Спустя пять или семь минут этого странного поверхностного осмотра, он резюмировал неожиданно низким голосом:

— Пока могу сказать только то, что у нее сломано ребро. Но девушку нужно к нам. Хотя бы на два дня, сделать рентген, перевязать, назначить лечение, выяснить, нет ли повреждений внутренних органов. Правда, если вы хотите, чтобы об этом никто не знал, то такая конфиденциальность влетит в копеечку.

В комнату вошел Спайк, и он же ответил доктору:

— Деньги — не проблема, забирайте на столько, на сколько потребуется. Но как только она более-менее окрепнет — я хочу, чтобы ее вернули сюда. Договорились?

Доктор кивнул. Меня никто ни о чем не спрашивал, только укутали в теплый махровый халат, и, против моей воли, скрутили и донесли до врачебной машины. Так начались две недели моего лечения у доктора Баргинова.

Время лечения оказалось настолько тягучим, затянутым, и полном моих кошмаров о том, как я убиваю этого Андрея, о поступке его подручного и о гараже Агатова, что я предпочла выкинуть его из памяти. Вместе с периодом восстановления, когда меня шатало по одиночной палате, а санитары были вынуждены заставлять меня есть, потому что сама я отказывалась это делать, да и перелом нещадно болел, вместе со всеми полученным мною за насыщенные дни рядом с Денисом синяками, ссадинами и ушибами. Сейчас, спустя две недели, болело лишь тщательно зафиксированное посредством бинтов вокруг груди ребро, да, как бы пафосно это ни звучало, душа.

То, что мне сообщили по-поводу той «операции» моего вызволения так же не внушало оптимизма. Они не нашли Агатова. Он сбежал, пока его дружок меня насиловал, очевидно, предупрежденный о предстоящем рейде на его обиталище кем-то, осведомленным об этом. Проще говоря, крысой. И теперь к тем фантомам, что мучили меня ночами добавился до омерзения реальный страх. Что этот слетевший с катушек «положительный» отличник вернется, и снова утащит меня черт знает куда, чтобы добить.

Не самые типичные страхи для семнадцатилетней девушки, не правда ли? Спайк, кстати, так ни разу меня и не навестил. Вместо него приходила та девушка, что поила меня бульоном, Марина. Когда мы разговорились с ней в ее первый приезд в больницу, я даже вспомнила, что знаю, кто она такая. Вспомнила тот бесконечно-далекий подслушанный разговор в заброшенном кабинете химии, положивший начало моим злоключениям. Это была та самая «Маришка» на смену места работы которой они спорили. Как выяснилось, студентка-заочница, которая зарабатывала себе на жизнь ведением хозяйства в домах богатых бездельников, вроде Белоусова.

А еще там, в больничной палате, я наконец смогла ее рассмотреть. Это была невысокая, чуть выше меня, длинноволосая кудрявая блондинка. У нее были полные, от природы розоватые губы, большие зеленые глаза, с короткими, но пушистыми ресницами. Черты лица она имела мягкие, не считая волевого подбородка, и только шрам у виска немного нарушал эту гармонию. Как говорила сама Марина, это она в детстве ударилась об утюг. Шрам был глубокий, и мне не составляло труда понять, что утюг был раскаленный, либо ее кто-то ударил им намеренно. Может, она поэтому зарабатывает на жизнь сама, и никогда не упоминает о семье? Не знаю, но мне показалось, что это все как-то связано.

Фигурой она обладала неплохой, но не идеальной. Имея красивую пышную грудь, четвертого, кажется, размера, которой я откровенно завидовала, эта девушка была немного полноватой. Впрочем, тонкая талия и широкие бедра скрадывали лишний вес, тем более, что она никогда не носила ничего обтягивающего. По крайней мере, при мне. Стандартной одеждой Марины были свободные черные или серые брюки в сочетании с белой блузкой и белыми туфлями на невысоком каблуке, которые всегда были в идеальном состоянии.

