Максиму быстро надоело стоять напротив меня, и ждать, пока я что-нибудь ему скажу, так что он подошел к нам. Что было у него на уме — я понятия не имела, и от того было страшно. Странно только, что вместо боли и тоски я ощущала какое-то онемение. Словно я уже не воспринимала этого человека как того же парня, с которым лишилась девственности. Защитная реакция психики, что ли?

Наконец, Белоусов снова заговорил:

— Смотри, у меня в руках — зажигалка. Мне несколько надоело с тобой церемониться, так что либо ты сейчас просто отвечаешь мои вопросы, либо… Стас тебя подержит, а я выжгу какой-нибудь симпатичный узор у тебя, скажем, на плече, — в подтверждение своих слов он начал снимать с меня джинсовую куртку. Меня разобрал истерический смех.

— Ты блефуешь. На мои крики сбежится вся администрация «Ландыша», у них смена до двух часов ночи. К тому же я не обладаю никакой сверхсекретной информацией, чтобы из-за нее меня пытать. Я просто пытаюсь понять, какое тебе дело вообще до того, с кем я общаюсь.

— Может, мне просто нравится, когда ты рыдаешь от боли? — холодно полюбопытствовал парень. — Но ты права, если бы я и в самом деле решил тебя поджечь, то это произошло бы не здесь. Но у меня есть в запасе методы, которые тебе не понравятся. И при этом кричать ты просто не сможешь. К тому же, мы можем просто увезти тебя ко мне, и об этом даже никто не узнает.

— Не проще просто сказать, зачем тебе это знать? Услышать ответ, оставить меня в покое. Ты и так забрал у меня все, что мог.

Может, мне показалось, но теперь Максим смотрел на меня с уважением. На губах его появилась ехидная усмешка, так нравившаяся мне когда-то, и он отступил от меня на пару шагов. Затем кивнул своему мордовороту, чтоб тот перестал меня держать. Запястья ныли от стальной хватки Стаса, так что я сосредоточенно растирала руки. Спайк тем временем толкал речь на тему: «почему меня так интересует, что рядом с тобой делает этот мудак».

Оказалось, что у Белоусовых и Агатовых что-то вроде семейной вражды. Отец Спайка подставил отца Дениса, и тот умер в тюрьме, и именно поэтому этот выглядящий таким добродушным парень воспитывался матерью-одиночкой, да к тому же был не очень любим учителями. И именно поэтому Денис на дух не переносил Спайка, да и Мезенцева заодно. Спайк был уверен, что «Дэнчик» (так он его называл, пока рассказывал) «подкатывает ко мне» именно ради того, чтобы как-то добраться до него. И ему это не нравилось. Поэтому он и хотел знать, о чем мы разговаривали, и с чего вообще началось наше общение.

Я была удивлена. Я была крайне удивлена тем, что он просто взял — и ответил. Видимо, действительно решил, что так проще? Черт его знает. Пришлось рассказать, что Денис просто нашел меня тогда, когда они со Стасом меня избили и теперь изо всех сил старается показать мне, что ему не все равно, что со мной происходит. При этом я каким-то образом даже умудрилась не разрыдаться, и не сказать, что он — долбанный ублюдок, а просто констатировать факт. Так, словно это вообще меня не касалось. Максим, казалось, был вполне удовлетворен моим рассказом, и отдельно порадовался тому, что я Денису «доверяю примерно в той же степени, что и Мезенцеву и ему самому». После этого они оставили меня в покое. Естественно, потребовав чтобы я не общалась с Агатовым. Мне хватило мозгов послать Спайка на хуй мысленно, а не вслух, но и только.

Я не планировала его слушаться. Я вообще больше не желаю слушаться кого бы то ни было. Собственно, именно с этими мыслями я и пришла домой, глубоко задумавшись о том, что вообще Денис хотел сделать через меня, при условии, что я отныне для Спайка всего лишь «эта нищенка». Или он думал, что это не так? Не знаю.

Дома меня ждала та самая шоколадка и спящая мать. Шоколадку я трогать не стала, в качестве ужина выпив чашку куриного бульона. Затем приняла душ и без сил свалилась в постель. Беспокойные сны мои упорядочивало лишь то, что завтра была суббота, и до понедельника я не увижу ни Дениса, ни Спайка, ни излишне любопытных одноклассниц. Только это и давало мне силы для того, чтобы встретить новый день.

