой работе речи не шло, но я, по крайней мере, могла приехать лично, обнять Свету, поговорить хоть раз не по телефону, пообедать вместе с нею. Это было бесценно после долгих месяцев, что я безвылазно просидела в особняке Белоусовых. Даже несмотря на вездесущую охрану, которая не давала мне возможности поговорить с подругой без посторонних. И даже несмотря на то, что Марина была мне навязана по сути в роли няньки. Это всё было такой ерундой по сравнению с возможностью впервые за несколько месяцев лично поговорить с человеком, который помог мне в трудную минуту и по которому я безумно соскучилась, что я аж лучилась от счастья.

Воистину самый лучший способ обрадовать человека — это сначала надолго отобрать у него что-то, причитающееся ему по праву, а потом вернуть обратно. В моем случае таким «чем-то» оказалась связь с внешним миром вообще и со Светланой Митрофановой в частности. Ну, не мобильная связь, я имею в виду. Разговоры по телефону мне за все это время нестерпимо осточертели, едва ли не больше, чем «психолог», свобода от которой тоже ощущалась как глоток воздуха после того, как тебя держали в целлофановом пакете минуты эдак три. Уж я-то знала, каковы ощущения после такого.

Договорились о встрече мы заранее, чтобы Света подгадала под мой приезд свой обед и мы могли спокойно посидеть и поговорить обо всем подряд, как ни раз делали это по мобильному. Оделась я в черную куртку ниже колена и теплые зимние сапоги, так как на улице была ощутимо минусовая температура. Под курткой на мне были: футболка, тонкая водолазка, зеленый свитер с оленем Рудольфом, а также плотные колготки рейтузы и джинсы. И ко всему прочему замоталась черным шарфом и напялила черные перчатки и шапку, хотя ни того, ни другого отродясь не носила. Как следствие, выглядела я как малоузнаваемый утепленный колобок. Собственно, это преследовало двойную цель: не быть узнанной никем, кроме подруги, и не замерзнуть после постоянного нахождения в четырех стенах.