Красилась она ярко, а еще имела очень живую мимику и великолепно умела косить под дурочку, чуть приоткрывая губы, широко распахивая глаза и меняя тон на просительный. По ее словам, таким образом она легко обманывала порою даже Спайка, хоть он и знал, кого принял на работу. Марине было двадцать лет, и она, с ее легким характером и одновременно, умением заставить людей прислушаться к ней, очень мне нравилась. Особенно тем, что единственная поддерживала меня сейчас, хоть я и была ей фактически никем.

Она же и приехала за мной сегодня, когда настало время выписки. Не могу сказать, что я сильно хотела выписываться, но я вообще ничего не хотела, так что мое мнение в расчет не бралось. При виде аккуратной блондинки, выходящей из машины, я даже почти обрадовалась.

— Привет, Влада. Чего смотришь на меня, как будто впервые видишь? Шмотки из палаты забрала? Вижу, что да. Отлично, в таком случае садись рядом. Отвезу тебя к этому малолетнему негодяю-спасителю. Поговорите хоть. Представляешь, он так меня и не послушал, и не захотел тебя навещать! Хотел подождать, пока ты подлечишься. Вот дурак, а! — как и всегда, она обрушила на меня поток информации, не давая вставить ни слова.

Но я и не хотела что-то говорить. Молча обняла ее, в качестве приветствия, и так же молча села на место, рядом с водительским в спайковскую машину. За руль села сама девушка, и я отстраненно поразилась доверию, которое ей оказывал Белоусов. Она была скорее домоуправительницей, чем домработницей, эдаким личным помощником и домашним секретарем. Она даже, кажется, не спала с ним, но я не спрашивала ее об этом, справедливо считая, что это не мое дело.

Ехали мы не очень долго, наверное, минут сорок, которые прошли бы в тишине, если бы не поставленные девушкой-водителем Scorpions, сопровождавшие эту поездку своими песнями. Я молчала, и думала о своем. В основном пыталась выкинуть из головы, как лежала и позволяла себя насиловать. Мысли эти были навязчивыми, и отказывались покидать мою больную во всех смыслах голову, но я предпочитала их не слишком часто демонстрировать. А то так и до психушки недалеко. Некстати вспомнилось, что связь со школой, Светой и даже моей мамой тоже поддерживала Марина. Просто ангел-хранитель, а не девушка… А мне никого не хотелось видеть. Особенно маму. А еще ужасно забавляло, что благодаря протекции Белоусова вылететь из «Ландыша» я не могла. Я числилась приходящей на смены, хотя никто там, вроде бы, не знал, куда я пропала.

Из машины мы отправились прямиком в кабинет отца Спайка. К его сыну, естественно, который каким-то образом ухитрился скрыть от родителей мое двухдневное бессознательное пребывание с ними под одной крышей. Равно как и трату бешеных по моим меркам денег, потраченных на мое лечение. Впрочем, у него наверняка имелся свой счет в каком-нибудь банке, с которого он мог тратить деньги, куда считал нужным. Он ведь не я. У него было все.

В кабинете мы обнаружили самого Белоусова и Стаса, сидевшего с ним рядом на пуфе для гостей, и два кухонных стула деревянных стула с изогнутой спинкой, очевидно, принесенных для нас. Выходит, Спайк вознамерился разговаривать со мной при них. Зачем только — кто бы мне объяснил. Явно, не Максим и не Мезенцев.

Я равнодушно села на предложенный стул и безжизненным голосом поприветствовала хозяина дома. Его дорогого дружка, внушавшего мне массу неприятных ассоциаций одним своим видом, я предпочитала игнорировать. А Марина, завидев его, нацепила на себя маску непробиваемой дурочки, и выжидающе хлопала глазками, невольно вызывая мое раздражение. Я понимала, что она притворяется перед Стасом, который понятия не имел, какая она на самом деле, но от этого только сильнее хотелось встряхнуть ее, и сказать, чтобы перестала. Впрочем, я молчала. Снова не мое дело.