Понедельник. Школа. Безысходность и неприятные воспоминания. Денис, с которым надо как-то себя вести. Макс, который не упустит случая лишний раз напомнить, что я с ним спала и должна ему денег за ремонт. Стас, который снова может себе позволить лезть ко мне руками. Кажется, я совершенно не хочу покидать кровать, а с нею и уютное одеяло с пропитанной слезами подушкой. И даже то, что я каждую ночь плачу перед сном не так пугает меня, как новый учебный день.

Впрочем, хочу я того или нет, а встать было необходимо, так что оттянув пробуждение аж на семь сорок пять, чтобы за пятнадцать минут собраться, и за полчаса дойти до школы, я неохотно поднялась с постели. Есть не хотелось, жить — в общем, тоже, но врожденное упрямство и незнамо от кого унаследованное чувство ответственности не позволяли мне послать все и всех к черту и просто остаться дома.

Я добралась до ванной и мрачно рассмотрела свое отражение: н-да, так плохо я не выглядела, наверное, никогда. Покрасневшие от слез глаза, спутанные и, кажется, немытые волосы, цвет лица, как у узника концлагеря, и какая-то тоска во взгляде совсем меня не красили. Как, собственно, и мрачное выражение лица. Меня наполняла какая-то отчаянная решимость. Идти и учиться. Выбраться из этой дыры, где каждый барыга — царь и бог только потому, что у него есть деньги. Не позволить Максиму собой манипулировать. Интересно, надолго ли меня хватит?

Я пребывала в том странном состоянии, когда человек как будто смотрит на себя со стороны. Вроде все эмоции, ощущения, и действия — его, а кажется, словно они принадлежат персонажу фильма. И этот фильм он с интересом смотрит. Вот так и я сегодня. Наверное, так действует эмоциональное опустошение. Забавно только, что я точно знаю, что как только я увижу Белоусова — это состояние спадет, и мне снова будет больно. Вот почему так хотелось прогулять. Впервые в жизни мне хотелось просто так пропустить учебный день. Я даже начала придумывать для себя отмазки. Мол, некоторые ученые считают любовь болезнью, так что раз я больна, то у меня есть повод остаться дома.

Глупо это: придумывать отмазки, и одновременно с этим собираться в школу. Так ведь сразу понятно, что решение уже принято. Оно было принято еще вчера. Упрямая, упрямая Каштанка. Интересно, не это ли называют «силой воли»? Вдруг крыс зашуршал в клетке, чем обратил на себя мое внимание. Н-да, хороша хозяйка: я чуть не забыла его покормить и оставить воды. Да и опилки поменять не помешало бы, хоть это и необязательно. Мне хотелось немного потянуть время, на самом деле.

Я взяла Сириуса из клетки, и посадила на свою постель, которую крыс принялся с любопытством обнюхивать. Затем почистила клетку, оставила ему еды и воды, почесала лишенное ласки из-за того, что я замкнулась в себе животное, и посадила его обратно. Крыс недовольно запищал, и мне стало стыдно. Впрочем, времени уже не было, и я начала быстро одеваться. Белый верх, черный низ, заберусь я на карниз… Вместо юбки брюки — нету больше суки. Хм, да, странные вещи приходят в голову. Впрочем, я действительно не стала надевать юбку. Сумка у меня была собрана еще вчера, так что я надела поверх брючного костюма джинсовую куртку, застегнула молнию, застегнула ремешки на черных лакированных туфлях с тупым носом, и вышла из дома.

Погода снова была столь же отвратительной, что и мое эмоциональное состояние. Дождь лил как из ведра а я, естественно, не взяла зонта, так что капли воды быстро забрались мне за шиворот. Раньше Спайк бы наорал на меня за то, что я так обращаюсь со своим здоровьем и пустил бы под свой зонт. Сейчас орать было некому, и это навалилось на душу тяжелой тоской. Я думала, это чувство придет хотя бы немного позже. А тут банальный дождь — и все, я уже готова разрыдаться от жалости к себе. Потому что я приду в школу промокшая до нитки, и это не вызовет ничего, кроме смеха над дурой-Каштанкой, забывшей дома зонт. Я даже не стала возвращаться за ним. Так лучше. Пусть внешний вид соответствует внутреннему состоянию.